— Прости, — от этого голоса внутри все сжалось, сердце забилось быстрее.

Я молчала. Весь остаток ночи мне было страшно, что я больше не увижу его. Не услышу его голос. Не почувствую такие привычные руки, такие сладкие поцелуи. Никто не позаботится обо мне, и я останусь одна в этом мире. Эти мысли нестерпимо мучили меня, пока я ждала в приемном покое вместе с Джино, не знавшем, как утешить и успокоить.

Сейчас его вид и его голос причиняли убийственную муку. Он дотронулся до тыльной стороны моей руки кончиками пальцев, и меня пробил разряд тока. Я хотела сдержаться, быть сильной, в итоге позорно расплакалась, отчаянно зажимая рот рукой.

— Птичка, — тихий, виноватый шёпот и милое прозвище заставили слёзы течь рекой.

Скрипнули металлические ножки о линолеум, меня окружили заботливые руки и горячие объятия. Он поцеловал меня в макушку, ощутимо, но бережно сжимая в объятиях. Я дрожала, не веря в реальность происходящего.

— Прости, что заставил тебя нервничать, — осторожно начал он.

— Нервничать? Я чуть с ума не сошла. Чуть не умерла там же, на месте, возле долбанного участка, — я хрипела севшим от криков и слёз голосом, эмоции рвались на волю.

Злобно вывернувшись из объятий, отстранилась, чем вызвала недоумение. Он смиренно сел, трепетно держа мою забинтованную руку.

— Что с твоими руками? — поинтересовался он.

— Ничего. Неважно.

— Кейт. Я не мог поступить иначе. Ты же понимаешь, — теперь он говорил уже увереннее. — Человек был в опасности. Счёт шёл на минуты.

— Он все равно погиб, — вырвалось у меня.

— Я должен был попытаться, — не сдавался он. — Пожар начался со стороны кабинета офицера. Он оказался в ловушке. Если бы на его месте был я, ты бы хотела, чтоб мне пришли на помощь. Хотя бы попытались спасти, — предпринял последнюю попытку оправдать свое геройство.

Во мне закипали гнев и обида, щедро сдобренные болью. Невероятно опустошающая ресурсы смесь.

Он был прав, речь шла о человеческой жизни, и здесь разговор был не о правильности поступка, в этом не было смысла. Но я не могла запретить себе чувствовать и переживать. Отменить свои эмоции во имя чужой жизни. В данный момент я была самой настоящей эгоисткой, думающей о собственном благополучии. И мне ни капли не было стыдно.

— Ты хотел спасти человека, — фраза обнажила предательскую дрожь в голосе. — Наверное это правильно, и я не могу на тебя злиться. Наверное мне стоит гордиться тем, что ты такой. Тем, что мой мужчина — отважный герой, который спасёт не только принцессу, но и все грёбаное королевство, — я теребила край простыни, слова звенели в воздухе, насыщаясь гневом. — Но я зла. Все, что я сейчас чувствую — это злость и боль от страха за твою жизнь.

— Прости, — снова повторил он.

Я закачала головой, почувствовав, как дрожат губы, а к глазам подступает новая порция слёз.

— Когда ты остался в горящем здании, — пауза вышла слишком долгой, меня снова перенесло в тот миг. — Я оказалась в аду. Ты привязал меня к себе, зная, как страшно для меня сближение с людьми. А потом поставил под удар свою жизнь.

Он резко откинулся на спинку стула и скрестил руки. Едва слышно зашипел, задев повязки на ожогах. Его челюсти напряглись, как бывало всегда, когда он сердился, при этом тщательно контролируя эмоции.

— Кейт, я солдат.

— Ты не в армии, — обрубила я.

— Это не важно.

— Ты не обязан, — упиралась я

— Обязан, — категорично поставил точку он.

Наша беседа напоминала игру в словесный пинг-понг, перекидывание короткими фразами в надежде, что собеседник упустит мяч.

— Я такой, какой есть, — сурово продолжил он. — У меня есть военная подготовка. Я сильный и здоровый. Если могу спасти чью-то жизнь, я ее спасу. Я не жалею, что сделал это. И сделаю снова, если понадобится, — каждое слово отрезвляло меня словно хлесткая пощёчина. — Я буду лезть в пекло. Принимать жёсткие решения, — чеканил он. — Потому что я такой и таким останусь навсегда, — его речь набиралась экспрессии, так не свойственной ему обычно, разговор становился напряжённым. — Мучительно видеть тебя в таком состоянии по своей вине, но ты ведь понимаешь, что меня не изменить, — он не спрашивал. Утверждал. — В глубине души ты знаешь и знала, что я не тот, кто стоит в стороне.

