Почти тут же появились и другие обитатели детской. Вошла леди Джейн Грей, старшая внучка сестры короля, Марии, бывшей некогда королевой Франции, пока она не вышла замуж за герцога Саффолка, рожденная в тот же день, что и принц, и воспитываемая вместе с ним. Это была хрупкая и прелестная девочка, с рыжими тюдоровскими волосами и темно-голубыми глазами. Она была дружна с принцем, и уже поговаривали о том, что их следует поженить, когда они вырастут.

Вместе с Джейн появилась и девочка лет девяти, но уже с повадками женщины, в зеленом платье. У Нанетты перехватило дыхание при виде ее – от отца она унаследовала короткий уэльский нос и медно-рыжие волосы, расчесанные на пробор и взбитые по краям низко надвинутого французского чепца, но в остальном она была копией матери. Ее нельзя было назвать красивой, но лицо обладало какой-то притягательной и завораживающей силой. Огромные темные глаза над высокими скулами слегка косили, как у животного, например олененка, а на нежных, причудливо вырезанных губах играла загадочная улыбка матери. Сходство довершали небольшой подбородок, длинная стройная шея и гордо посаженная голова.

При виде дочери Анны Болейн Нанетта почувствовала какую-то слабость в ногах. Когда ее представили леди Елизавете, Нанетта автоматически присела в книксене и была принята со столь же автоматической и неискренней очаровательной улыбкой, но когда она снова посмотрела в глаза принцессе, поняла, что та знает, кто перед ней. В огромных глазах Елизаветы читалась тревога, и Нанетта решила, что должна что-то сказать чтобы успокоить девочку. Очень тихо, чтобы ее не расслышали, Нанетта произнесла:

– Ваша светлость, я имела честь первой, за исключением акушерки, держать вас на руках после вашего рождения.

– Вам повезло больше, чем мне, мадам. Я не могу этого припомнить. – Эта фраза была произнесена холодным тоном, но глаза теплели. Невозможно, непозволительно упоминать здесь королеву Анну, тем более в присутствии ее дочери, но в сердце Елизаветы был возведен алтарь в ее честь, и Нанетта возложила жертву на этот алтарь. Они посмотрели друг на друга с симпатией и любовью и глазами пообещали друг другу, что когда-нибудь им удастся поговорить. Но только не сейчас – это было бы нарушением приличий. Принц Уэльский требовал внимания, подарков и развлечений. Чтобы он появился на свет, нужно было приговорить к смерти мать Елизаветы и пятерых невиновных, а чтобы родилась Елизавета, нужно было, чтобы мать Марии нашла свой конец в одиночестве и нищете в заброшенном доме среди болот. Однако обе бывшие принцессы обращались с принцем, не выказывая никакой ненависти: таков был естественный порядок вещей. Все они подчинялись одним законам, и если иногда эти законы заставляли их страдать, то все равно они были единственным средством держать в узде этот хаотичный мир.

Согласно этикету, Кэтрин и Нанетта должны были как можно скорее представиться королю, поэтому, как только настало время дневного приема, они покинули детскую. Леди Марию они оставили в ее покоях. На вопрос о том, пойдет ли она с ними, та ответила:

– Я прихожу к королю тогда, когда за мной посылают, что бывает не слишком часто. Он предпочитает знать, где я нахожусь, но не видеть меня. Где вы ужинаете сегодня?

– В Ричмонде, – ответила Кэтрин, – с принцессой Анной.

– Тогда я уже не встречусь с вами сегодня. Не хотите ли поужинать со мной завтра? Маргарет Дуглас и Мэри Ричмонд придут поиграть в карты.

– Охотно, ваша светлость, – сказала Кэтрин. Мэри доброжелательно кивнула Нанетте:

– Надеюсь, вы тоже придете, миссис Морлэнд.

– Это было очень мило с ее стороны, – заметила Нанетта, когда они вышли из комнаты.

Кэтрин улыбнулась.

– Ты увидишь, что она еще милее, когда проиграет тебе свою нижнюю юбку. Мария – завзятый игрок, да еще и не слишком удачливый. Прошлым летом она проиграла в шары Маргарет Дуглас три завтрака подряд. Но поспешим – мы опаздываем.

