Хозяйка кабинета, как мне показалось, нисколько не расстроена таким сборищем, скорее наоборот, находит его занятным. Ведь я молчу уже двадцать две минуты и пятнадцать секунд. Наш очередной сеанс (если его можно так назвать) заключается в игре в молчанку. Я рассматриваю круглые белые часы на стене. У них самый простой, без отличительных особенностей циферблат со стрелками и насечками черного цвета. Минутная стрелка словно не двигается, будто приклеилась к месту, но затем (о, чудо!) лениво ползет к следующему делению. Секундная же совсем сонно выполняет свою работу, даже улитка и та будет быстрее.

— Кейт, — голос принадлежит женщине напротив.

Похоже, она устала слушать, как ученики упражняются в использовании мата. Я нехотя отвожу взгляд от часов и смотрю на неё. Глаза слегка болят от напряжения, приходится моргнуть несколько раз, ловя яркие вспышки из белых кругов.

— Могу закрыть окно, если мешает, — предлагает она.

— Не надо, — я сильнее поджимаю ноги к груди, практически сворачиваясь калачиком, и обхватываю колени.

В коридоре громко хлопает дверь, я вздрагиваю всем телом, вжимаясь в мягкую обивку кресла.

— Сквозняк, — успокаивает меня женщина. — Хочешь воды? — она указывает глазами на стол, где стоит наполовину пустой стакан.

— Я хочу уйти.

— Если необходимо, могу продлить твоё отстранение от занятий.

— Не надо. Я и так две недели пропустила. Мне нужно наверстать программу.

— Уверена, у тебя не возникнет проблем с учебой. Но нам нужно побеседовать, — женщина откладывает записи и сводит брови домиком. — Ты ни слова не проронила за эти две недели. Боюсь, мне придётся настоять на продлении отдыха от занятий.

— Мне. Нужно. Заниматься, — хотелось прозвучать грозно, а получилось жалко.

— Да ты охуел! — доносит поток ветра с улицы.

Кажется, терпение психолога подошло к концу. Она чуть сжимает губы и быстро встаёт, направляясь к окну. В кабинете сразу воцаряется давящая тишина, которую разбавляет тиканье настенных часов. Хочется уйти — я с трудом давлю этот порыв. Она садится обратно на своё место.

— Как твой аппетит?

— Не знаю, — я пожимаю плечами. — Как обычно.

— Ты съедаешь всю порцию еды или что-то остаётся нетронутым?

Приходится напрячь память, вспоминая вчерашний день и что я вообще ела.

— Не помню, — признаюсь я.

Женщина ставит какую-то отметку у себя на листе.

— Послушайте, вы хотите обсудить мой аппетит? — я не понимаю, к чему эти вопросы, нервно и зло набрасываясь на психолога.

— Это важно, — спокойно отвечает она. — Как твой сон?

— Как обычно.

— Нет проблем с засыпанием?

— Можно я пойду?

Она чуть слышно устало вздыхает и смотрит на часы. Прошло всего лишь три минуты.

— Я скажу, что тебе нужно ещё немного времени, чтобы приступить к занятиям.

— Не нужно! — взрываюсь я, сразу же осекаясь. — Мне надоело сидеть дома и самой ковырять днями и ночами учебники.

— Ты отдыхаешь? Тебе стоит сосредоточиться на себе, учеба переждет, — продолжает гнуть свою линию она.

— Я не хочу отдыхать, — правдивый ответ вырывается против воли. Я поджимаю губы и прикусываю язык.

— Почему?

Женщина совершенно спокойно смотрит на меня, без малейшего намека на осуждение.

— Потому что если я буду просто лежать и смотреть в потолок, то сойду с ума! — эмоции, сдерживаемые слишком долго, вырываются наружу. — Как вы себе это представляете? Я вместо того, чтобы отвлечься, постоянно пережевываю в голове произошедшее, — я отпустила колени и начала негодующе махать руками. — И лишний раз прихожу к выводу, что я виновата и мне теперь с этим жить.

— Почему ты считаешь себя виноватой?

— Я видела эти грёбаные рисунки, — по щекам начинают катиться слёзы, которые никак не удается остановить. — Могла догадаться. А Джастин и его прихлебатели...

Резко обрываю речь, понимая, что парня нет в живых и покойнику уже не предъявить.

