Эту короткую, наполненную минутами страсти и потерь сознания ночь, длившуюся сто лет, ночь открытий и возвращения утрат, Тереза начала девочкой, а закончила женщиной.
Придя в себя после глубокого вздоха, пришедшего на смену любовному стону, продолжительному громкому стону всего своего существа, впервые познавшего наслаждение, Тереза нашла Даниэла рядом, он обнимал её и притягивал к себе.
— Ты моя маленькая желанная женщина, ничего не знавшая глупышка, я научу тебя, научу всему, ты поймёшь, как это приятно. — И он нежно поцеловал её.
Тереза, лёжа без сил, улыбалась, но ничего не отвечала. Если бы ей хватило мужества, она бы попросила Даниэла повторить всё сначала и немедленно, так как в их распоряжении остаётся несколько часов, всего несколько часов, которых никогда не будет больше. Ведь в записной книжке капитана только праздник в ночь на Святого Жоана значился обязательным, и он всегда проводил его в доме Раймундо Аликате. Ведь в ночь на Святого Жоана у Аликате он мог найти себе новенькую, у Аликате или в пансионе Габи, попивая пиво с девицами и не зная точно, когда уйдёт: рано или поздно, это было непредвиденным. Скорее, мой ангел, скорее, нельзя терять ни минуты, сказала бы Тереза, если бы имела мужество и могла всё это произнести.
Она прильнула к ангелу: грудь к груди, нога к ноге, бедро к бедру, и только что разбуженное молодое и настойчивое желание разгорелось вновь. Тереза не произнесла ни слова, но рука её заскользила вниз по телу Даниэла, ощупывая каждый его сантиметр, дошла до стоп и погладила каждый палец. Однако предпочтение отдала золотистым кольцам на груди, которые стала расчёсывать, как гребнем, растопыренными пальцами руки. Тереза Батиста постигала науку Дана. Припала к его губам. Моя дорогая не умеет целоваться, разреши, научу. Жиголо по призванию, почти по профессии, Даниэл находил настоящее удовлетворение в удовлетворении партнёрши, будь то молодая страстная девушка или богатая старуха сноб. Я научу тебя получать удовольствие, какого не получала ни одна женщина, и он выполнял обещанное за деньги, бесплатно или по увлечению, которое случалось часто. Губы, зубы, язык — Тереза учится целоваться. Руки Даниэла, проникая в самые сокровенные места тела Терезы, множили её ощущения, а руки Терезы, находя в мягком шелковистом гнезде уснувшую птичку, пробуждали её. Алчные рты — его, знающий, где сокрыто страстное желание, её — впервые целующий, но обнаруживающий смелость и неутолённую жажду.
И вот птичка под пальцами Терезы проснулась и готовится к головокружительному взлёту, а пальцы Даниэла обнаружили мёд и утреннюю росу на трепетных лепестках золотой розы. Не требующая дальнейшей подготовки старательная ученица, «эта девочка, — говорила преподавательница Мерседес Лима, — всё быстро схватывает, нет нужды объяснять ей несколько раз», — освобождается от объятий Дана и, широко раскинув ноги, лежит на спине, поджидая птичку, которая уже летит к золотой розе.
Даниэл рассмеялся и сказал, что не стоит повторять пройденное, есть много других способов, один другого лучше, и каждый имеет своё название, и каждому он её обучит. Перевернув на живот Терезу и приподняв ей бедро, он проникает в неё сбоку. Оказавшись друг в друге, они падают на матрац, и Тереза без какой-либо науки стискивает ногами, точно щипцами, талию Дана. Молча, с закрытыми глазами, Тереза обучается с жадностью. Девушка, нет, вечная девственница, для неё всё в первый раз, всё впервые, никогда Даниэл не испытывал ничего подобного, для него тоже всё в новинку, всё открытие. Дан длит своё удовольствие, но удержать только что открывшую для себя радость Тереза не может и спешит получить её немедленно. Почти в обмороке, не раскрывая глаз, Тереза отпускает талию Дана, но Дан, потеряв Терезу, настойчиво продолжает и обретает её, добиваясь совершенства, и вот они, да, теперь оба вместе достигают вершины блаженства. В ночь на Святого Жоана вспыхнул костёр Терезы Батисты и, вспыхнув, опалил, обжёг Дана, в этом огне потрескивали вздохи и приглушённые любовные стоны, ни один из праздничных костров не был таким высоким и жарким, как этот.
