– Стой! Кто идет?!

– Я маршал Ратарь, – спокойно ответил главнокомандующий. – Прежде чем спалить меня за неверный ответ, отведите-ка лучше к своему командиру. Он поручится за меня.

Он понял, что не знает, что за полковник или бригадир командует здесь. Если маршал когда-то разрушил этому человеку карьеру, тот может заявить, что в первый раз видит этого типа, и тогда Ратаря просто пристрелят, как шпиона. Оно, конечно, вряд ли… но ункерлантская история знавала казусы и почище.

В данном случае, однако, Ратарь беспокоился совершенно зря. Офицер, к которому проводили его ошалелые часовые, – полковник Эврих – отдал честь так четко, что маршал побоялся, как бы у того рука не отвалилась, потом уступил Ратарю собственное потертое кресло, почти силком накормил гречневой кашей с луком и, кажется, кониной и налил гигантских размеров стакан первача.

– Возможно, я и выживу, – заметил маршал, покончив с кашей и самогоном. – Хотя моя задница предпочла бы сдохнуть.

– Вас, государь мой маршал, не за то держат, чтобы вы верхом скакали, – ответил Эврих с ухмылкой. – А ради того, чтобы вы нам указывали, куда скакать.

– Пока своими глазами не увижу, как идут дела, ничего толкового мне вам приказать не удастся, – ответил Ратарь. – Потому я и стараюсь выбраться на передовую, как только случай выпадет. – Он ткнул пальцем в сторону Эвриха – точно, как было обычае у конунга Свеммеля: – Так как у вас идут дела, полковник?

– Прямо сейчас никак не идут, правду сказать, – ответил Эврих. – Мы ждем, пока земля просохнет, и рыжики ждут. А тем временем то мы в них швырнем пару ядер, то они в нас. Прихлопнет одного-двух солдатиков, но на исходе боя это не скажется ни на вошь.

Он выпятил челюсть, будто ждал, что Ратарь отчитает его за дерзость. Но маршал поднялся с кресла, шагнул вперед и стиснул полковника в медвежьих объятьях.

– Всякий раз славлю силы горние, как натыкаюсь на честного человека, – промолвил он. – А уж какая это редкость – вы не поверите!

Эврих расхохотался. Для полковника он был молод – чуть за тридцать. Сколько же старших офицеров должно было погибнуть или попасть в опалу, чтобы этот юнец занял свое место? Излишне откровенных капитанов много, но большинство из них выше капитана не поднималось. Должно быть, Эврих показал себя с лучшей стороны, а кроме того, оказался в удачное время в нужном месте.

– Но вот что я еще скажу, государь мой, – промолвил Эврих. – Мы накрутим паршивцам хвоста, если только не натворим совсем уж запредельных глупостей. Как это у нас бывает. – Он с ухмылкой поднял бровь. – Ничего личного, понятное дело.

– Понятное. – Ратарь усмехнулся в ответ и огрел Эвриха по плечу: – Далеко пойдешь. Куда тебя при этом посылать будут – дело иное, но пойдешь далеко!

Оба расхохотались. Их связывало то, что объединяло большую часть ункерлантских офицеров, – пока они пережили все, что могли сотворить с их страной конунг Свеммель и король Мезенцио. Ратарь про себя полагал, что теперь сможет пережить все что угодно. Судя по лихому выражению на физиономии Эвриха, это чувство у них тоже было общим.

Альгарвейские драконы принялись засыпать деревушку ядрами. Эврих с Ратарем поспешно спрыгнули в окоп позади землянки, в которой полковник устроил свой командный пункт.

– И что о вас подумают в Котбусе, когда вы вернетесь с ног до головы в грязи? – поинтересовался Эврих.

– Что я отрабатываю свое жалованье, – отозвался маршал. – Или что я круглый дурак, раз рискую головой без нужды.

– В отличие от нас, несчастных, кому головой рисковать по чину положено, – закончил за него Эврих. Ратарь пожал плечами: а что тут можно было ответить? Так заведено было от начала времен. Но Эврих только улыбнулся: – Я-то знаю, вы в свое время навоеваться успели.

Совсем рядом разорвалось ядро, окатив Ратаря жидкой, отдающей гнильцой грязью. И все равно маршал чувствовал себя… очистившимся.

