Допив недопитое, он поднялся и направился к приятелям. “Обойма” согрела желудок, и хоть Ричард не стал веселей, копье Цохани уже не кололо его под сердцем, а все остальное: “калейдоскоп”, и тяжкие сны, и поучения шеф-инструктора – казалось сущим пустяком. Другое дело – письмо! Письмо – не мелочь, не пустяк… Собственно, не письмо, а известия о Чочинге… Выпить, что ли, за его здоровье? Чтоб Учитель – да будут прочными его щиты! – не подворачивал ног и не спотыкался еще лет десять… или хотя бы пять…

Но Маблунга Квамо, сверкая белками и ухмыляясь, предложил тост за Кастальского.

– Пусть его “калейдоскоп” натрет мозоль на пятке! Как говорят в моем краале, лучше длинное и твердое, чем короткое и мягкое…

Курри хихикнула, а Ричард пробормотал: “О чем еще говорят в твоем краале?…” – но выпил. Что именно, уже различалось с трудом – может, виски, может, бренди. Но не джин; он еще помнил, что джин прозрачен, а этот напиток цветом походил на мочу.

Полунагая валькирия с “кольтом” на бедре принесла ему ростбиф. Вилок тут не полагалось, и Ричард стал есть с ножа, отхватывая огромные куски. Нож был стилизован под индейский – с костяной рукоятью и длинным узким лезвием.

Потом Анвер принялся рассказывать неприличные анекдоты о Ходже Насреддине – как Ходжа очутился в раю, в объятиях гурий, и обучил их такому, что самому Аллаху не приснится. Ферди с Маблунгой хохотали, Курри хихикала и краснела, а когда ее разобрало, уселась к Ричарду на колени и принялась щекотать его за ухом. От девушки соблазнительно пахло, и Ричард попытался вспомнить, как называются эти духи – “Ночное безумие” или “Безумная ночь”, – но Курри не давала ему сосредоточиться. Чтоб разрядить обстановку, он поведал о судьбе несчастной Мэрией из Понка-Сити и о том, что женщина – сосуд греха. Курри с ним согласилась, но щекотать не перестала.

Надо бы выпить за Учителя, вертелось у Ричарда в голове, и он потянулся к стакану, но Длинный Пат Сильвер его опередил. Этот Сильвер, уроженец Новой Ирландии, был курсом старше и сильно страдал, попав в учебную пятерку с китайцами. Китайцы “Катафалк” не посещали, пили только чай и лимонад, а ирландский желудок Сильвера эти жидкости решительно отвергал. Так что приходилось ему искать собутыльников на стороне.

– Зз-за… Ир… Ир… Ирлн-дию! – провозгласил Сильвер, уже изрядно набравшийся, но не растерявший ни капельки патриотизма. – Зз-за ззз… ззленую пкрасную Ирлн-дию!

– За которую? – спросил Ферди Ковач, ибо в Разъединенных Мирах существовали три Ирландии: независимая планета, остров в Западном колумбийском океане и штат Айленд в США.

– Ирландия – одна! – провозгласил Сильвер, стукнув себя увесистым кулаком по ребрам. – Каж-ж-ждый ирлн-дец носит ее тут! В ссс… с-своей душе!

Сильвера никак нельзя было обижать, и они выпили за Ирландию. Курри, в нарушение всех правил шариата, запустила Ричарду пальцы под рубашку. Маблунга начал:

– В моем краале…

– Ввв-выпьем зз-за твой крааль! – воскликнул Сильвер. – Зз-за всех его б-бычков и телок! 

Выпили за крааль. 

Ричард доел ростбиф и уже хотел предложить тост за Чочингу и его прочные щиты, но тут припомнилась ему одна история Уокера – о пожилых леди из Топики, штат Канзас. Собрались они попить кофе, но у каждой был свой рецепт, и сходились старушки лишь в том, что в кофе надо добавить капельку бренди. Спорили они с утра до полудня и с полудня до вечера; а вечером подошел к ним техасец и сказал, что лучше выпить бренди без кофе. Мораль этой байки была такова: из каждой ситуации есть множество выходов кроме бинарного да – нет, так или этак; и, в отличие от упрямых старушек, агент обязан их найти, пока не минуло время готовить кофе.

Но сейчас мораль куда-то исчезла, осталась лишь сама история, казавшаяся Ричарду в тот момент ужасно смешной. Он начал ее пересказывать, чувствуя, как нежные пальчики Курри уже подбираются к животу, но тут скамья рядом с ним скрипнула и кто-то, отодвинув Сильвера, ткнул его кулаком в бок. 

