Тереза не сделала больших успехов в познании вин, оставшись приверженкой порто, куантро, москателя, хотя и соглашалась выпить горькое до еды. Столовые вина ей нравились сладкие и ароматные.

Доктор выставлял благородные сухие вина и знаменитые красные, видя которые и падре, и Жоан Нассименто Фильо закатывали глаза и рассыпались в похвалах, однако Тереза, принимая участие в вечерних застольях, заметила, что Жоан Нассименто, будучи знатоком вин и славясь превосходным вкусом, отдавал предпочтение белым, лёгким, но всё-таки креплёным и любому аперитиву — наливку. Секрета Жоана Нассименто Тереза никогда никому не выдала, как и не дала понять самому Жоану, что он ею разоблачён.

— Не составите ли вы мне компанию, сеу Жоан, не выпьете ли, хоть и не время, рюмку портвейна?

— С удовольствием, Тереза. Это «не время» — изысканность фидалго. — И тут же отказался от джина, виски и биттера.

Не обременённая необходимостью иметь утончённый вкус, как и говорить неправду, Тереза признавалась доктору в своих пристрастиях, и Эмилиано, улыбаясь, говорил ей: Тереза Сладкий Мёд.

Тёплыми вечерами в Эстансии, когда небо было усеяно звёздами, огромная луна стояла над деревьями и с реки веяло лёгким приятным ветерком, они сидели в саду, потягивая вина. Он предпочитал крепкие напитки: джин, водку, коньяк, она — портвейн или куантро. Тереза Сладкий Мёд, со сладкими устами.

Ах, мой сеньор, ваш поцелуй обжигает, это пламя коньяка, огонь можжевёловой водки. В эти часы они были особенно близки, не говоря уже о близости в постели. В постели или тут же в гамаке под мерцающими звёздами и луной, к которой летели их любовные вздохи.

Особняк их изменился, стал ещё более удобным, так как доктор привык к удобствам и хотел приучить к этому и Терезу. Одна из многочисленных комнат была разделена и превращена в две душевые, первая соединялась с большой спальней, а вторая — с комнатой для гостей, которую обычно занимал Лулу Сантос, когда приезжал из Аракажу в обществе доктора или по его приглашению. Гостиная утратила торжественный и старомодный видзала, открывавшегося только по торжественным дням или для важных визитов: в ней доктор поставил книжные полки, стол для чтения и работы, электролу с пластинками и маленький бар. Альков рядом с гостиной превратился в комнату для шитья.

Озабоченный тем, чтобы занять свободное время Терезы каким-либо делом, доктор купил ей швейную машинку и спицы.

— Ты умеешь шить, Тереза?

— Не знаю, но на ферме я чинила много белья на машинке покойной.

— А не хочешь научиться? У тебя будет занятие, когда я уезжаю.

Школа кройки и шитья «Девы Марии» находилась на маленькой улице позади Печального парка, и, чтобы дойти туда, Тереза должна была пересечь центр города. Руководительница школы сеньорита Салвалена (Салва — от имени отца Салвадора и Лена — от имени матери Элены), рослая особа с пышными бёдрами и бронзовой грудью, словом, кобылка, сильно напудренная и нарумяненная, давала в середине дня специальный урок для Терезы, получив авансом плату за полный курс — пятнадцать занятий. После третьего урока Тереза, бросив ножницы, метр, иголку и напёрсток, отказалась продолжать обучение, так как достойная преподавательница с первого же занятия стала намекать Терезе на возможность подработать, развлекая кое-каких богатых господ, как доктор, совладельцев текстильных фабрик, сеньоров в полном смысле этого слова и воспитанных людей. Эти намёки скоро вылились в откровенные предложения: «Место не проблема, встречи могут быть здесь, в школе, в одной из внутренних комнат, надёжное и удобное гнёздышко — отличная постель, пуховый матрац, моя дорогая. Кстати, доктор Браулио, компаньон доктора Эмилиано, он видел тебя на улице и пришёл в восторг…»

Тереза схватила сумочку и, не простившись, повернулась и вышла. Оскорблённая и раздосадованная Салвалена принялась ворчать:

— Вот дерьмовая гордячка… Хотела бы я тебя видеть в тот день, когда доктор даст тебе пинок под зад… Тогда ещё побегаешь за мной, будешь упрашивать, чтобы я нашла тебе клиента… — Неожиданная мысль оборвала её брань: а должна ли она возвращать данные ей вперёд деньги? — Ничего не верну, моей вины нет, если эта дрянь сама отказалась от учёбы.

