— А мы с Фомой давно не мылись. Фома! — зовёт Александр Иванович. — Хочешь в баню?

Тимошка смеётся.

Клоун Шура доволен. Редко смеётся этот мальчик.

Фома стоит на задних лапах и смотрит на Тимошу круглыми, как пуговки, глазами.

— Ап! — Тимоша ставит перед Фомой руки полукругом, и Фома, взмахнув хвостом, прыгает. — Ап! — Фома прыгает ещё раз и лает от удовольствия.

— Брависсимо! — говорит Александр Иванович. — Великолепно! Ай да артист!

— Можно? — спрашивает Тимошка.

— Можно, — отвечает Александр Иванович. — Открой шкафчик, она там.

Тимоша достаёт маленькую блестящую гармонику. Клоун Шура разрешает Тимошке на ней играть. Он даже посоветовал Польди учить Тимошу музыке.

— У мальчика удивительный слух. Музыка может украсить ваш номер, Польди, — сказал он.

— Можете думать, Шура, про свой номер, — ответил Польди, — и можете учить свой собака высшая математика, но я ваш совет совсем не нуждаюсь.

— Получается, — радуется Тимошка, играя на гармонике цирковую полечку. — Я оркестр слушал.

— Безусловно, получается, — говорит Шура. — Для тебя, Тимми, в этом нет никакой премудрости. Попробуй-ка повторить вот это! — И клоун Шура наигрывает незнакомый Тимошке мотив: — Ля-ля-ля-ля! Хорошо!.. Так, так, — одобряет он, когда счастливый Тимоша берёт заключительную ноту.

В дверь стучат. Опять появляется швейцар Петрович.

— Прошу прощенья, — говорит он, не глядя на Тимошку. — Господин Польди приехали, слезают с извозчика.

Петрович помогает Польди раздеться.

— Ключ куда-то я ваш подевал, — говорит он, роясь в карманах, — Вот, пожалуйте, — и вручает Польди ключ только тогда, когда замечает Тимошкину фигурку уже наверху, где находится комната гимнастов. На Тимошку ему наплевать, не было бы от этого немца неприятности Александру Ивановичу.

— Сторонись! Сторонись! — Комендант Захаров вкатывает в вестибюль бочку. От неё несёт зловонием. — Сельдь, насилу выпросил, — говорит он Петровичу.

Утирая пот, комендант садится передохнуть.

Вид у грозного коменданта усталый и хмурый. Все люди как люди, а он пропадает в цирке.

— Я тут скоро сам в бубенчики играть начну! — Захаров грозно смотрит на Петровича, а тот, подойдя к бочке поближе, качает головой.

— Лев есть будет? — спрашивает комендант.

Петрович молчит.

— Я лошадей невероятно люблю, — признаётся Захаров. — Если бы не лошади — никакая сила бы меня здесь не удержала. Хоть какой бы ни был приказ!

Пнув бочку, Захаров катит её дальше.

— Подождите, подождите! — Захарова догоняет клоун Шура. — Товарищ Захаров!

Клоун Шура в ярком костюме. Рот до ушей. На голове колпак.

— Какое сегодня число? Можем не успеть, товарищ Захаров. Уже пора думать о ёлке.

— Не дело вы задумали, Александр Иванович! — отвечает комендант, придерживая бочку ногой.

— Вы же обещали? Я прошу не для себя, а для детей, для маленьких детей!

— Может, ещё обсудим? — говорит комендант. — Я у комиссара просвещения спрошу.

— О чём же спрашивать? — недоумевает клоун Шура. — Елка — это… Я уже вам объяснял. Елка, товарищ Захаров, — это праздник. Весёлый праздник! Детям нужна радость, они маленькие. Мы пригласим на ёлку детей бедноты.

— Пролетариев, — поправляет Захаров.

— Вот именно — пролетариев, — подхватывает клоун Шура.

И комендант, что-то соображая, вдруг соглашается:

— Пусть будет по-вашему!

Клоун Шура готов расцеловать угрюмого, обросшего щетиной Захарова. В цирке будет ёлка!

И вот наступил день, когда на манеж вносят ёлку.

— За комель, за комель держи! — командует Захаров.

Ёлка лежит на манеже, распластав тяжёлые колючие лапы. Она пахнет морозным лесом.

— Приволокли, — говорит Захаров. — Теперь чего дальше будем делать?

