Кузнец неодобрительно хмурится и открывает рот для отказа, но я снова запускаю руку в кошель и вынимаю кошелек поменьше:

– Я намерена хорошо заплатить тебе за работу. И за молчание.

Тут возвращается его жена с целым набором прекрасных золотых поясов, головных венчиков, браслетов, золотых кубков и четок. Когда она видит кошелек у меня в руке, ее лицо светлеет. Я вручаю его ей, прежде чем кузнец успевает все-таки отказаться от заказа. Никаких сомнений, если монеты окажутся у нее в кулачке, она, как и подобает доброй домохозяйке, уже нипочем их не отпустит.

– Да, и вот еще что… – говорю я, словно только что вспомнив.

Мастер, явно раздосадованный, смотрит на меня, наверняка желая, чтобы я убралась как можно скорее и дальше.

– Я вернусь часа через три, чтобы забрать… поясок.

– Госпожа, – пытается он возражать, – этого срока недостаточно!

– Но ты ведь справишься, не так ли?

Наши взгляды встречаются.

– Конечно, госпожа. Обязательно справлюсь.

Весь остаток дня мы бродим по магазинам Нанта. Жаметта купила себе розовую ленту и плетеный золотой шнурок для волос. Как же хочется этим шнурком ее и удавить! Тефани жадно смотрит кругом, точно голодный ребенок, забредший в съестную лавку, и в конце концов я покупаю ей красивый гребень. Это только для того, чтобы Жаметту позлить, говорю я себе.

Тремя часами позже колокола Нантского собора созывают прихожан к вечерней молитве. К этому времени даже Жаметта притомилась, ходивши из одной лавки в другую, стражи так и вовсе помирают со скуки, и мы возвращаемся к кузнецу.

Они с женой нас уже ждут, и теперь его хозяйка смотрит на меня исподлобья. Сам мастер помалкивает, несомненно считая мгновения, когда наконец за мной закроется дверь. Я снова прохожу в мастерскую и становлюсь так, чтобы мои спутники не видели верстака.

– Готов поясок? – жизнерадостно спрашиваю я.

– Как и было велено, госпожа.

Он протягивает пояс и вместе с ним подает бархатный мешочек. Ключ, спрятанный внутри, даже остыть не успел. Когда я забираю мешочек, наши пальцы соприкасаются, и я стискиваю его руку.

– Если проболтаешься, моя жизнь и твоя вместе с ней будут стоить не больше золы в твоем очаге.

Он заглядывает мне в глаза, потом отворачивается.

– Это я уже понял, – отвечает он так же тихо. – Ключ-то ведь не от спальни.

Он хочет отнять руку, но я сильнее сжимаю ее. Не знаю почему, но мне хочется, чтобы этот честный и простой человек увидел мое истинное лицо.

– Не все в замке поддерживают барона, – говорю я, на время отбросив всяческое притворство, чтобы он осознал правду моих слов.

Он пристально смотрит мне в лицо, потом коротко кивает.

– Спасибо, – с искренней улыбкой говорю я ему и пожимаю его руку. Он моргает. – Больше тебе и твоей семье не будет от меня никакой опасности, клянусь.

На его лице отражается неподдельное облегчение. Я прячу мешочек с ключом в свой кошель на поясе и ухожу.

Когда вечером мы возвращаемся в замок, д’Альбрэ с его людьми еще не прибыли из Ансени. Я целую вечность жду, пока Жаметта с Тефани раздевают меня и укладывают в постель. При этом Жаметта еще и болтает без перерыва, точно взвинченная сорока, и от этого время тянется еще медленней. Но все на свете кончается, вот и они довершают мой вечерний туалет и уходят.

Оставшись одна, я спешу к своему сундуку и начинаю перебирать яды, подыскивая быстрый и безболезненный, но такого не находится. Те, что мягко погружают в сон, действуют медленно. А те, что срабатывают сразу, причиняют слишком много неудобства, чтобы использовать их для убийства из милосердия.

Делать нечего, я беру свой любимый нож, вооружаюсь точильным камнем и усаживаюсь у огня править лезвие. Мне по-прежнему неизвестно, способен ли узник держаться в седле и скакать на лошади. Я даже не знаю, в сознании ли он. Если нет, для дела герцогини этот человек бесполезен. Разве что она решит использовать останки мученика, чтобы собрать под свои знамена верных людей.

Метка Мортейна на нем вряд ли найдется, но это больше не беспокоит меня.

