На последних курсах института Ника сожительствовал с толстенькой веселой девушкой Наденькой Краевой. Кроме веселого нрава у Наденьки была однокомнатная квартира. Трубецкой хорошо помнил, как добраться до нее на метро, но на машине долго искал нужную улицу.

Под окнами он не стоял, юность не вспоминал, взбегая по лестнице, думал об одном — дома Надька или нет. А если дома — одна она или с мужиком.

Все-таки Трубецкой был счастливым человеком. Наденька оказалась дома.

Трубецкому она обрадовалась, пригласила в комнату с той доброй улыбкой, которую он так хорошо знал.

Сначала их беседа носила формальный характер, они задавали обязательные в таком случае вопросы. Как живешь? Где работаешь? Но Наденька вдруг расплакалась и поведала, что уже месяц как она без работы, и две недели, как от нее ушел сожитель.

Где-то внутри Трубецкого заиграл веселенький оркестр.

— А чего ты вообще ждешь от жизни? — задал Ника вопрос с тайным умыслом услышать, что Наденька ждет обеспеченного мужчину.

— Пожрать бы, — горестно сказала та, — пожрать бы на всю катушку.

Трубецкому всегда было приятно ощущать себя Крезом, и он, ухмыляясь, достал пачку пятидесятитысячных рублевых купюр.

— О! — воскликнула Наденька и облизнула маленькие красные губки.

Ника, немного рисуясь, рассказал, что устал вести богемный образ жизни, что он очень хотел бы найти тихую пристань на полгодика, а может, и больше…

Договорить о своих планах он не успел. Несмотря на все тяготы жизни, все еще весьма пухленькая Наденька, прыгнула ему на колени и сочно расцеловала. Даже сняла очки, но подумав, сказала: «В глаза целовать — к разлуке». Очки она водрузила на место.

И через час из кухни доносились такие ароматы, что Ника Трубецкой наконец-то понял, что ему нужно было в этой жизни.

Звонок Старкова означал одно — Дубцову предлагали перемирие. Рекунков доложил о его планах, и ребята-рэкетиры решили пойти другим путем. Ход с Трубецким был удачен, но не до конца. Они недооценили страха Ники перед хозяином.

После разговора с Трубецким бежать бы Валериану Сергеевичу куда глаза глядят. Но он любил неожиданные ходы.

То, что Оля оказалась среди его врагов, было и плохо и хорошо. Дубцову была симпатична решительная и своеобразная женщина. Ее гордая красивая голова и упругая походка, ее независимость нравились ему. Было до тоски неприятно, что такая женщина оказалась в стане неприятеля. Но был и плюс. Через Олю в любой момент можно было выйти на этих людей.

Он вызвал ее к себе и ждал с нетерпением. Она появилась — красивая, пахнущая духами, со свежим лицом и чистыми глазами.

— Вы коварный человек, Оля, — сказал Дубцов, — можно сказать, вы вонзили нож в мою спину. И Трубецкой вам доверился, а вы к нему на квартиру привезли двух головорезов. Некрасиво, Оля.

Оля сориентировалась мгновенно. Она все поняла и была готова к схватке.

— Разве, поступая к вам на работу, я давала клятву верности?

— Вы хотите сказать, что и в прямом смысле можете вонзить нож в спину?

Оля ответила утвердительно. Она видела, что Дубцов спокоен и его вроде бы забавляет данная ситуация. Он желает поиграть, пококетничать или что-то узнать от нее?

— Да вы проходите, садитесь, — сказал Дубцов, — и не волнуйтесь. Вы для меня человек неопасный.

И дальше Дубцов долго и нудно рассуждал, что могло заставить такую женщину, как Оля, связаться с вымогателями. Он высказывал такие предположения: желание заработать, склонность к риску и любовь. Обычно женщину и заставляет идти на подобные поступки первое или последнее. Но Оля смела. Ей, может быть, просто нравится атмосфера борьбы.

— Вы умный человек, Дубцов, — сказала Оля.

— Ага, значит я прав!

— В чем-то да.

— Ну ладно, все это мелочи. Наши с вами маленькие тайны. Мне же от вас нужно следующее — я прошу передать вашим друзьям, что согласен идти на мировую. Рекункову пусть они не верят. Я просто проверял его, дурака. Трубецкой бежал в неизвестном направлении. Но я бежать не хочу и согласен сотрудничать с ними. Прошу об одном — пусть больше не хитрят. Их хитрости и мне и им могут стоить дорого. У меня одно условие — я не хочу терять ни рубля, ни доллара из того капитала, что у меня был. И хочу распоряжаться этим капиталом сам.

