И вдруг на какое-то мгновение Мэри показалось, что она услышала что-то, возможно, почувствовала. Оно было незнакомое и тонкое, как крик на грани тишины Мэри долго слушала, но больше ничего не повторилось, и она подумала, что, может быть, в такую ночь, как эта, живущим позволено услышать саму душу мира.

С Тимом Мэри нередко говорила о Боге, ибо Тим достаточно простодушен, чтобы поверить в нематериальное. Но сама она в Бога не верила. В основе ее атеизма лежало ограниченное убеждение, что есть только одна жизнь. И разве это не самое важное, совершенно независимое от существования высшего существа? Какая разница, есть Бог или нет, если жизнь кончается на пороге могилы? Она давно изгнала все сверхъестественное из своей жизни и, тем не менее, то полууслышанное, полупочувствованное, что пришло из ночи, обеспокоило ее, в нем был намек на другой мир, и она вдруг вспомнила старую легенду, что когда чья-нибудь душа пролетает над землей, собаки начинают выть, поднимая морды к луне, дрожа и горюя. Она села, обхватив колени руками.

Тим сейчас же это почувствовал, проснулся и, поискав руками, не нашел ее на месте.

— В чем дело, Мэри?

— Я не знаю… Я почувствовала, что что-то случилось. Все очень странно. А ты почувствовал что-нибудь?

— Нет, только что ты ушла.

Он хотел ее ласки, и она старалась отвлечься от тревожных мыслей, чтобы удовлетворить его, но не могла. Что-то притаилось на пороге ее сознания, как бродячий зверь, что-то угрожающее и неотвратимое. Тим оставил попытки добиться от нее ответной ласки и удовлетворился тем, что обхватил ее руками и прижал, как плюшевого мишку. Она так называла это его объятие, потому что он рассказал ей немного о своем мишке, хотя, как она подозревала, не все.

— Тим, ты будешь очень возражать, если мы поедем назад в город?

— Нет, если ты так хочешь, Мэри. Я согласен со всем, чего хочешь ты.

— Тогда поехали сейчас же, сию минуту. Я хочу увидеть папу. У меня такое чувство, что мы ему нужны.

Тим сразу встал, стряхнул песок с одеяла и аккуратно сложил его.

К тому времени, как «бентли» подкатил к Серф Стрит, было уже шесть часов утра, и солнце давно встало. В доме стояла тишина, и он казался пустым, хотя Тим уверял Мэри, что его отец там. Задняя дверь была не заперта.

— Тим, почему бы тебе не побыть здесь минутку, пока я войду и проверю? Я не хочу пугать или расстраивать тебя, но я думаю, что лучше будет, если я войду одна.

— Нет, Мэри, я пойду с тобой. Я не испугаюсь и не расстроюсь.

Рон лежал на старой двуспальной кровати, которую он так долго делил с Эс, глаза его были закрыты, а руки сложены на груди, как будто он вспомнил, как лежала Эс в последний раз, когда он ее видел. Мэри незачем было прикасаться к его руке или искать сердце, она тут же поняла, что он был мертв.

— Он спит, Мэри? — Тим обошел с другой стороны кровать и смотрел на своего отца, затем притронулся к его провалившейся щеке. Он поднял голову и посмотрел на Мэри печально. — Он такой…

— Он умер, Тим.

— О, как жаль, что он не подождал! Я так хотел ему рассказать, как хорошо жить с тобой. Я хотел спросить у него кое-что и хотел, чтобы он помог мне выбрать для тебя еще один подарок. Я не сказал ему «до свидания»! Я не сказал ему «до свидания», и теперь не помню, какой он был, когда его глаза были открыты, и он двигался и был счастлив.

— Я думаю, что он не мог ждать больше, любимый мой. Он так хотел уйти, ему здесь было так одиноко, и раз он знал, что ты счастлив, ему нечего было ждать. Не горюй, Тим, потому что он не горевал. Он может опять спать рядом с мамой.

Теперь вдруг Мэри поняла, почему голос Рона по телефону показался таким далеким и слабым. Он начал пост, ведущий к смерти, как только Тим уехал навсегда из дома на Серф Стрит, а к тому времени, когда Мэри вернулась из госпиталя, он совсем ослабел. И тем не менее, можно ли это назвать самоубийством? Нет, она так не думала. Просто барабан перестал бить, а сердце — биться. Вот и все.

Сидя на краю кровати, Тим подсунул руки под спину отца и приподнял его усохшее, застывшее тело.

— О, как я буду скучать о нем, Мэри! Мне нравился папа, мне он нравился больше всех на свете, кроме тебя.