Прием проходил с гораздо большей помпой, чем во времена Нанетты. Тогда король разработал целую систему вольностей, от которой ничего не осталось – монарх, заставивший именовать себя «величеством», не терпел уже никаких вольностей. От мрачных предчувствий ладони Нанетты вспотели, когда она, опустив глаза, приближалась к королю, делая один за другим три книксена. У ног короля она остановилась, наклонившись и не отрывая глаз от больших бархатных туфель. Так она простояла достаточно долго, во всяком случае, чтобы ощутить неприятный запах, исходящий из-под толстой повязки, выступающей из-под желтого королевского чулка, все ее чувства были в таком смятении, что Кэтрин пришлось тайком толкнуть ее, чтобы она выпрямилась.

– Ваше величество, могу ли я представить... – начала Кэтрин, но король прервал ее хорошо знакомым Нанетте, но погрубевшим и потерявшим юношескую зычность голосом:

– Да, да, я знаю, кто это. Ну же, миссис Нан Морлэнд, неужели вы думаете, что я могу забыть вас?

Это был коварный вопрос, и Нанетте пришлось тщательно продумать свой ответ.

– Я вовсе не стремилась быть удостоенной чести остаться в памяти вашей... вашего величества, – выдавила она наконец, только в последний момент припомнив новый титул.

Такой ответ вроде бы пришелся по вкусу. Король, довольный, хмыкнул:

– Верно, верно, миссис, но король никогда не забывает ни лиц, ни имен. Особенно скромных и добродетельных дам. Вы, оказывается, дружите с леди Лэтимер?

– Мы выросли вместе, ваше величество, – уточнила Нанетта.

– Неужели? Да, я помню, у Мод Парр было три девочки в классе, кроме стоящей здесь Кэт. Так вы были одной из них?

– Да, ваше величество, – произнесла Нанетта, удивляясь памяти короля. Он и в самом деле, как говорили, никого не забывал.

Генрих услышал восхищение, сквозящее в ее голосе, и снова хмыкнул:

– Да, да, миссис Нан, мы помним. Мне кажется, вы выходили замуж и уже успели овдоветь со времени нашей последней встречи?

– Да, ваше величество, я вышла замуж за своего дядю, Пола Морлэнда, – ответила Нанетта и только теперь осмелилась поднять глаза и взглянуть на короля.

Это было ужасное зрелище: старик, с седой бородой и короткими седыми волосами, с искаженным болью лицом, он совершенно не походил на того короля, которого она знала. Он был огромен, больше, чем, возможно, позволено быть смертному, больше, чем Пол. Однако его мощные мышцы заплыли жиром, так как поврежденная при падении с лошади на том турнире нога уже не позволяла ему упражняться. Ему так и не удалось вылечиться, и теперь вся она сверху донизу покрылась язвами. Он мог ходить только с палкой или опираясь на чье либо плечо, или же его везли в кресле-каталке.

Но он оставался королем – не только благодаря своему великолепному костюму, расшитому золотом и разукрашенному драгоценными камнями, изумительно играющими на бархате и атласе, в нем самом чувствовалось какое-то величие, пусть и оказавшееся в ловушке больного тела. Нанетта увидела, как напряглись его руки, вцепляясь под очередным приступом боли в ручки кресла. Страшнее всего была его беспомощность – его, лучшего бойца в христианском мире, неутомимого всадника и танцора. Там, внутри этого внушительного тела, скрывался прежний король, переживавший эти страшные перемены, сохраняя суровое и монументальное спокойствие. Да, невозможно жалеть короля – иначе Нанетта могла бы пожалеть Генриха Тюдора.

– Добро пожаловать ко двору. Мы ценим, когда нашей молодежи преподается пример добродетельной матроной, и ради нашего друга, леди Лэтимер, и ради вас самой мы будем рады видеть вас чаще.

– Благодарю вас, ваше величество, – ответила Нанетта и, снова присев в книксене, отошла – ведь внимания короля ожидало множество других людей, и она не хотела затягивать и без того длинную муку.

Нанетта и Кэтрин удалились в уголок зала, где могли поговорить, но их уединение нарушил высокий, плотный мужчина с зычным голосом:

– А, леди Лэтимер, вот вы где! Полагаю, вы навещали сегодня моего племянника? Если бы я знал, я тоже нанес бы ему визит в это время, а теперь вот собираюсь сделать это сейчас.