Лавка зеленщика оставалась закрытой, хотя в соседних толпился народ. На витрине намалеваны были пять слов: «МЕСТЬ СИМАНЮ – НОЧЬ И ТУМАН». Скарню вздрогнул, хотя на улице не было особенно холодно. Те, кто скрывался в ночи и тумане, пропадали с лица земли. Капитан обнаружил это, навещая товарища-партизана. Так исчезли Даукту и вся его семья.

Думать об этом Скарню не хотелось.

– Знаешь, чего мне больше всего не хватает в Павилосте? – спросил он, когда они с Меркелей подходили к рынку.

Подруга его покачала головой. Светлые – почти седые – прямые волосы разметались.

– Газет, – сообщил Скарню.

Меркеля пожала плечами.

– Своей газеты у нас никогда не было. Должно быть, и правда город слишком маленький. Привозят порой из других мест. Да только в последнее время все газеты полны альгарвейского вранья.

– Это верно, – согласился Скарню. – Но самая главная новость – что рыжикам до сих пор приходится воевать в Ункерланте. Если бы они взяли Котбус, нам бы скверно пришлось.

– Хорошо, что не взяли, – сердито отозвалась Меркеля. – Об одном жалею: что ункерлантцы не так сурово обойдутся с рыжиками, как я бы мечтала.

В этом Скарню не был уверен: солдаты конунга Свеммеля не славились гуманизмом. Он глянул искоса на свою подругу. Поразмыслив, он решил, что она права: как бы ни поступали ункерлантцы со своими противниками, попасть вместо этого в руки Меркели они не пожелали бы.

Упоминать об этом вслух он не стал, опасаясь услышать что-то вроде «Само собой!». Хозяйку хутора еще до того, как альгарвейские солдаты убили ее мужа, привлекало к капитану то, что тот не сдался захватчикам на милость. Он полагал – надеялся, верней сказать, – что это была не единственная причина, но вовсе не был уверен, что не одна из главных.

Вместо ежедневной или хотя бы еженедельной газеты в Павилосте имелся рынок. Горожане и жители окрестностей приходили сюда не только ради того, чтобы продавать и покупать, но и чтобы посплетничать. Площадь патрулировали альгарвейские солдаты, но уже не в таком множестве, как по осени. Не зимние холода удерживали их: большая часть гарнизона отправилась из Валмиеры на дальний запад. Скарню пожалел, что хоть один рыжик все еще ступает по его земле.

Меркеля отправилась покупать иголки и булавки: их на хуторе сделать было никак невозмложно. Скарню галантерея не занимала ничуть. И он отошел к прилавку, за которым предприимчивый трактирщик продавал пиво. Тот кивнул капитану приветливо. Стать вполне своим для местных жителей Скарню не смог бы, даже прожив на хуторе Меркели до седых волос, но он провел в здешних краях достаточно долго и рассказал о себе достаточно мало, чтобы завоевать уважение знакомых. Он молча положил на стойку пару медяков. Трактирщик нацедил пива из большого глиняного кувшина.

Скарню сделал глоток, кивнул:

– Хорошо.

Манера речи по-прежнему выдавала в нем столичного жителя, а попытки изобразить деревенский говор отдавали скверным лицедейством. Проще было изобразить крестьянское немногословие.

– Верно-верно, хотя в такой холод и вкуса не почувствуешь толком, – ответил трактирщик. Он-то был из горожан, и язык у него молол беспрерывно. Вот и сейчас он оглянулся опасливо в поисках альгарвейских патрульных и, не заметив солдат поблизости, наклонился через стойку: – Последнюю новость слышал?

– Вроде нет. – Скарню тоже подался вперед, так что оба едва не столкнулись лбами: – Расскажи, а?

– А то же! Само собой! – дыхнул трактирщик капитану в самое ухо. – Говорят – проверить не могу, но говорят, и против еще ничего не слышно было – говорят, что рыжики снесли Колонну победы в Приекуле.

– Что? – Скарню вскинулся, будто шершнем ужаленный. – Не может быть!

Первые его воспоминания были связаны с этой колонной – самые первые, из тех младенческих дней, когда еще живы были погибшие потом в аварии станового каравана их с Крастой родители.