Селим! 

Ричард замер, не успев захлопнуть рот.

С Селимом он общался только на помосте. Схватки с ним напоминали о тайятских лесах, подчиняясь знакомому с детства ритуалу: сперва оскорбления, потом бой, а после – подсчет трофеев, пусть не ушей и пальцев, так хоть синяков. Синяки, конечно, на ожерелье не подвесишь, а с ушами Селим расставаться никак не хотел; но кроме этого недостатка все остальное Ричарда устраивало. Он был достойным соперником, этот турок, мастером из мастеров: кулак тяжелый, язык острый, реакция превосходна, запас ругательств неисчерпаем. Правда, Ричард не все понимал, так как Селим в боевом задоре выражался по-турецки, а турецкий совсем не похож на арабский. А если и похож, так что с того? В арабском, которому он научился у Курри, была сплошная лирика и никаких ругательств.

Но, кроме помоста, их с Селимом ничто не связывало. Большее разделяло:

Статус и возраст, привычки и жизненный опыт, происхождение и темперамент. И хоть оба они с несомненной и полной определенностью относились к племени двуруких землян, Ченга Нож или Читари – не говоря уж о Чочинге – были Ричарду роднее, чем этот хмурый тридцатилетний полевой агент с Сельджукии.

Селим снова ткнул его в бок.

– Пьешь, э?

– Еще пью, – подтвердил Ричард и в доказательство хлебнул пару глотков. В висках у него застучало, и ладошка Курри под рубахой вдруг сделалась горячей огня. Приятели тем временем приумолкли. Длинный Сильвер вконец отрубился, Квамо с Ковачем тоже казались осоловевшими, и только Анвер по прозвищу Карабаш, астраханский татарин с России, выглядел свежим, как майская роза. Весил он побольше Селима, а ростом не уступал Ричарду, что давало изрядный запас емкости.

– Пьешь, – повторил турок, оглаживая мощную шею. – А я слышал, ты мормон! 

Разве мормоны пьют? Э? 

Он уставился на Ричарда с каким-то нехорошим интересом, словно отыскивая точку, куда воткнуть клинок. Его смуглое мрачное лицо побагровело – верный признак, что он уже успел набраться и желает теперь поговорить по душам. “Ищет ссоры?…” – мелькнуло у Ричарда в голове.

Шевеля непослушными губами, он произнес:

– С-сегодня я п-православный. Когда я пью, я – п-право-славный. М-мормон я только ночью. Потому что м-мормо-нам разрешено м-многож-женство.

Анвер одобрительно ухмыльнулся, Курри заерзала у Ричарда на коленях, но Селим шутки не принял и, прищурившись, с пьяным упорством пробурчал:

– Врешь, кер огул! «Кер огул – сын глухого (тюрк.).» Мормоны спиртного не пьют!

– М-мусульмане тоже не пьют, – отпарировал Ричард.

Но с этим не согласился Карабаш. Правда, к мусульманам; он имел отношение косвенное, так как в России, согласно давним традициям, народ больше склонялся к атеизму и верил не в Аллаха и Христа, а в прогресс и устойчивый курс национальной валюты. Но предки Анвера были несомненно мусульманами. И, приподняв стакан, он возгласил:

– Все радости заветные – срывай! Пошире кубок счастью подставляй, Лишений наших небо не оценит, Так лейтесь песни, вина через край!

Селим с одобрением кивнул:

– Сам придумал, да?

– Нет, Хайям! А что сказано поэтом, то сказано богом! – Анвер опрокинул спиртное в рот, покосился на турка и, перейдя на русский, сказал Ричарду:

– Ты с ним поосторожнее, дорогой. Чего-то ему надо. Я так думаю, размяться хочет.

– Будет ему разминка, – пробормотал Ричард. В голове у него шумело, и все неприятности этого дня вдруг навалились разом, будто поджидали где-то в темноте, чтоб прыгнуть и вцепиться ему в печенку. Он вновь увидел, как поднимает копье Цохани, только целился он почему-то не в Дика Две Руки, а в Наставника Чочингу, распростертого на земле, и это зрелище было так ужасно, что по спине Ричарда пробежали холодные мурашки. – Выпьем за моего Учителя, – сказал он, почти не заикаясь. – Пусть придет к нему смерть на рассвете! И пусть это случится не скоро!

– За Уокера пить не буду! – рявкнул внезапно оживший Ферди. – За рыжих не пью! Рыжие, они…