Оля еще тяжело переживала неудачу с Трубецким, но запомнила все, что сказал ей Дубцов. В голову ей тут же пришло, что раз так все сложилось, то они могут увидеться со Славой, но одновременно она интуитивно, по-женски чувствовала, что Дубцов играет, гримасничает. Он никогда не казался искренним человеком, но сейчас у него даже изменилась тональность голоса.

— Вы уверены, что у вас хорошие друзья? — неожиданно спросил он.

— Да, я их люблю, — искренне сказала Оля.

Тимофеев появлялся всегда неожиданно, хотя Оля знала, что он ждет ее возле дома. Во время сегодняшней встречи Оле показалось, что Гавриил Федорович выглядит гораздо лучше, чем в последнюю их встречу. Его глаза стали моложе, и взгляд лучистее. От него хорошо пахло одеколоном.

Оля коротко пересказала ему разговор с Дубцовым. Но он стал выспрашивать подробности беседы с Трубецким, затем снова перешел к Дубцову.

— Вы знаете, в чем сложность? — спросил он тихо. — Главная проблема для меня в том, что Дубцов по складу характера — гуманитарий. С виду гуманитарии могут быть спокойными и рассудительными, как Дубцов, но их поступки очень трудно просчитать заранее.

В ответ на это Оля заявила, что не верит ни одному слову Дубцова.

Гавриил Федорович заинтересовался. Откуда такое недоверие? И Оля, немного смутившись, сказала, что чувствует неискренность Дубцова.

Тот не удивился и заметил, что интуиция у женщин более развита, чем у мужчин.

— Мы можем, наконец, встретиться со Славой?

— Станислав уехал… в командировку.

Оля постаралась, чтобы лицо ее осталось спокойным.

Тимофеев внимательно взглянул на нее и, чуть улыбнувшись, распрощался.

Когда Оля зашла в квартиру, то неприятно удивилась тому, что отец с Клавой сидели за столом голова к голове. И он, и она с неудовольствием посмотрели на Олю.

— Оленька, ты хочешь есть? — с фальшивой радостью поднялась ей навстречу Клава.

Отец ушел в свою комнату.

Оля неспешно ела макароны с острой приправой и думала. Можно было все оставить как есть, но это будет несправедливо.

— Ты знаешь, — сказала она спокойно, почти равнодушно, — я слышала ваш разговор с Вадиком, когда он тебя провожал. Ей-Богу, случайно получилось. Но я не жалею. Теперь я знаю — ты лгунья. Ты можешь в любой момент переселиться к парню, но чего-то ждешь и врешь ему и мне, и… отцу. По вашим лицам я поняла, вы опять нашли общий язык?

Клава слушала и казалась смущенной, но самую малость. Она слишком хорошо знала Олю, чтобы не понимать, чем закончится разговор.

— Как ты думаешь, — кусая губы, зло спросила она, — от твоей принципиальности будет кому-то польза? Мне? Твоему отцу? Вадику? Тебе?

— Я уже давно непринципиальный человек, — отхлебывая горячего чаю, сказала Оля, — но я боюсь лгущих людей.

— Врешь, ты никого и ничего не боишься. Какая тебе разница, сплю я с твоим отцом или нет? Если ему хорошо со мной, причем тут ты?

Оля вздохнула. Конечно, отцу было хорошо с уютной и красивой Клавой, и Вадика он как-нибудь переживет. Но разве дело в этом? Лживая женщина живет в их доме, и цель ее проживания небескорыстна. В какой-то ситуации она станет просто опасна.

— Я уйду отсюда, — всхлипнула Клава, — я знала, что этим все кончится, но и ты и твой отец без меня не расцветете.

— В чем дело, девочки? Вы ругаетесь? — появился Дориан Иванович. — Никогда не мог предположить, что вы можете поссориться.

— Я пью чай, — хладнокровно ответила Оля.

— Извините, Дориан Иванович, — зарыдала Клава, — я ухожу из вашего дома.

— Куда? Почему? Зачем?

Художник театрально развел руками и не менее театрально схватился за голову.