Может быть, только потому, что запах Шона лучше, чем изнеможение, пыталась убедить себя Дэни. И гораздо приятнее вони дешевых сигарет водителя.

О чем размышляет Шон, чувствует ли он ее запах?

Эта мысль тревожила, но Дэни не прогоняла ее. Было гораздо лучше думать о чем угодно, только не об усталости, тошноте и ужасе, едва прикрытых черным юмором и с трудом поддерживаемым самообладанием.

Это — приключение, уже в сотый раз уверяла себя Дэни. Именно из-за приключений она всегда предпочитала экспедиции. Приключения манили ее куда сильнее бумажной работы в академии.

Но риск в этом приключении был слишком велик.

Грузовик резко тряхнуло. Дэни ударилась о крышку ящика и снова приземлилась на грудь Шона.

Поначалу шум был для Дэни куда более мучительной пыткой, чем удары о металлический гроб и тело незнакомца. Но спустя пять часов Дэни привыкла к гулу мотора.

Перемена в ее чувствах к Шону была более неуловимой. Его сила больше не беспокоила молодую женщину. То, что Шон спас ей жизнь и, казалось, пренебрегал физической близостью с той же решительностью, как и она, успокоило Дэни гораздо лучше любых слов.

Каким бы человеком ни был Шон Кроу, он ничем не напоминал бывшего мужа Дэни.

Шоссе возобновило длинный, мучительный подъем, по склонам Гималаев. Оглушительный шум двигателя превратился в сплошной скрежет. Слышался лязг железа. Густые выхлопы дыма из проржавевшего и изнемогающего нутра грузовика смешивались с табачным дымом из кабины над головами Дэни и Шона.

Мрачно хмурясь, Дэни дышала носом и сквозь стиснутые зубы. Борясь с тошнотой, она напоминала себе, что ее единственный выбор — настоящий гроб вместо тайника контрабандиста.

Без этого грузовика у них не было бы шансов ускользнуть из оцепления, устроенного полицией и армией вокруг Лхасы. Но даже понимая это, Дэни медлила, увидев металлический ящик, которому предстояло стать их пропуском на свободу.

Не говоря ни слова, Шон забрался в ящик и улегся на спину. Его плечи были слишком широки, и ему пришлось спрятать одну руку под себя.

Дэни молча устроилась поверх Шона, скорчившись на боку и стараясь как можно меньше прикасаться к нему. Каким бы неудобным ни было ее положение, Дэни понимала: Шону приходится еще хуже.

Однако прошло уже несколько часов, а он ни разу не шевельнулся.

Если бы Дэни не чувствовала его ровное дыхание, она решила бы, что Шон мертв. Его веки опустились, тело казалось совершенно расслабленным. В подобном состоянии Дэни доводилось видеть только монахов, в совершенстве изучивших искусство медитации, которая была сродни самогипнозу.

Грузовик подпрыгнул и с силой ударился о дорогу. Лязгнул металл.

Шон почти не замечал шума и вони, словно был отгорожен от них стеной. Левая рука посылала болевые сигналы его безучастному мозгу. Правая рука давно онемела под тяжестью Дэни.

Но физическое неудобство для Шона, казалось, не существовало. Все его мысли были сосредоточены на поверхности замка металлической крышки ящика, на расстоянии нескольких дюймов от его головы. Это был единственный предмет, которому Шон позволил существовать в своей личной вселенной. Он изучал замок с неослабевающим интересом.

Все прочее было нереальным — кроме замка и разума медитирующего Шона.

Несмотря на тряску, оглушительный шум двигателя и лязг металла, удушливый запах и гораздо более притягательный женский аромат Даниэлы Уоррен, Шон упорно обдумывал реальность существования замка.

Он вспоминал историю возникновения таких замков.

Он думал об инструментах, необходимых для изготовления замков.

Он представлял себе, как поколения разумных приматов изобрели эти инструменты.

Он даже потратил некоторое время, пытаясь вообразить, что случилось бы, если бы все замки мира исчезли одновременно.

Шон думал обо всем, чтo отвлекало его мысли от спертого воздуха, назойливого шума и соблазнительного запаха женщины, голова которой покоилась у него на плече.

Он старательно отгонял от себя мысли о теле Дэни, лежащей на нем в интимной позе.

