Тактика “выжженной земли” никогда не применялась силами ООН. Собственно, и никем другим, хотя средства массового поражения существовали и, наряду с боевыми планетолетами, считались основой космической обороны. Но в наземном конфликте их применение было фатальным для обеих сторон – так же, как долгие, затяжные войны с гигантским числом солдат, поставленных под ружье. Победителей в них не было; одни лишь потери, и исчислялись они целыми поколениями.

Психология, ставшая со времен Исхода наукой довольно точной и компьютеризированной, объясняла этот феномен. Лишь два процента населения, преимущественно – мужчины, были способны к убийству во имя долга, без неприятных последствий для собственной психики; всех остальных война травмировала необратимо, превращая в лучшем случае в неврастеников и инвалидов, а в худшем – в садистов и маньяков. Эти мстили всем – потерянные люди, безвинные преступники, жертвы общества, сделавшего их убийцами. Еще на Земле, в двадцатом столетии, хватило подобных экспериментов: две мировые войны, а затем – войны в Корее, Вьетнаме и Афганистане. Выжившие в них как бы выпадали впоследствии из системы общественных норм и связей, и все попытки адаптировать их к мирной реальности были, как правило, неудачны. Эта болезнь получила название “вьетнамского синдрома” и считалась столь же неизбежной для большинства отвоевавшихся солдат, как старческая импотенция.

Но, кроме большинства, было еще меньшинство – те самые два процента прирожденных воинов. Из них, и только из них комплектовались силы ООН, весьма немногочисленный, но боеспособный контингент войск быстрого реагирования, полиции, разведки и прочих служб, призванных карать, охранять и защищать. Это диктовало свою особую тактику, в которой были предпочтительны действия локальные, а не глобальные, рейды малых групп или агентов-одиночек, внезапные атаки и нежданные прорывы для ликвидации причин конфликта. Причиной же всегда являлись люди – не слишком большое число зачинщиков и смутьянов, с гибелью коих в стане врага воцарялся хаос. Следствием хаоса была потеря боевого духа, а затем – отступление и бегство; и завершалось оно на свалке, в Каторжных Мирах.

Подобная тактика напоминала хирургическую операцию: наркоз пациенту дан, системы жизнеобеспечения включены, банк органов – на всякий случай – подготовлен, но резать все-таки приходится ножом. Лазерным скальпелем, если говорить точнее. Невесомой, стремительной, почти незаметной иглой…

Ричард Саймон, практикант, сегодня и был таким скальпелем. Люди подполковника Тревельяна служили ему дымовой завесой – или, если угодно, наркотическим снадобьем для пациента, призванным усыпить его бдительность. Тревельян лишь блокировал подходы к Сьерра Дьяблос; его патрули не сделают ни шагу к западу и не вступят в бой с головорезами Сантаньи. Зато через пару часов грянет с небес стратоплан класса “Синий призрак”, отстрелит боевые капсулы с десантом и сбросит что-нибудь успокоительное. Скажем, изобретенные недавно фризерные бомбы – не слишком мощные, с температурой в эпицентре до минус тридцати. Или подбавит газку – тоже не смертельного, “хохотуна” или “поцелуя Афродиты”, чтоб десантники не заскучали. Они спустятся, выйдут, и тогда…

Тогда начнется настоящее веселье – если он, Ричард Саймон, прооперирует всех, кому веселиться не положено. Пусть веселятся в преисподней!

Ричард осмотрелся с мрачной усмешкой и тут же вспомнил, что ему надлежит казаться испуганным – как всякому юноше, пусть даже сержанту, узревшему столь жуткую картину. На этом, на его страхе, молодости и явном отсутствии опыта, держался весь план; его должны были принять за сопляка – жалкого, перепуганного и потому вполне безопасного. Учитель Чочинга называл эту хитрость дорогой Смятого Листа, но Леди Дот, формулируя задание, выражалась определенней:

Притворись, обмани и убей! Всех, до кого дотянешься!

Глаза Саймона увлажнились, плечи обвисли, колени затряслись. Он играл со всем возможным старанием. Видимо, патрули Сантаньи уже наблюдали за ним: справа доносился треск углей под сапогами, а на другом берегу реки что-то поблескивало – не иначе как стекла мощного бинокля. Саймон стиснул левой рукой автоматный ствол, перегнулся в поясе и сделал вид, что его выворачивает наизнанку. Ему не пришлось слишком сильно притворяться.