Отдыхая, Даниэл взял из пиджака сигарету и, лёжа на коленях у Терезы, закурил. «А я сделаю тебе кафуне — поищу в голове», — сказала Тереза, и оба засмеялись. Большего и знакомого с детства удовольствия, чем это, Тереза не шала; ему научила её мать незадолго до гибели под колёсами маринетти. Даниэл погасил сигарету о подмётку и, спрятав, чтобы не оставлять улик, окурок в карман, снова лёг на живот Терезы, смешав свои белокурые кудри с чёрной порослью Терезы, и под успокоительными движениями пальцев Терезы, перебирающей его волосы, задремал.
Тереза сторожила сон ангела, ещё более красивого, чем на картинке, висевшей на ферме. И чего она только не передумала за те минуты, что Дан спал. Она вспомнила дворняжку, с которой играла, Сейсан, Жасиру, мальчишек, игрушки, с которыми они играли в войну, тётку с незнакомыми ей мужчинами в постели, дядю Розалво с вечно красными от кашасы глазами, как ловили её в кустах люди капитана, как поймал её дядя Розалво и отдал Жустиниано Дуарте да Роза, вспомнила и зелёный перстень на пальце тётки, и грузовик, на котором её везли, и комнатку на ферме, побеги, палматорию, плеть, ремень, утюг. И вдруг всё исчезло, рассеялось, точно то были ужасные истории, рассказанные доной Брижидой, сумасшедшей старой вдовой. Эта праздничная ночь увлажнила сухую, растрескавшуюся землю, на старой боли и паническом страхе дали ростки нежность и радость. Ни за что на свете она не вернётся к капитану.
Теперь можно и умереть, лучше умереть, чем вернуться в постель капитана. На ферме Тереза видела повесившуюся на двери Изидру, почерневший выпавший язык и полные ужаса глаза. Она повесилась, узнав о смерти Жуареса, её мужа, погибшего в пьяной драке. В магазине верёвки много. После ухода ангела и до возвращения капитана ей хватит времени, чтобы сделать петлю.
В ту бесконечно длившуюся короткую ночь, в ночь встреч и расставаний, следующих один за другим рассветов, приговорившая себя к смерти Тереза избежала виселицы, ускакав на горячем скакуне.
Небесный ангел спал, она хранила его сон и, глядя на него, желала ещё, ещё раз прижаться к его груди, оказаться в его руках, прежде чем сказать последнее «прости». Она со страхом трогает его лицо. Ангелы спускаются на землю, чтобьг исполнить Божью волю, так говорит дона Брижида, которая понимает и в ангелах, и в демонах, и возвращаются на небо, чтобы дать Богу отчёт в содеянном ими. Тереза хотела бы умереть в его божественных руках, но она умрёт в одиночестве: повесится на двери, с выпавшим изо рта языком.
От робкого прикосновения руки Терезы Даниэл просыпается и видит её грустной. Почему она грустна, почему? Нет, она не грустна, она радуется жизни, радуется смерти и этой счастливой ночи, которая не повторится, ни она, ни какая другая, ведь лучше умереть, чем вернуться к рабству, к палматории, тазу с водой, супружеской постели капитана и перегару, которым несёт изо рта Жустиниано Дуарте да Роза. Верёвок в магазине много, а петлю она завязать сумеет.
Безумная, не говори глупостей, почему это не повторится ночь, подобная этой, а может, она будет ещё лучше? Обязательно будет лучше. Даниэл садится, теперь ему на колени кладёт голову Тереза, ощущая тепло его тела. Отдыхай и слушай, дорогая; руки ангела ложатся ей на грудь, нежно её сжимают, божественный голос гасит печаль, говорит о будущем, спасает от самоубийства Терезу. Разве она не знает о предстоящей поездке капитана в Баию, когда она должна состояться? Поездка по делам и увеселительная — приглашение губернатора штата на праздник по случаю Второго июля. Идиот не знает, что это народный праздник и в час приёма двери Дворца открыты для всего народа, а приглашение, напечатанное в типографии, — чистая формальность, им пользуются разве что полицейские, которые смогут выпить большую чашку кофе рядом с владельцем табачных плантаций из Кажазейраса-до-Норте. Аудиенции в конгрессе, визиты к членам правительства штата, посещение поставщиков магазина, рекомендательное письмо к Розалии Варела, певичке танго в кабаре «Табарис», специалистке в особо тонких любовных играх, опытной в арабском buche; как-нибудь, дорогая, когда капитан будет в Баии и все ночи для нас будут праздником, я обучу тебя этому высшему удовольствию.
