– Хотя, на мой взгляд, – для пущей убедительности майор сдернул шляпу, изобразил ею некую фигуру в воздухе и вновь залихватски набекрень пристроил на голове, – здешние бабы слишком страшны, чтобы заслужить внимание настоящих альгарвейских парней!

Тразоне только плечами пожал.

– Лучше страшная баба, чем никакой.

Сам он не раз отстаивал очередь в бордель для низших чинов. Не лучшее развлечение – куда там! – но все веселей, чем без женщин.

Спинелло не приходилось стоять по очередям в бардак: офицерские бордели были поприличней солдатских. И все равно майор закатил глаза.

– Страшны как смерть! – заявил он. – Все до последней. Вот когда я служил в гарнизоне того фортвежского городишки…

И он пустился вновь расписывать прелести своей ойнгестунской блондиночки. Тразоне только ухмылялся. Язык у майора был подвешен что надо. Если хоть половина его рассказов была правдой, каунианскую сучку он вышколил, как иной охотник – своих борзых. Правда, насчет баб все врут, кроме самих баб, а те на мужиках отыгрываются.

На окраине Аспанга начали рваться ядра – далеко в стороне от базарной площади.

– Мальчики Свеммеля не отстают от графика, – заметил Спинелло, даже не обернувшись на канонаду. Смелости ему было не занимать.

– Думаете, ункеры попытаются нас снова вышибить из города? – спросил Тразоне.

– По мне, так пусть пытаются, – ответил Спинелло. – С тех пор, как нас загнали в Аспанг, мы так укрепили город, что пусть Свеммель хоть всю свою армию на нас бросит – мы все равно перебьем ее до последнего солдата, прежде чем они вломятся на наши позиции.

Возможно, это было правдой: до сих пор Аспанг держался, невзирая на постоянные атаки вражеских сил. Но слишком много альгарвейских солдат полегло, чтобы остановить напор ункерлантцев.

– Кроме того, – Спинелло выразительно повел рукой, – снег тает. Следующие несколько недель ни мы, ни они не сможем куда-то двигаться – разве что вниз, на дно болота.

– Что-то в этом есть, – согласился Тразоне. – Ункерлант бьет все рекорды по количеству дорожной грязи. Кубок вручали прошлой осенью. Силы преисподние, да если бы не здешняя распутица, мы бы в Котбус вошли, не сбавляя шага!

Спинелло покачал пальцем. Тразоне нахмурился – что такого может возразить этот офицеришка, когда его осенью и в Ункерланте-то не было? В то время майор отсиживался в Фортвеге, обрабатывая свою ковнянскую шлюшку. Однако Спинелло нашел слова.

– Подумай, приятель, – проговорил он менторским тоном. – Осенью дороги развозит от дождей. Весной дороги развозит от дождей – и оттого, что начинает таять скопившийся за зиму снег. Как думаешь, что хуже?

Тразоне, как ему было приказано, подумал. Потом присвистнул неслышно.

– Да мы в грязи до жопы завязнем! – воскликнул он.

– Глубже, – пообещал Спинелло. – Как и ункеры. Покуда грязь не подсохнет, на фронте будет затишье. А потом посмотрим, кто ударит первым и где. Будет любопытненько…

Сейчас он больше походил на ученого, нежели на солдата.

– Мне уже до смерти надоело отступать, – только и ответил Тразоне. – Я бы лучше на запад двинул.

Общая картина кампании не волновала его так, как собственный маленький участок фронта. Если Тразоне отступал – Альгарве проигрывала войну. Если наступал – побеждала.

– На запад мы и двинемся, – уверенно предрек Спинелло. И у него были причины для такой уверенности: – Если думаешь, что ункерлантские чародеи хитрее наших, – подумай еще раз.

– Ага. – Тразоне кивнул и хмыкнул. – К тому времени, как эта драная война закончится, мы так всех кауниан изведем.

И если в их число попадет и девка, которую драл в свое время майор, Тразоне не прольет по ней ни слезинки.

– И всех ункерлантцев заодно, – добавил Спинелло. – Кого мы не пристрелим, того Свеммелевы чародеи зарежут. Ну и поделом. Прескверный народец. И уродливый вдобавок. – Он вытянулся по стойке «смирно». – Мы достойны победы, ибо мы красивы!

