— Нет, он не шутил; он даже проехал с ней по дороге на станцию.

— Но все-таки не увез ее!

Обе продолжали молча работать. Вдруг Тэсс расплакалась.

— Эх! — сказала Мэриэн. — Зря я тебе рассказала.

— Нет. Это ты хорошо сделала! Я совсем руки опустила и не понимала, чем это может кончиться! Я должна была чаще ему писать. Он сказал, что приехать я к нему не могу, но не запрещал писать сколько мне вздумается. Больше я не буду так жить! Я была не права, когда позволила ему все за меня решать!

В полутемном сарае сгущались сумерки, и больше нельзя было работать. Вернувшись в тот вечер домой, в свою маленькую, выбеленную известкой комнату, Тэсс тотчас же начала писать письмо Клэру. Но кончить его не могла, потому что ею овладели сомнения. Потом она сняла кольцо с ленточки, на которой носила его у сердца, надела на палец и так легла спать, словно хотела убедить себя в том, что она действительно жена этого ушедшего от нее человека, который сразу после разлуки с ней мог предложить Изз ехать с ним за море. Зная это, могла ли она обращаться к нему с мольбами и не скрывать, что продолжает его любить?

После того, что Тэсс услышала в риге, мысли ее снова обратились к дому пастора в далеком Эмминстере — не раз она вспоминала о нем за последнее время. Ей было сказано, что письмо Клэру она может отправить через его родителей, если пожелает ему написать, а в случае каких-либо затруднений может обратиться непосредственно к ним. Но сознание, что она не имеет на него никаких моральных прав, не позволяло ей писать; в результате для семьи Клэра ее словно и на свете не было, — так же, как перестала она после замужества существовать для своих родителей. Она как бы отрезала себя и от тех и от других, что вполне соответствовало независимому ее характеру: ничего не хотела она получать из милости или сострадания, которых, по здравому рассуждению, не заслуживала. Она решила положиться только на себя и не извлекать пользы из формального родства с чужой семьей — родства, обретенного ею только потому, что один из членов этой семьи, действуя под влиянием минутного порыва, написал свое имя в церковной книге рядом с ее именем.

Но рассказ Изз задел ее так больно, что подобное самоотречение оказалось свыше ее сил. Почему муж ей не написал? Он ясно сказал, что даст знать, где обоснуется; но он не написал ни строчки, не сообщил своего адреса. Неужели он действительно равнодушен к ней? А может быть, он болен и первый шаг следует сделать ей? Конечно, у нее хватит смелости зайти к его родителям, навести справки и сказать, как огорчает ее его молчание. Если отец Энджела действительно хороший человек, как она слыхала, то он поймет, в каком она отчаянии. О своем бедственном положении она умолчит.

Уйти с фермы в будний день она не могла. Оставалось только воскресенье. Через меловое плоскогорье, где находился Флинтком-Эш, еще не была проложена железная дорога, и ей предстояло идти пешком. В оба конца ей нужно было сделать тридцать миль, и, чтобы вернуться вовремя, она решила встать как можно раньше.

Через две недели, когда снег стаял и ударили морозы, Тэсс решила отправиться в путь, пользуясь тем, что дорога хорошая. В воскресенье, в четыре часа утра, она спустилась по лестнице и вышла под звездное небо. Погода ей благоприятствовала, земля звенела под ее ногами, как наковальня.

Мэриэн и Изз приняли близко к сердцу эту экскурсию, зная, что она имеет отношение к Клэру. Жили они в домике на той же улице и пришли снарядить Тэсс в путь. Они убедили ее надеть лучшее платье, чтобы покорить сердце свекра и свекрови, хотя Тэсс колебалась, зная, что старый мистер Клэр придерживается суровых кальвинистских догматов. Уже год прошел со дня ее свадьбы, но у Тэсс еще осталось кое-что из нарядов, и она могла одеться очень мило, как простая деревенская девушка, не гоняющаяся за модой: серое платье из мягкой шерстяной материи, отделанное рюшем из белого крепа, подчеркивающим розовый тон шеи и щек, черный бархатный жакет и шляпа.

— Какая жалость, что твой муж не может сейчас на тебя поглядеть! Ты настоящая красавица! — сказала Изз Хюэт, любуясь Тэсс, когда та стояла на пороге дома, освещенная стальным светом звезд, а за спиной ее мерцало желтое пламя свечи.