Я так громко и возмущенно выдохнула, что он замолчал.

— Ты меня так пытаешься обвинить? — раздражённо бросила в ответ.

Он удручённо покачал головой, расслабил плечи и открылся, расцепив руки.

— Я не виноватых ищу, Кейт, — он успокаивающе погладил мою ногу под простыней. Вопреки ожидаемому облегчению я ощутила невероятное напряжение от его касаний. — Я хочу сказать, что если мы вместе, значит видим не только плюсы, но и минусы. А значит берём на себя смелость принимать человека со всеми его сторонами.

Я негодующе хмыкнула на такое заявление, но возразить было нечего. Его геройство — очевидный факт, лежащий на поверхности, который я упорно не желала анализировать и принимать как непреложную истину.

— Мне больно, — призналась я. — Очень больно от того, что ты так играючи рискуешь собой. Зная, что меня твоя гибель не просто уничтожит, — я уставилась в одну точку перед собой, говоря скорее в пустоту. — Она раздавит меня. Сломает окончательно, без права на восстановление. Если бы ты просто ушел, мне не было бы так мучительно тяжело, как от твоей смерти.

Он мягко, но уверенно накрыл мою руку своей. Я вздрогнула, фокусируясь на его лице.

— Не отгораживайся от меня, — попросил он. Теплые пальцы ласково сжались на моих.

— Я не отгораживаюсь, — завредничала я.

— Отгораживаешься, — насмехаясь над моим упрямством, отбил он. — Ни разу по имени меня не назвала. Мы это уже проходили.

«Черт».

Он был прав. Я старательно избегала имени, стоило мне увидеть его рядом. Казалось, обезличь я его, и мне станет легче, проще не воспринимать близко к сердцу произошедшее.

— Если это такой способ меня бросить, — он широко улыбнулся, — то ты так просто от меня не избавишься, Уилсон.

Мне не удалось сдержать довольную улыбку. Щеки раскраснелись от смущения и столь приятного факта, что меня так легко не отпустят.

— Люцифер, — я выдохнула имя вместе с воздухом. Удивительно, мне даже немного полегчало.

— М-м-м?

— Твое благородство — твое самое большое достоинство, — печально проговорила я, — и одновременно самый большой недостаток.

Уголок его губ чуть пополз вверх, он выглядел польщённым и в то же время немного грустным. Люцифер поднес к губам мою руку и поцеловал израненные костяшки.

— Невозможно закрыться от всей боли в мире, — ударился он в философию.

— Можно, — не соглашалась я. — Если никого не подпускать к себе, никто не сможет сделать больно.

— Поедешь жить на необитаемый остров? — к Люциферу вернулся шутливый настрой.

— Да. Уже собираю вещи.

В палату вошла молодая медсестра. На ней был зелёный костюм, русые волосы собраны в аккуратный пучок. В руке она держала стакан воды. Девушка деловито осмотрела нашу парочку и поставила воду на тумбу.

— Ваши таблетки, — она кивнула на блистер, который, похоже, принесли вместе с вещами. — Вам необходимо их выпить.

Я только сейчас удосужилась посмотреть на часы, висящие на стене напротив, и поняла, что под седативными, которые мне любезно вкололи, проспала полдня. Медсестра открыла жалюзи, дневной свет хлынул в палату, неприятно ударив по глазам. Мы с Люцифером недовольно сощурились. Я потянулась к таблеткам и воде.

— Вам стоит вернуться к себе в палату, — назидательно указала она Люциферу. — Девушке нужно отдыхать. К тому же, — теперь строгий взгляд коснулся меня, — у Виктории назначена встреча с психотерапевтом.

— Что? — я растерянно захлопала глазами, чуть не поперхнувшись. — Зачем?

— У вас был нервный срыв, — медсестра подошла ко мне и принялась поправлять подушки. — Необходимо удостовериться, что с вами все в порядке и вас можно отпустить домой.

— У меня все отлично, — напустив на себя излишней бодрости, заверила я.