– Какой связи? Бэйб, если вам известно что-то, скажите мне.

– Дельфт и Блэкроу. Не могу поверить, что я так туп. Хотя, с другой стороны, кто, кроме меня, вспомнил бы имена, мельком увиденные в папке с делом больше тридцати лет назад? Да-а, невезучий ты человек, Нед Маддстоун, очень невезучий.

– Расскажите же, Бэйб. Расскажите мне все.

– Ты когда-нибудь слышал о Джеке Кастансе?

Нед отрицательно потряс головой.

– Расстрелян за измену во время Второй мировой. Англичанин, такой же английский, как фарфоровый спаниель, и одновременно фений до мозга костей. Он оставил жену и ребенка, дочь, которую звали Филиппой. Жена умерла в Канаде, а ее богатый брат, Ричард Уиллер, привез маленькую Филиппу назад в Англию, в свою семью. Она выросла как Филиппа Уиллер и, выйдя со временем замуж за некоего Питера Дельфта, родила ребенка – имя, пол и дата рождения в деле указаны не были. Питер Дельфт, если память мне не изменяет – чего она, конечно, не делает, – умер в сентябре шестьдесят первого года. В апреле шестьдесят третьего она вышла замуж повторно, за владельца торгового банка Джереми Блэкроу, и, когда я в шестьдесят третьем наткнулся на это дело, выяснилось, что со дня свадьбы никто больше не трудился его пополнять. Таким образом, Филиппа Кастанс стала Филиппой Уиллер, стала Филиппой Дельфт и стала Филиппой Блэкроу. Я читал дело Джека Кастанса, интересуясь лишь его ранними годами. Мне поручили нудную работу – написать статью, своего рода портрет британского сторонника республиканцев, как будто когда-нибудь существовал хоть один человек, подпадающий под такое определение.

– Филиппа Блэкроу была матерью Оливера Дельфта? – Нед с великой неторопливостью подчеркивал каждое слово, как будто боялся, что смысл сказанного зашатается и рухнет. – Он был ее сыном. Сыном той самой женщины, которой Падди попросил передать письмо.

– Никаких перекрестных ссылок в деле не было. – Бэйб неодобрительно поджал губы. – Сын Филиппы просится на службу, и никому даже в голову не приходит связать Оливера Дельфта с дочерью человека, приговоренного к смерти за измену. Да и как можем мы ожидать, что разведка, не способная обнаружить в своих рядах полковника КГБ, заметит подобную мелочь? Не диво, что Оливера проняла судорога, когда ты ни с того ни с сего назвал ему имя. То-то он, наверное, страха натерпелся.

– Так, выходит, он тоже предатель?

– Возможно, но не обязательно. Он мог поступить в разведку, ничего не зная об истинных взглядах матери.

– В любом случае, – подытожил Нед, – он не мог позволить мне, человеку, знающему ее имя, привольно бродить по белому свету.

– Вот именно. Если он знал свое дело, то должен был найти способ избавиться от тебя и замести следы. Как он избавился от тебя, мы знаем. Хотел бы я знать, как он замел следы… – Голос Бэйба замер.

Нед схватил его за рукав:

– О чем вы думаете?

– Представим себе все это с точки зрения Дельфта, – бормотал Бэйб, обращаясь больше к себе, чем к Неду. – Он на дежурстве. Приходит депеша, сообщающая, что задержан молодой человек с документом, который может представлять интерес для разведки. Он допрашивает тебя, все отлично, ты оказываешься ни в чем не повинным. И тут он узнает, что к делу причастна его мать. Как ему поступить? Назавтра начальник его отдела начнет задавать разного рода вопросы. «Из регистрационного журнала следует, Дельфт, что вас посылали в полицейский участок. Кто этот юноша? Что при нем было?» Как бы я поступил, будь я Дельфтом?

– Не понимаю, – нахмурился Нед. – О чем вы?..

– Ш-ш! – Бэйб приложил палец к губам. – Я пытаюсь сыграть его, вот что я делаю. «Я перевербовал его, шеф. Это клад. Но руки прочь, он мой, я не хочу, чтобы его скомпрометировали». Однако ему пришлось бы дать что-то в обмен. Есть, разумеется, запись, но на ней имя его матери, – значит, нужна другая. А скажи-ка, Нед, скажи-ка, он случайно не просил тебя надиктовать на ленту что-нибудь особенное? Ну, то есть, после того, как оправился от судорог.

– Я не уверен… да! Семья Порции! Он расспрашивал о ее отце. Я рассказал все, что знал, и он попросил назвать полный адрес. Попросил даже повторить его дважды. Но зачем? Все равно не понимаю.