Я привыкла бояться даже мысли о том, чтобы кого-то убить, не получив знамения Мортейна. Но теперь, когда меня оставила Его благодать, больше нет и страха. Да и не было мне от этой самой благодати особого проку. Я всегда опасалась, что, начни я убивать по собственному произволу, а не по воле Мортейна, сделаюсь ничем не лучше д’Альбрэ. Но в последние несколько дней я нередко спрашивала себя, в чем разница: быть дочерью Смерти – или дочерью бессердечного убийцы? Особых различий не наблюдалось, и на сей раз я решила сделать выбор сама. Доберусь до несчастного узника и совершу то, что послужит добру. Вот и все.

Снова приходит на ум предупреждение монахинь, касающееся участи моей бессмертной души. Однако благочестивые клуши не понимали, что моя жизнь уже представляла собой земной ад. Ну, сменю я одну преисподнюю на другую, и что с того?

Выждав около часа, я соответствующим образом облачаюсь и беру все подготовленное для сегодняшней вылазки. Помимо «ночных шепотов» и заточенного клинка, я оснастилась еще парой ножей и браслетом со скрытой удавкой, не говоря уже о смертоносном распятии. Если пленному рыцарю суждено умереть сегодня, я отправлюсь из его подземелья прямиком в покои д’Альбрэ. Я легко проникну туда, ведь сейчас хозяин не дома. Заберусь в его спальню и буду ждать в засаде. Даже он должен иногда спать. Когда уснет, я сделаю свой ход.

Скорее всего, во время покушения я и сама погибну. Но я умру недаром; совершая попытку убийства, докажу, что тьма, поселившаяся в его душе, не перетекла в мою!

Не о таком избавлении я молилась. И тем не менее это все же станет для меня избавлением…

Прежде чем выйти, я медлю и напрягаю слух. И точно, за дверью едва слышно бьется человеческое сердце. Уж не Жаметта ли там, шпионящая по своему обыкновению? Или новый стражник, приставленный моим отцом?

Я наспех придумываю с полдюжины объяснений, одно другого лживей, и открываю дверь.

За ней обнаруживаю Тефани. Она спит у порога, туго закутавшись в плащ, точно колбаса в свиную кишку.

Я хмуро смотрю сверху вниз на неразумную девушку. Не возьму в толк, с чего это она решила здесь улечься. Что ж, я легко справлюсь с ней, если заметит меня…

Тихо прикрываю дверь, перешагиваю через Тефани и спускаюсь по лестнице на нижний этаж. Внимательно прислушиваюсь, нет ли поблизости стражников, и выхожу в ночь.

Сейчас почти полнолуние, двор залит светом ярче тысячи свечей. У меня сердце переворачивается, когда над головой проносится беззвучная тень и опускается на дерево посреди двора. Это сова. Всего лишь сова, вылетевшая на охоту.

Я выжидаю еще, убеждаясь, что мое появление во дворе не привлекло ничьего внимания, а затем, держась стены, направляюсь к старой башне. Как ни странно, сегодня я очень спокойна. Наверное, это оттого, что в глубине души твердо знаю: я собираюсь совершить правое дело. Чувство незнакомое, но очень приятное. Когда я достаю из кошеля ключ и вставляю в скважину, руки у меня не дрожат.

Легонько щелкнув, замок открывается, и я мысленно посылаю прочувствованное «спасибо» осторожному мастеру-кузнецу. Я переступаю порог и тотчас оказываюсь в гуще призраков, населяющих башню, и их присутствие холодит меня до самых костей.

Ощупывая крошащиеся камни стены, я спускаюсь в подземелье. Снова срабатывает ключ, и вот уже я стою возле последней двери. Опять захожу сбоку, чтобы меня не заметил тюремщик. Я слышу, как он бродит туда-сюда, невразумительно бормоча под нос. Он что, круглые сутки слоняется из угла в угол? Я же с ума сойду, дожидаясь, чтобы он прилег!

Уверившись наконец, что он отошел от двери, я осторожно заглядываю сквозь решетку. Вот бы удалось добраться до его кувшина с пивом – я бы своего собственного снотворного не пожалела. Увы, пиво стоит слишком далеко. Остается только одно: подозвать старого сморчка и пустить в ход «ночные шепоты». Если поглубже натяну капюшон, он не сможет рассмотреть мое лицо, да и вообще обо мне не вспомнит, проснувшись. Я втихомолку гадаю, пойдет ли ему на пользу мое милосердие. Если окажется, что порученный его заботам пленник скончался, гнев д’Альбрэ неминуемо падет на тюремщика и расправа будет скорой и беспощадной.