Повернув голову, Шон видел лучик света, пробивающийся в щель между кабиной и днищем грузовика, везущего восемь тонн самого разного груза.

Он знал, что грузовик уже миновал два армейских контрольно-пропускных пункта. Первый был постоянным постом на дороге, ведущей в столицу Непала Катманду. Очевидно, вторым был вспомогательный пост, предназначенный для поимки Дэни и его, Шона.

Такие напоминания о том, почему они втиснуты в этот ящик, помогали Шону поддерживать сосредоточенность. Но постепенно он начинал отвлекаться.

Сначала он винил в недостаточной сосредоточенности только самого себя.

«Я устал, — мысленно уверял он. — Слишком устал, чтобы владеть собственными мыслями, а тем более направить их по пути буддистов».

Но едва придумав это объяснение, Шон отверг его. Он медитировал по многу часов подряд в гораздо более неудобных позах и обстоятельствах, по сравнению с которыми тесный ящик казался царским ложем.

«Все дело в Дэни, — наконец признался себе Шон. — Я мог бы не замечать, как она прижимается ко мне, но я чувствую, как ей неудобно».

Тело Дэни утратило свою мягкость. Оно онемело от попыток держаться подальше от Шона и уберечься от непредсказуемых толчков.

Шон мог бы объяснить ей, что первое ни к чему, а второе — невозможно.

Может, она оцепенела от страха, размышлял он.

В катакомбах под дворцом Потала они не провели рядом ни минуты. Шон подозревал, что запертая с ним в одном помещении Дэни встревожится еще сильнее.

«Возможно, это ошибка, — думал он. — Может, мне только показалось, что она невзлюбила меня с первого взгляда. Всякое случается…»

Шон провел немало времени среди буддийских монахов, но не забыл, как женщины смотрят на мужчин, вызывающих у них интерес.

«Едва Дэни заметила меня в отеле Лхасы, как ее глаза послали недвусмысленный сигнал. Пошел прочь, как сказала бы Кассандра».

Кассандра достигла высот в искусстве подобных взглядов за годы, проведенные на посту посла. Шон не раз оказывался мишенью для нее, работая в «Риск лимитед».

Не то чтобы Шон стремился переспать с Кассандрой — совсем напротив.

«Лучше бы за это дело взялся Джилли, — досадовал Шон, — и у моей матери не было бы сыновей-болванов».

Их и не было — до недавнего времени.

Совсем недавнего, уточнил Шон. Пока женщина с ореховыми глазами и сладко пахнущими волосами не помешала ему сосредоточиться.

«Расслабься, Дэни, — мысленно посоветовал ей Шон. — Мы выберемся отсюда живыми. Может, оглохнем, но в остальном будем невредимы».

С тех пор как они забрались в этот ящик, грохот двигателя не давал им ни малейшей возможности обменяться хотя бы парой фраз. Иначе Шон заверил бы Дэни, что приступы клаустрофобии в подобных обстоятельствах не только нормальны, но и неизбежны.

«Видишь этот лучик света? — Шон продолжал мысленно обращаться к Дэни. — Там еще существует мир. Скоро мы окажемся там. Надеюсь, сегодня ты не утратила вчерашнего энтузиазма».

Шон знал, что Дэни уже не пылает азартом. Но самая опасная во многих отношениях часть пути им еще только предстояла.

Грузовик достиг перевала. Внезапно в мире вновь воцарилась тишина.

Дэни поняла почему, и это ее не утешило. Ей и прежде случалось путешествовать с водителями-тибетцами. Она знала их привычку спускаться на нейтральной передаче, с выключенным двигателем, с самых опасных перевалов, когда машину не сдерживало ничего, кроме тормозов, колодки которых были такими же истертыми, как горный воздух на высоте шестнадцати тысяч футов разреженным.

Внезапное и полное оцепенение тела Дэни рассеяло остатки сосредоточенности Шона.

— С вами все в порядке? — спросил он. Это были первые слова, которые он смог произнести за последние несколько часов.

— В полном, — сквозь стиснутые зубы выговорила Дэни.

Ответ не убедил Шона.

— Внизу, на дороге, пока у меня не затекла рука, я чувствовал, как вы дрожите, — сообщил он.