– Ремесло мое было грязным, – ответил Бэйб. – Позволь рассказать тебе, что сделал Оливер.

В эту ночь, пока Нед лежал без сна, к именам, бившимся в его голове, присоединилось еще одно. Теперь это были – Дельфт, Фендеман, Гарленд и Кейд.

Дельфт, Фендеман, Гарленд и Кейд. Дельфт, Фендеман, Гарленд и Кейд. Он вбивал их кулаком себе в бедро. Выцарапывал ногтями на ладони. Вжигал в свой мозг. Дельфт, Фендеман, Гарленд и Кейд. Дельфт, Фендеман, Гарленд и Кейд.

В прошлом весна всегда была на острове временем, когда Нед особенно остро чувствовал себя узником. Долгая зима истаивала, дни удлинялись, и птицы, прилетавшие на остров, приносили с собой мысли о внешнем мире. Свив гнезда, птицы начинали петь, и Нед ощущал ограниченность своего сознания. Ни литературе, ни науке, ни философии не по силам было тягаться с абсолютной красотой нарциссов и птичьих голосов, не способны они были и унять мучительную боль, которую те пробуждали в нем.

В один апрельский день, ровно через неделю после того, как открыли солнечную галерею, Нед сидел, ожидая Бэйба, за шахматной доской. В последнее время они играли редко. Неда смущало, что он так легко обыгрывает старика, как сердило и явное его безразличие к тому, кто победит, а кто потерпит поражение.

Из потоков солнечного света возник, помаргивая, Мартин и, улыбаясь, приблизился к Неду.

– Ты ждущий Бэйба, я полагаю?

– Конечно, – ответил Нед.

– Тогда ты ждать долго. Ночью у Бэйба быть сердечный приступ. Бэйб сейчас умирай в койка.

Нед вскочил на ноги и сграбастал Мартина за воротник халата.

– Эй, Томас. Ты отпускай. Ты хочешь быть связанный в карцере?

– Отведи меня к нему, – крикнул Нед. – Отведи сию же минуту!

– Я не водить тебя ни к кому, – ощерился Мартин. – Ты что про себя решил? Не ты говорить мне приказы. Я говорить приказы тебе.

Нед выпустил воротник Мартина и умиротворяюще разгладил его.

– Пожалуйста, Мартин, – сказал он. – Постарайся понять. Бэйб для меня все. Отцом, братом, возлюбленным. Мы с ним, как… как ты с Хенриком, – Нед махнул рукой в другой конец галереи, туда, где в плетеном кресле сидел, дрожа и обнимая себя за колени, недавно появившийся в лечебнице молодой швед. – Ты и Хенрик, вы ведь близки. Это так здорово. То же самое и у нас с Бэйбом. Ты понимаешь, правда? Понимаешь. Я знаю, доктор Малло тоже понял бы. Он захотел бы, чтобы я был сейчас с Бэйбом, я в этом уверен.

Глаза Мартина сузились, потом он опустил взгляд.

– Я позволять тебе увидеть Бэйб, ты не говорить доктор Малло плохо обо мне?

– Никогда, Мартин. Никогда я не скажу о тебе плохого доктору Малло. Ты мой друг, Мартин. Хороший друг.

И Мартин отвел Неда в больничное крыло. Путь их лежал мимо кабинета доктора Малло, а затем по коридору, в котором Нед никогда еще не бывал.

В тесной, на четыре койки, палате Бэйб был единственным пациентом. Он лежал на спине, с трубкой в носу и казался таким маленьким, ссохшимся. Нед опустился у его койки на колени и вгляделся в лицо, которое так любил.

– Бэйб, – прошептал он. – Бэйб, это Томас.

– Я вернусь полчаса, – предупредил Мартин закрывая и запирая дверь. – Тогда ты уйти. Больше Бэйбу не ходить.

Нед увидел, что глазные яблоки Бэйба перекатываются под обвислой кожей век.

– Нед? – Имя было произнесено чуть слышным шепотом.

Нед взял старика за руку.

– Это я. – Слезы уже катились по его лицу. – Бэйб, ты не можешь оставить меня. Ты не должен меня оставлять. Прошу тебя… прошу… я сойду с ума. Я знаю, я сойду с ума… – Голос его надломился, он всхлипнул. – Бэйб! О господи, Бэйб! Если ты умрешь, я покончу с собой. Иисусом клянусь, покончу.

Почерневшим языком Бэйб провел по сухим, шелушащимся губам.