— Я знаю, моя любовь. Я тоже буду о нем скучать.

«А что это был за голос ночью?» — думала она. И более странные вещи случались с другими людьми, почему же такое не могло случиться с ней, с Мэри. Почему не может живая нить, которая связывает людей, дрогнуть в миг смерти и коснуться другого? Рон был совсем один, когда это случилось, и все же не один; он позвал, и она проснулась, чтобы ответить ему. Бывают случаи, когда расстояния — ничто, думала она, они сокращаются до крохотного периода тишины между двумя ударами сердца.

На похоронах Рона Мэри чувствовала себя ужасно. Она была рада, что уговорила Тима не присутствовать. Дони и ее муж взяли на себя все хлопоты, что было вполне естественно, но как представитель Тима она должна была там быть и сопровождать гроб до кладбища. Ее присутствие было явно нежелательно. Дони и Мик ее игнорировали. «Что же произошло, когда Рон рассказал им, что они с Тимом поженились?» — думала Мэри. После их свадьбы она разговаривала с Роном только один раз, и он не упоминал о своей дочери.

Когда гроб был засыпан и они трое пошли к выходу с кладбища, Мэри положила руку на плечо Дони.

— Дорогая, я очень вам сочувствую. Я знаю, что вы любили его. Я его тоже любила.

Манерой смотреть Дони походила на свое го брата, но такого выражения озлобления она никогда не видела у Тима.

— Не нуждаюсь я в вашем сочувствии, драгоценная родственница! Вы бы лучше ушли и оставили меня в покое.

— Почему вы не можете мне простить любовь к Тиму, Дони? Разве ваш отец не объяснил вам ситуацию?

— О, пытался! Вы очень умная женщина, не так ли? Вы быстренько подмяли его под себя, как и Тима! Ну что, счастливы теперь иметь при себе молодого любовника-идиота законным порядком?

— Тим — не идиот, вы знаете это. И, во всяком случае, какое это имеет значение, если он счастлив?

— Откуда я знаю, что он счастлив? Это только вы так говорите, а слово ваше не стоит и двух центов!

— Почему тогда не прийти самой и не убедиться?

— Не буду и обувь пачкать, заходя в ваш дом, миссис Мэри Мелвил! Теперь вы добились, чего хотели — получили Тима, все приличия соблюдены, и его родители больше не мешают.

Мэри побелела.

— Что вы хотите сказать, Дони?

— Вы довели мать до могилы, миссис Мэри Мелвил, а за ней и моего отца!

— Это неправда!

— Разве? Что касается меня, то теперь, когда мой отец и мать умерли, то и брат мой тоже мертв. Я не хочу больше ни видеть его, ни слышать о нем? И если вы и он хотите устроить спектакль и лезете со своей патологией в общество, я не хочу даже знать об этом!

Мэри повернулась и ушла.

Когда она доехала от кладбища до дома в Артармоне, она немного пришла в себя и смогла встретить Тима, успешно изобразив спокойствие.

— Папа сейчас с мамой? — спросил он тревожно.

— Да, Тим. Я видела, как его положили в землю рядом с ней. Тебе не надо волноваться о них, они вместе, и с ними мир и покой.

Что-то странное было в поведении Тима. Она села и внимательно посмотрела на него, не то чтобы обеспокоенная, но удивленная.

— В чем дело, Тим? Ты хорошо себя чувствуешь?

Он апатично покачал головой.

— Все в порядке, Мэри. Просто как-то странно. Как-то странно, что больше нет папы и мамы.

— Я знаю… Я знаю… Ты что-нибудь ел?

— Нет, но я не голоден.

Мэри подошла к нему и потянула его со стула, глядя на него с тревогой.

— Пойдем в кухню, и побудь со мной, пока я готовлю сэндвичи, Может, ты захочешь есть, когда увидишь, какие они красивые и вкусные.

— Крохотные, со срезанной корочкой?

— Я тебе обещаю, что будут треугольные, тоненькие, как бумага, и со срезанной корочкой. Пошли.

У нее на кончике языка вертелось прибавить «моя любовь», «мой дорогой», «мой милый», но она никогда не могла произнести этих слов, когда он казался расстроенным или потерянным. Научится ли она когда-нибудь обращаться с ним, как с возлюбленным, сумеет ли когда-нибудь отбросить эту сковывающую ее боязнь показаться дурой? Почему так получается, что она по-настоящему может расслабиться с ним, только когда они в коттедже или в кровати? Горькие слова Дони все еще звучали в ушах, и те любопытные взгляды, которые бросали на нее и Тима, когда они шли по Волтон Стрит, все еще унижали ее.