Вернувшись в Эстансию, доктор пожелал узнать об успехах Терезы в школе. А-а, бросила занятия: у неё нет ни склонности, ни желания, а сшить самое необходимое она может и без школы. Но доктор мог читать мысли, и никто не выдерживал взгляда его пронизывающих глаз.

— Тереза, я не люблю лжи, зачем говоришь неправду? Я тебе хоть раз солгал? Скажи, что произошло?

— Она стала предлагать мне мужчину…

— Доктора Браулио, я знаю. В Аракажу он побился об заклад, что наставит мне рога. Послушай, Тереза, у тебя в подобных предложениях недостатка не будет, я знаю, но если однажды по какой-либо причине тебе захочется принять его, скажи мне об этом сразу. Так будет лучше для меня и особенно для тебя.

— Вы плохо меня знаете, как могли вы такое подумать? — Тереза даже повысила голос, вздёрнула подбородок, глаза её засверкали, но тут же она опустила голову и тихо сказала: — Я понимаю, почему вы так подумали: вы взяли меня из пансиона Габи и знаете, что, принадлежа капитану, я сошлась с другим. — Тут она заговорила ещё тише: — Это правда. Я сошлась с другим, но капитан мне никогда не нравился, он взял меня силой, а другого я полюбила. Но если вы думаете обо мне так, — снова повысила она голос, — то мне лучше уйти сразу, я предпочту жить в доме терпимости, чем всё время чувствовать недоверие и ждать, что что-то должно случиться.

Доктор обнял её.

— Не будь глупой. Я же не сказал, что не доверяю тебе или считаю тебя способной обмануть меня. Не это я хотел сказать, а совсем другое, а именно: если я тебе не дорог; если тебе кто-нибудь приглянется, то приди и скажи, так поступают люди достойные. Обидеть тебя я не хотел, да и не имею оснований: ты ведёшь себя правильно, и я доволен. — Не выпуская её из объятий, он, улыбаясь, добавил: — Я тоже хочу быть искренним и скажу тебе правду: когда я тебя спросил, что произошло в школе, я уже всё знал, не спрашивай откуда. Здесь всё, Тереза, становится известным и всё обсуждается.

В этот же вечер после ужина доктор пригласил её на прогулку к мосту через реку Пиауи, чего раньше не делал. И вот в спускающихся сумерках шли под руку пожилой человек и молодая женщина, но ни доктору нельзя было дать шести десятков с лишним, ни Терезе — шестнадцати, это были влюблённые люди, прогуливавшиеся без стеснения и вполне довольные друг другом. Встречавшиеся им по дороге редкие прохожие не узнавали док-юра и его любовницу, принимая их за семейную пару. И чем дальше они уходили от города, тем меньше привлекали к себе внимание. Только одна старуха и остановилась, проводив их словами:

— Гуляйте с Богом, милые!

Вернувшись домой после прогулки к реке, на плотину и пристань, доктор, оставив Терезу в гостиной, пошёл, разделся и, открыв холодильник, достал поставленную им гуда бутылку шампанского. Услышав хлопок пробки и увидев, как она взлетела в воздух, Тереза рассмеялась и по-детски захлопала в ладоши. Эмилиано Гедес налил шампанского, и они выпили из одного бокала. Теперь Тереза узнала и вкус шампанского, который был ей не известен. Как можно даже подумать о другом мужчине, богатом или бедном, молодом или пожилом, красивом или уродливом, если у неё такой замечательный любовник, который её каждый день чему-то учит или что-то рассказывает.

Пока вы будете меня любить, я никогда не буду принадлежать другому.

И даже несмотря на то что от шампанского у Терезы кружилась голова, она не назвала доктора на ты, а лишь промолвила со страхом: «Ах, моя любовь».

Вся в чёрном, очень похожая на карикатурное изображение колдуньи или проститутки из дешёвого борделя, где идёт пир горой, Нина появляется у дверей спальни хозяина, она шла на цыпочках, вот только для чего? Чтобы не помешать или чтобы появиться неожиданно и увидеть какое-нибудь движение, выражение лица Терезы или её улыбку радости? Ведь не сможет же она, как бы ни была хитра и фальшива, скрыть свою радость: теперь она станет богатой, сможет наслаждаться жизнью. Однако, хоть она и лицемерна, глаза её сухи, а ведь заплакать так просто, никакого труда. В дверях Нина расплакалась.