– Еще один сезам, – пробормотал он и пояснил:

– Пароль будет опознан, если браслет на моей руке. Или на руке Масрура, или у моего наследника.

Саймон снова кивнул, отметив про себя два факта. Во-первых, подтверждалось, что щеголь Масрур не является наследником, и это было приятно: жаль, если б Счастливой Аравии достался такой властелин. Слишком он был высокомерен и слишком любил ордена – как недоброй памяти экс-президент Сантанья, чьи пальцы висели теперь на ожерелье Саймона. Но это было во-первых, а во-вторых, система охраны не выглядела впечатляющей. Взять, к примеру, эту дверь… Во времена Али-Бабы – неодолимая преграда, но стандартный дешифратор, каким снабжали агентов ЦРУ, вскрыл бы ее без шума и пыли. И безо всяких магических слов.

Вслед за хозяином Саймон перешагнул высокий порог. За ним находилось нечто вроде библиотеки – сильно вытянутая комната, обшитая розовыми буковыми панелями и уставленная вдоль длинных стен шкафами и объемистыми сундуками. В дальнем ее торце была еще одна дверь, тоже буковая, гото-рую украшали славословия в честь Аллаха.

Эмир молча подошел к ближайшему сундуку, откинул крышку, достал пергаментный свиток и бережно, на обеих ладонях, протянул его гостю.

Прихотливая вязь арабских букв зазмеилась перед глазами Саймона, сложившись в знакомые слова: “Повесть об Али ибн-Беккаре и Шамс ан-Нахар”. Абдаллах уже протягивал новые свитки – “Рассказ о царевиче и семи визирях”, “Повесть о медном городе”, “Сказка о горбуне”, “Халиф на час”…

– Пятнадцатый век, сын мой – сказал он. – Здесь – подлинники, драгоценные раритеты, которым без малого тысячелетие. Арабские рукописи. А в тех сундуках – персидские и турецкие… в тех – индийские… в тех – опять арабские, шестнадцатый век, четырнадцатый и тринадцатый… Есть и более старые. Все вывезено с Земли или разыскано здесь, а также на Сельджукии, Уль-Исламе и в других мирах. Разыскано и куплено, если продавалось за деньги. А если не продавалось… – он пожал плечами. – Один Аллах знает счет нашим грехам!

– Здесь списки “Тысячи и одной ночи”? Только они? – спросил Саймон, удивленно оглядывая хранилище.

– В основном. Есть и другие рукописи, персидские, индийские, мавританские и арабские. Есть “Рамаяна”, “Жизнеописание Зат аль-Химмы”, “Повесть о Сегри и Абенсеррахах, гранадских рыцарях”… Есть переводы – на русский, французский, английский, на все языки. Конечно, первоиздания. Вот, посмотри!

Абдаллах потянулся к шкафу и вытащил оттуда увесистый том. Глаза Саймона расширились в изумлении: эта книга действительно была первой из первых, хоть и не блистала тысячелетней древностью. Девятнадцатый век, первое переложение историй “Тысячи и одной ночи” на английский, сделанное сэром Ричардом Бартоном… Книга, с которой в Европу пришел Восток… Миср, Хорасан, Аравия… Таинственная сказочная Аравия…

– Последнее мое приобретение, – произнес Абдаллах, пряча драгоценность в шкаф. – Британский музей расстался с одним из трех своих экземпляров… Не по собственному желанию, должен признаться, но на все воля Аллаха! Однако пойдем дальше, Ришад. Здесь не сокровищница, а лишь преддверие к ней.

Через пару минут они очутились в этой сокровищнице, и Саймон, потрясенный, застыл у порога с приоткрытым ртом. Его изумили не собранные тут богатства; он был равнодушен к деньгам, хотя любил хорошие вещи и мог их себе позволить – ЦРУ не экономило на своих агентах. Недавно он приобрел коттедж вблизи Грин Ривер и оборудовал его – при активном содействии дивизиона своих приятельниц и Дейва Уокера, обладавшего, как все техасцы, немалой практической сметкой. Теперь у Саймона был дом, пусть не блиставший роскошью, как дворец эмира, но вполне пристойный, и даже с собственным кордебалетом из тех же самых многочисленных подружек. Так что сейчас изумило его не богатство, не груды сокровищ и не сияние золота; он был потрясен, а потрясла его красота.