Изз великодушно забыла о самой себе — да иначе и быть не могло: ни одна женщина, если сердце у нее было больше ореха, не могла питать вражду к Тэсс, потому что ее доброта и исключительная душевная сила легко побеждали низменные женские чувства — злобу и зависть.

Еще раз оправив ее платье и смахнув пылинки с жакета, они отпустили ее, и она исчезла в жемчужных предрассветных сумерках. Они услышали, как ее башмаки начали постукивать по твердой дороге, когда она ускорила шаги. Даже Изз желала ей удачи, и, не видя в этом особой добродетели, радовалась, что в минуту искушения не причинила зла своей подруге.

Год тому назад Клэр женился на Тэсс, и почти год прошел с тех пор, как он с ней расстался. Но в это ясное, сухое зимнее утро на меловом плоскогорье Тэсс, помня о своей цели, не унывала и бодро шла вперед, вдыхая разреженный воздух. В эту минуту она, несомненно, мечтала о том, чтобы понравиться свекрови, рассказать ей всю свою историю, сделать ее своей союзницей и в конце концов вернуть скитальца.

Вскоре она дошла до края плоскогорья, у подножия которого широко раскинулась Блекмурская долина, туманная и тихая в предрассветных сумерках. Здесь, на Тшато, воздух был бесцветный, а там, внизу, отливал синевой. Тэсс привыкла теперь работать на полях в сотню акров, а в долине отдельные поля занимали меньше шести акров, и столько их было, что с этих высот они напоминали петли рыболовной сети. Здесь, на плато, пейзаж был выдержан в тонах беловато-коричневых, а внизу, как и в долине реки Фрум, всегда в зеленых. И, однако, там, в этой долине, настигло ее горе, и теперь она любила ее не так, как раньше. Для Тэсс, как и для всех, кто познал горе, красота заключалась не в самой вещи, а в том, что эта вещь символизировала.

Оставив долину с правой стороны, она по-прежнему держала путь на запад: миновала Хинток, пересекла под прямым углом проезжую дорогу из Шертен-Эббес в Кэстербридж, обогнула Догбери-Хилл, Хай-Стой и ложбину между ними, которую называли «Кухней дьявола». Придерживаясь горной дороги, она достигла перекрестка «Крест в руке», где высится немой и одинокий каменный столб, отмечая место, ознаменованное каким-то чудом или убийством, а может быть, и тем и другим. Пройдя еще три мили, она пересекла прямую и безлюдную римскую дорогу, носившую название «Дороги Вязов», и проселком спустилась с холма в маленький городок, или, вернее, деревню Эверсхэд. Полпути было пройдено. Здесь она отдохнула и еще раз плотно позавтракала — не в харчевне «Свинья и желудь», так как харчевен она избегала, а в коттедже около церкви.

Вторую половину пути она шла по Бэнвилльской дороге, и здесь пейзаж был более приветлив. Но по мере того как уменьшалось расстояние, отделявшее ее от цели путешествия, Тэсс все больше теряла уверенность, и задуманное предприятие начинало ее пугать. Она так ясно видела предстоящую встречу, что не обращала внимания на дорогу и едва не заблудилась. Однако в полдень она остановилась у ворот на склоне котловины, в которой был расположен Эмминстер.

Квадратная колокольня церкви, где, как знала Тэсс, находился в это время священник со своей паствой, показалась ей грозной. Она пожалела, что не могла прийти в будний день. Такой благочестивый человек может осудить женщину, отправившуюся в путь в воскресенье, и не поймет, что другого выхода у нее не было. Но не возвращаться же ей назад! Она сняла грубые башмаки, в которых вышла из дому, надела другие, из тонкой кожи, и, спрятав старую пару в живую изгородь у ворот, где легко было ее найти, стала спускаться с холма. От ходьбы и свежего воздуха она раскраснелась, но румянец сбежал с ее щек, когда она приблизилась к дому священника.

Тэсс надеялась, что какой-нибудь счастливый случай придет ей на помощь, но надежда не оправдалась. Холодный ветер неприветливо шелестел в кустах на лужайке перед домом. Хотя Тэсс и надела лучшее свое платье, представить, что в этом доме живут ее близкие родственники, она все-таки не могла. А ведь по существу невелика была пропасть, их разделяющая: те же страдания, те же радости и размышления, рождение и смерть, и загробная жизнь — это был их общий удел.