– Может. Уже, говорят, смогло, правду сказать, о чем и толкую, – ответил трактирщик. – Препаршивое дело, если кто хочет знать, что я об этом думаю… если такой дурак найдется, что вряд ли, если мою жену послушать.

Скарню слышал его лишь краем уха. Одним глотком осушив кружку, он подвинул ее обратно вместе с новой монеткой, чтобы трактирщик налил ему по новой, и припал к кружке снова. Он пытался представить себе панораму столицы без светлой каменной иглы, вздымающейся из сердца городского парка. И не смог. Проще было мысленно затереть королевский дворец, чем колонну.

– Силы горние, – прошептал он. – Они ведь не просто памятник снесли. Они заставляют нас забыть, что мы такое.

Трактирщик непонимающе уставился на него. Дела он вел бойко, но какое образование мог получить? Скорей всего, никакого. А вот о Скарню нельзя было сказать подобного; капитан всегда учился лучше сестры. Валмиера, как и ее северная соседка Елгава, уходила корнями в почву давно распавшейся Каунианской империи. Памятники древности высились по обеим державам, Колонна побед была всего лишь самым примечательным из них. И если альгарвейцы намерены снести их…

– Они хотят убить в нас все каунианское, – промолвил Скарню.

Глаза трактирщика вспыхнули догадкой. Да, понять ему ума хватило.

– Я бы сам не догадался, – пробормотал он, – но пропади я пропадом, коли ты не прав. Чума на голову этим рыжикам!

– Чума и холера им на головы, – согласился Скарню.

– Чума и холера на головы всем рыжикам, – поддержала Меркеля, подходя. – Ну-ка, купи и мне пива и расскажи, за что поносим их на сей раз.

Понизить голос она и не подумала. Скарню с трактирщиком разом оглянулись в испуге, но, по счастью, никто из альгарвейцев не услышал. Скарню пересказал – едва слышным шепотом, – что натворили солдаты Мезенцио. Меркеля коротко кивнула.

– Пожри их силы преисподние! – прорычала она.

– Точно, – вставил Скарню и постарался переменить тему: – Ну как, купила что нужно?

Обычно подобные фокусы ему не удавались, но на сей раз свезло.

– Да, – ответила Меркеля, – даже дешевле, чем думала. В наше время каждый грош на счету. – Она снова помянула альгарвейцев недобрым словом, но уже не так яростно. – А ты что?

– А я с тобой только за компанию пошел, – ответил Скарню, – ну и чтобы отвертеться от работы.

«И чтобы ты не попала в беду», – добавил он про себя. Что же до работы, то отвертеться у нее у земледельца – даже случайного – получалось только в зимнее время.

Сейчас была зима. И все равно Меркеля укоризненно поцокала языком.

– Работа ждать не станет, – объявила она: то мог быть девиз всех крестьян Дерлавая. Она допила пиво и повисла у Скарню на руке. На мгновение ему показалось, что из чистого собственничества, пока хозяйка хутора не объявила: – Пошли-пошли. Больше поспеешь сделать до конца дня – меньше на завтра останется.

Говорила она совершенно серьезно. Как всегда. Скарню хотел было фыркнуть, но побоялся. Покорный, как любой подкаблучник, он позволил Меркеле выволочь его из-за стойки, протащить через всю Павилосту и направить по дороге к дому. Мысленно он все еще хихикал, но старался этого не выказать.

Как большая часть городов, Павилоста выросла на источнике природной магии, который позволял местным чародеям творить волшбу, не прибегая к кровавым жертвам. Источник, однако, был маленький и тощий, отчего Павилоста и осталась большой деревней. А еще одной причиной ее убогого состояния явилось то, что становая жила, соединявшая крупные источники силы, миновала ее.

Жила пересекала дорогу от городка на хутор Меркели. Обычно Скарню переходил ее, даже не заметив. Альгарвейцы, как валмиерцы до этого, вырубали подлесок вдоль жилы, но зимой новая поросль не появлялась.

Сегодня, однако, капитану и Меркеле пришлось дожидаться, покуда вдоль по жиле не проскользит мимо караван: на юго-восток, к Приекуле и дальше, к берегам Валмиерского пролива. Меркеля внимательно уставилась на плывущие мимо теплушки.

– Почему у них окна фанерой забиты? – вдруг спросила она.

– Не знаю, – пробормотал Скарню. – Никогда ничего похожего не видел.