Клоун Шура глядит на ёлку с восхищением:

— Какая красавица! Вы просто Дед-Мороз, товарищ Захаров!

А на манеже вокруг ёлки суета. Появляется директор цирка, усталый, во фраке и в варежках. Помахивая рукой, он кому-то вверх даёт распоряжения.

Ёлка поднимается и встаёт на середину арены.

— Немного правее! — просит клоун Шура.

Шурша ветвями, ёлка охорашивается, стряхивает снежную пыль.

— Прекрасная ёлка, товарищ Захаров! — радуется клоун Шура и вместе с униформистами раскрывает короб старых игрушек. На ветвях появляются стеклянные шары.

— Ангелов вешать? — спрашивает кто-то.

Захаров, сомневаясь, всё же разрешает и ангелов:

— Кто их там разберёт: блестят, и ладно! Давай вешай!

Захаров с удивлением рассматривает ёлочные игрушки: сам он видит их первый раз в жизни.

— Экая потеха! — показывает он клоуну Шуре золотую рыбку с зонтиком.

— Прелестная игрушка! — Клоун смотрит на Захарова, который держит в тяжёлых ладонях хрупкую игрушку, и говорит: — Вот видите, и вы радуетесь. Вы чудесный Дед-Мороз, товарищ Захаров.

Мороз так Мороз — Захаров за Деда-Мороза не серчает. На Александра Ивановича невозможно серчать. Вот Польди, тот ему надоел до смерти. То не так, это не так. А клоун ничего для себя не требует. Со всеми обходителен. На представлении недавно были матросы с крейсера. Очень довольны остались.

— Клоун у вас молодец. Про меньшевиков и про Керенского ловко рассказывал! Умно рассказывал! И смешно!

«Конечно, и Александру Ивановичу тоже нелегко, наверное», — вздыхает Захаров и даёт команду:

— Давай включай свет!

Свет включают, но ёлка не зажигается.

— Я же на электростанции глотку сорвал, полный свет требовал! — чертыхается Захаров. — Придётся опять бежать!

— Вы им объясните, на электростанции, — напутствует его клоун Шура. — Нельзя сегодня без света!

— А вы, раздевшись, на сквозняк не рвитесь! Мне и без того тошно!

Захаров идёт на электростанцию. Там он даёт волю своему революционному характеру. Там уж он доказывает… И главный инженер электростанции с облегчением вздыхает, когда наконец за комендантом цирка закрывается дверь.

Свет горит, и на всех ярусах волнуется публика. Уже прозвенели два звонка. Оркестр играет весёлое попурри.

А в гримёрной Польди сердито выговаривает Захарову:

— Какой вы есть комендант? Опять на арене мороз. Можно работать такой температур?

— Народу много, надышат, — отвечает ему Захаров.

Вытянув руки по швам, он стоит перед зеркалом, а ему на грудь прикалывают красный бант.

Комендант цирка — он не только о провианте заботится, он и речи говорить должен.

Звенит третий звонок. И Захаров торжественно идёт через строй униформы. Сотни глаз смотрят на Захарова. Сегодня в цирке ребятишки с рабочих застав: помладше, постарше. С мороза утирают носы.

— Гляди-ка, солдат! А говорили, акробаты будут!

И вдруг, сверкая разноцветными огнями, вспыхивает ёлка. Цирк затихает.

— Товарищи дети! — громко говорит Захаров. — Хотя в цирке у нас не топлено, для вас артисты будут играть весёлое представление! — Захаров оглядывает ряды сверху донизу и, вздохнув, продолжает: — Говорят — я точно знать не могу, — на ёлке прежде давали подарки. Но нам, товарищи дети, дарить вам нечего. Потому как в Питере нету хлеба. — Захаров снимает папаху и продолжает: — Потерпите, будет время: обуем вас, оденем и всё такое… А сейчас… — Захаров взмахивает папахой и кричит что есть мочи: — Да здравствует мировая революция!

Оркестр играет туш.

На манеж, освещённый ёлочными огнями, выбегает клоун. На руках у него слон. Таких слонов никогда ещё не было на свете. А за спиной у клоуна игрушечное ружьё.

— О, сколько детей! И какие всё славные дети! — смеётся клоун. Он здоровается, размахивая колпаком, а слон бежит за ним вприпрыжку.

И сразу всем становится весело.