— Забудьте.

Психолог молчит, и мне кажется, что на долю секунды на её лице мелькает тень вины, но женщина быстро возвращает себе спокойный вид.

— У тебя есть хобби?

— Хобби? — морщусь в непонимании. — Считаете, у меня есть время на это?

— Постарайся найти его, — она делает паузу. — И время, и хобби. Не обязательно что-то особенное. Можно попробовать рисование.

— Рисование?

— Да. Проживи свои чувства через рисунок.

Я почти истерично усмехаюсь, вытирая мокрые щёки.

— Боюсь, мои рисунки будут напоминать работы Эдварда Мунка<footnote>Э́двард Мунк — норвежский живописец и график, один из первых представителей экспрессионизма, самым узнаваемым образом которого стала картина «Крик». Его творчество охвачено мотивами смерти, одиночества, но при этом и жаждой жизни</footnote>.

— Пускай. Это твоё видение и твоя жизнь.

В коридоре звенит звонок, вынуждающий учеников разбрестись по кабинетам. Наступает время, когда я могу беспрепятственно покинуть школу, никем не замеченная.

— Я продлю твоё освобождение от занятий ещё на неделю, — женщина спокойно наблюдает, как я поднимаюсь с места и беру рюкзак. — Попробуй творчество в качестве отвлечения, — почти упрашивает она. — И не переживай за учебу. Ты сможешь всё наверстать, я уверена.

— Ладно, — дёргаю плечами, устало соглашаясь, ведь аргументов против у меня больше нет, а лишние разговоры только задержат меня.

— До завтра, Кейт.

— До завтра.

Я выхожу из кабинета в абсолютно пустой коридор, облегчённо выдыхая. Передвигаться по школе во время уроков — одна из лучших идей психолога. Наступает время, когда я могу беспрепятственно покинуть школу, никем не замеченная. Мне действительно было проще не попадаться никому на глаза. Мысль о рисовании, к моему удивлению, настойчиво заседает в голове. Возможно и в самом деле стоит посетить магазин, взять альбом и хотя бы простые краски. Ехать в забитом людьми транспорте не хочется, поэтому отправляюсь домой пешком, намечая, где по пути смогу сделать покупку.

***

Обсуждение стратегии на будущий матч и согласование расписания усиленных занятий с тренером отняло почти всю перемену. Мозговой штурм вылился в отличный план, который после уроков нужно было представить команде. Надрать задницы Вудсайдской школе было делом принципа и чести. Я шагаю по коридору в сторону учебного класса. Звонок прозвенел минуты три назад. Опаздывать из-за серьёзной погруженности в футбольные дела было для меня привычным делом. Я не стал ускорять шаг, продолжая обдумывать будущую стратегию и насвистывать себе под нос мелодию.

Почти дойдя до класса, я слышу смех и возню и мужском туалете.

«Занятия вроде уже начались».

Толкаю дверь и замираю на пороге. Ожидал увидеть что угодно, но не это. Двое парней из моей команды нависают над своим худощавым одноклассником. Один держит его за воротник рубашки, второй перетряхивает рюкзак, роняя содержимое на пол. Увидев меня, они замирают с испугом на лицах, но когда понимают, что это не учитель, расплываются в мерзких улыбках, возвращаясь к своему занятию.

— Ну что, зубрила? — начинает тот, что держит парня за воротник. — Поделишься парой баксов, которые мамка дала тебе на тетрадки?

— Какого хера? — твердо и невозмутимо прерываю я их домогательства.

— Эй, Люц, — кажется, они не догоняют. — Мы поделимся, ты не думай.

Испуг в глазах жертвы стал практически осязаем. Он тяжело сглатывает, затравленно глядя на меня.

— Я. Сказал. Какого. Хера, — повторяю, вкладывая больше угрозы в голос, чем в первый раз.

Повышать тон, а тем более кричать было вовсе не обязательно. Отец всегда учил, что воздействовать на человека можно куда более простыми методами. Все ожидают громких воплей и брызганья слюной, а то и вовсе физического воздействия. Решать конфликты кулаками точно не в моих правилах. Спокойный, ровный тон выбивает из равновесия куда больше.

Члены моей команды (хотя теперь этот момент встал под вопросом) хлопают глазами от недоумения.