Всерьез он это или фантазирует, как это с ним бывало, Тразоне не мог сказать, да и не пытался. Спинелло доказал свое мастерство на поле боя и пока оставался хорошим командиром – пускай хоть с ума сходит.

Майор огрел Тразоне по спине:

– Давай, солдат! Колбаса ждет!

И он двинулся прочь через всю площадь, вышагивая, точно бойцовый петушок. Тразоне поглядел ему вслед почти с отеческой приязнью. Потом развернулся и зашагал в сторону театра, где сейчас расквартирована была его рота. У входа еще болталась афиша с названием спектакля, который давали на здешней сцене перед тем, как альгарвейцы вошли в Аспанг, – во всяком случае, так кто-то сказал Тразоне, потому что сам солдат не знал ункерлантского и не умел читать здешние письмена – от альгарвейских они сильно отличались.

Сержант Панфило припас несколько луковиц и, что было еще важнее, сковородку. Из соседнего с театром дома рота вынесла железную печурку. За зиму снабжение не раз подводило бойцов, и если уж тем удавалось добыть еды, ее приходилось еще и готовить самим. Очень скоро над сковородкой повис мясной дух.

На запах явился один из рядовых, тощий парень по имени Кловизио, и уставился грустными собачьими глазами на шипящие колбаски. В животе у Тразоне бурчало так, что солдат забыл о вежливости.

– Если думаешь выклянчить у нас объедков – катись лучше отсюда… колбасой! – прорычал он.

Выражение обиды на физиономии Кловизио было столь же напускным, как и мигом сброшенный жалостный вид.

– Приятель, – с достоинством промолвил он, – я могу внести свою долю.

Он снял флягу с пояса и осторожно поболтал. Забулькало. На лицах Тразоне и Панфило расплылись улыбки.

– Вот это дело! – заметил сержант, перевернул колбасы острием ножа, окинул оценивающим взором и снял сковороду с огня. – Можно и поделиться.

Трое солдат быстро расправились с колбасой и жареным луком, прихлебывая по очереди огненный ункерлантский самогон из фляги Кловизио.

– Неплохо, – заключил Тразоне, гоняя ножом по сковородке последние колечки лука, и похлопал себя по животу. – Уж получше, чем мясо с костей замерзшего до смерти бегемота.

– Или мяса с костей бегемота, который сначала сдох, а уже потом замерз. И не сразу, – добавил Кловизио.

Тразоне кивнул, поморщившись: тошнотворно-сладковатый привкус подтухшего мяса был знаком ему не хуже, чем любому альгарвейскому солдату на западном фронте.

– И уж куда лучше, чем лапу сосать! – закончил сержант Панфило, чтобы не отставать от товарищей.

– Ага, – поддержал Тразоне, и все трое серьезно кивнули.

Голодать тоже приходилось любому альгарвейцу в Ункерланте. Солдат обернулся к Кловизио:

– Во фляге осталось что-нибудь?

Кловизио тряхнул флягу. Внутри все еще булькало. Тразоне сделал глоток, но допивать не стал, а отдал фляжку сержанту, и тот, воспользовавшись своим высоким чином, выцедил себе в пасть последние капли.

Несколько минут все трое сидели неподвижно, глядя на опустевшую сковородку. Потом Тразоне кивнул, как бы в согласии с невысказанными словами товарищей.

– Неплохо, – повторил он. – Брюхо набили, за воротник заложили…

– И никто не пытается нас спалить, – добавил Кловизио.

– Да, могло быть хуже, – заключил сержант. – На своих шкурах проверено.

Оба рядовых кивнули – действительно, проверяли.

– Даже когда было совсем паршиво, – заметил Тразоне, – можно было хотя бы отстреливаться. Я предпочту оказаться на своем месте, чем на месте какого-нибудь вшивого ковнянина в этих… как их называют – в трудовых лагерях, ждать, пока тебя пустят на чародейное сырье.

– Я по-любому лучше окажусь на своем месте, чем на месте вонючего ковнянина, – объявил Кловизио. – Чем больше их пойдет под нож, тем скорей мы надерем задницы ункерам и разойдемся по домам.

– Домой, – мечтательно протянул Тразоне и встряхнулся, будто неохотно пробуждаясь от сна. – Я уже и не помню, каково это – оказаться дома. Слишком долго на фронте пробыл. Как воевать – помню. А остальное…

Он пожал плечами. Панфило и Кловизио опустили головы.