Сожженная часть деревни была позади. Он стоял у быстрых речных вод, разглядывая противоположный берег. Там, среди уцелевших хижин, суетились люди в пестрых маскировочных комбинезонах, перетаскивали мешки, вьючили их на мулов, коптили мясо над жаркими кострами, ели, хохотали… Местность от берега приподнималась, и дальний край селения был виден как на ладони – дома там выходили к скалам, протянувшимся темной ломаной стеной с севера на юг. На их фоне белела церквушка с колокольней, самое основательное сооружение в этой забытой богом дыре; рядом, образуя небольшую площадь, стояли еще пять-шесть одноэтажных строений, тоже беленных известью, с крытыми террасами. Они выглядели посолидней остальных и, как решил Саймон, возможно, принадлежали священнику, старосте и местным богатеям. Он мог держать пари на сотню кредиток против панамского песо, что Сантанья обосновался в одном из этих домов, а рядом устроились его офицеры и телохранители. Заложников – если в самом деле у них есть заложники – держали, вероятно, в церкви. Дверь ее была притворена, а на ступенях, насколько он мог разглядеть, сидели трое или четверо часовых.

Он ждал, стоя на берегу и не пытаясь скрыться. Река была мелкой, с галечным дном, но довольно широкой, метров сорок-сорок пять. Неподалеку чернели обугленные сваи моста, а за ним начинался пыльный грунтовый тракт, переходивший в улицу, которая вела к площади и к церквушке. Вскоре там наметилось шевеление – три человека в комбинезонах вышли на террасу ближнего к церкви дома, постояли, сблизив головы и будто бы совещаясь, и начали быстро спускаться к сожженному мосту. “За мной”, – подумал Саймон, отметив, что доносившийся справа скрип углей под сапогами стих. Вероятно, невидимые конвоиры замерли, взяв его на мушку.

Он услышал долгий хриплый стон и повернул голову. В тридцати шагах, у самого въезда на мост, торчал особенно высокий столб, почти пятиметровый. К нему прикрутили колючей проволокой жилистого смуглого мужчину неопределенных лет – кровь, сочившаяся из сотни ранок и засыхавшая бурой коркой, не позволяла определить возраст. Бедра, живот и гениталии мужчины были истыканы ножом. Однако он еще дышал.

Саймон приблизился к нему. Человека подвесили вниз головой, но столб был высок, и их лица находились на одном уровне. В пустых глазницах висевшего запеклась кровь. Веки тоже были срезаны.

– Я из Карательного Корпуса, – сказал Саймон. – Парламентер. Ты кто?

Губы мужчины шевельнулись, потом он хрипло выдохнул:

– Ан-хель… Сан-чес… ста… староста… был… Не… не вижу… тебя…

Ты – сол-дат?… Из Бо… Боливии?…

В Боливии, на одном из прибрежных плоскогорий, находилась местная база Корпуса. Оттуда и взлетит “Синий призрак” с десантниками. Через час сорок две минуты.

– Зачем они это сделали, дон Анхель? – спросил Саймон. – Зачем пытали, зачем перебили всех? Ведь вы же не сопротивлялись.

– Не… со… со-про-тив-лялись… Кля-нусь… Пре-святой Девой…

Отдали… все… Но их генерал ска… сказал: “Пеоны – хитры… Дали ма… мало… больше спря… спря-тали… Зерно… мескаль… де… де-ву-шек… Надо пытать… пы-тать…” – Человек дернулся, и под шипами, раздиравшими грудь, живот и ноги, показалась кровь. – Го… гово-рят, – пробормотал он, – генерал Сан… Сантанья и наш дон Кера… не… не в ладах… пре… прежние обиды…

Дон Алессандро Кера был правителем Панамы. Пару лет назад, когда Сантанью свергли, он отказал генералу в убежище.

– Прежние обиды, медленно повторил Саймон. – Они, значит, не в ладах, и генерал мстит. Режет пеонов. Так, дон Анхель?

– Нас… всегда… резали… – прошептал староста. – Здесь… на Земле… все едино…

Он смолк. Саймон, повернув голову, следил за тремя мужчинами в пятнистых комбинезонах, которые быстро спускались к берегу. До реки им оставалось двигаться минут шесть-семь.