Перед ним простирался гигантский грот; своды его уходили ввысь метров на сорок, главная пещера была двухсотметровой ширины, и к ней со всех сторон примыкали глубокие ниши, отделанные и обставленные в виде дворцовых покоев, пестревших мрамором и яшмой, пышными яркими коврами, радугой многоцветных изразцов, резной драгоценной мебелью, бронзой, серебром и хрусталем. Тут был черный конь из дерева, в сбруе с серебряными бляшками, подставки из сандала, на которых покоились книги в резных переплетах, стеклянные и фарфоровые кальяны, сиденья из слоновой кости, изогнутые клинки и кинжалы, развешанные на коврах, ларцы с откинутыми крышками, полные древних монет, сияющих диадем, и браслетов, большая золоченая статуя четырехрукого Шивы с трезубцем и топором, смутно напомнившая Саймону Наставника Чочингу, множество огромных расписных кувшинов – вероятно, тех самых, где прятались разбойники, желая попасть в дом Али-Бабы. Тут был мавританский всадник в полном вооружении на. огненноглазом скакуне, арабские и персидские воины, пешие и конные, целый верблюжий караван – с погонщиками и купцами, с рабынями, что выглядывали из больших плетеных корзин, с тюками тканей, связками слоновых клыков, серебряной посудой и другим бесценным скарбом. Тут были миниатюрные копии каких-то дворцов, замков и башен – деревянные, каменные, металлические и костяные; тут был участок невольничьего рынка, где продавали мускулистых черных эфиопов и гибких обнаженных персиянок; тут была темница, в которой Гарун арРашид, в великолепных одеждах, и Масрур, с кривым блистающим мечом, с пристрастием допрашивали злого чародея из Магри-ба; тут в темных углах маячили мохнатые фигуры джиннов и призывно улыбалась кроваво-алым ртом нагая девушка-сук-куб.

Но все затмевал корабль. Довольно большой, двухмачтовый, с резным носом и причудливой башенкой на корме, он высился посреди зала, под ярким светом потолочных люстр; паруса его были свернуты, с синих бортов свисали ковры, на палубу вела крутая лесенка, а перед ней, будто собираясь спуститься на берег, стоял смуглый горбоносый араб, в чалме с изумрудным аграфом, с кривой саблей за кушаком и полуразвернутой картой в левой руке. Карта была древней; возможно, ее начертал еще сам Пири Рейс.

Саймон молча разглядывал все эти диковинки и чудеса, застывшие сказочным узором, этот овеществленный и зримый мир историй Шахразады. Абдаллах тоже молчал, явно наслаждаясь изумлением спутника; его синие глаза поблескивали, на губах блуждала загадочная улыбка предвкушения – будто среди всех сокровищ, собранных в пещере Али-Бабы, было что-то еще, совсем уж невероятное, способное не просто удивить, а повергнуть гостя в полный транс. Или в летаргический сон, как зачарованную принцессу.

Наконец он подхватил Саймона под руку и деликатно потянул вперед.

– Пойдем, сын мой. На эти чудеса можно взирать день, месяц или год, но среди прекрасного найдется прекраснейшее, среди достойного – достойнейшее. Вот таким предметам стоит уделить побольше времени. Пойдем! – Они медленно двинулись в глубь пещеры, и эмир продолжил:

– Большинство вещей тут – оружие, ковры, одежды, мебель – подлинные и, разумеется, совсем не сказочные. Но есть довольно забавные модели… Вот, например, – он кивнул в сторону деревянного коня. – На таком скакуне летал некий царевич, похитивший прекрасную принцессу – то ли в Персии, то ли в Индии, то ли в далеком Китае. Конь из эбенового дерева, изготовлен здесь, на Аллах Акбаре, по заказу моего прадеда… Не правда ли, чудо?

– Чудо, отец мой, – согласился Саймон, вдыхая сухой прохладный воздух, в котором не чувствовалось затхлости, свойственной подземелью, и заключил, что в этом огромном древнем музее стоит вполне современная система терморегуляции. Значит, были отдушины, выходящие на поверхность. причем не одна… Мысль о них промелькнула в голове Саймона и исчезла, когда он взглянул на корабль. Синий борт круглился, блестели полированные сходни, стройные мачты тянулись к потолку… Он погладил теплое дерево и спросил:

– А что ты скажешь насчет корабля, амир ал-муминин? Разве он не большее чудо?

– Большее и более древнее. Его построили на Земле, еще до Исхода, для какого-то нефтяного шейха, – этот титул эмир произнес с явным пренебрежением. – Шейх пожелал иметь копию парусника Синдбада, и для него собрали и укра сили этот корабль. А теперь он здесь, у меня! Вместе с самим Синдбадом! – Он кивнул на фигуру, застывшую на палубе.