– Неплохо сработано, – заметил Этельхельм. Эалстан сидел у руководителя оркестра дома, распивая с ним вино. – Если бы ты вел мои счета с довоенных времен, альгарвейцы смогли бы отнять у меня куда больше денег.

– Ха, – односложно отозвался юноша, потирая подбородок. Чувство юмора у Этельхельма всегда было едкое. – Довоенные времена… Всего-то два с половиной года прошло. А кажется, будто целая вечность.

– Нет, существенно больше. – Этельхельм склонил голову к плечу, ожидая ответа Эалстана. Тот рассмеялся. Многие – включая, пожалуй, кузена Сидрока – уставились бы на певца в тупом недоумении. Этельхельм кивнул, словно его новый счетовод прошел тайную проверку. – Кажется, что у тебя еще молоко на губах не обсохло, но в молодых мехах плещется старое вино, да?

– Так говорят, – отозвался Эалстан. – Но холера меня возьми, если я знаю – правду ли. По мне, так я просто в отца пошел.

– Я вот как-то насвоего отца пошел, – припомнил Этельхельм. – С мясницким ножом. Но не догнал.

Эалстан не смог себе представить, чтобы он набросился на своего отца с ножом. А на дядю Хенгиста? Это другое дело! Интересно, подумал он, как там Сидрок? Живой ли еще? Не удрал ли, наконец, из дому воевать за альгарвейцев? Он очень надеялся, что так и случилось. Всем было бы намного легче – кроме, пожалуй, самого Сидрока.

– Я лучше пойду, – промолвил Эалстан, поднимаясь с кресла, и не удержался – вздохнул.

Ему очень не хотелось покидать квартиру Этельхельма – просторную, светлую, богато обставленную – и отправляться в темную, тесную меблирашку. Руководитель оркестра был состоятельным молодым человеком; Эалстан до последнего медяка знал, насколько состоятельным. Накопить денег тому удалось еще до войны, и большую часть накопленного он сохранил, невзирая на оккупацию Эофорвика – вначале ункерлантцами, потом альгарвейцами.

Эалстан в последнее время зарабатывал столько – не только у Этельхельма, но и у остальных клиентов, – что мог бы позволить себе переселиться из жалкой квартирки, которую они занимали с Ванаи, в более удобную. Мог бы, но не позволял. Не осмеливался. Если они переберутся в приличный район, кто-нибудь обратит внимание на затворничество Ванаи. А этого юноше хотелось менее всего, осбенно теперь, когда рыжики согнали всех кауниан Эофорвика в тесный закрытый квартал.

Этельхельм проводил его до дверей.

– Хороший ты парень, Эалстан, – заметил он, положив юноше руку на плечо. – Я был бы не против видеть тебя чаще – и познакомиться с твоей подругой.

– Спасибо, – ответил юноша вполне искренне.

Не все отцовские клиенты – едва половина, правду сказать – готовы были общаться с Хестаном не только по делам. А уж если Этельхельм так отозвался о Ванаи…

Эалстан поклонился:

– Нам бы тоже этого хотелось. Но по нынешним временам – не знаю, как это у нас получится.

Этельхельм никогда не сталкивался с Ванаи лицом к лицу, а по имени свою подругу Эалстан никогда не называл. Но музыкант уже дал понять – скорее тем, о чем не говорил и не расспрашивал, – что догадывается: она каунианка.

– По нынешним временам, говоришь? – эхом отозвался он. – Ну что ж, будем надеяться, что они не навсегда. Будь осторожен, слышишь?

Эалстан рассмеялся, и ему показалось, что это отец смеется его губами.

– Я же бухгалтер, не надо забывать. Если я не буду осторожен – что же со мной станется?

– Кто знает, кто знает, – ответил Этельхельм. Он поколебался: должно быть, размышлял, что еще сказать и не придержать ли язык. И в конце концов решился: – Но ты не всегда бываешь осторожен. Иначе у тебя была бы другая подружка… или никакой.

– Быть может, – ответил Эалстан. – Но сейчас я буду очень осторожен. Приходится.

Не дожидаясь ответа, он шагнул на лестницу и притворил за собой дверь. По лестнице вниз он едва не скатился. Ступени покрывала ковровая дорожка, а не грязь. И пахло здесь не капустой, бобами и мочой. Эалстан снова вздохнул. Он любил комфорт. Он вырос в комфорте. Он оставил комфорт ради любви – и если это было не самое затрепанное клише любовных романчиков, то что тогда? Ванаи дарила ему радость – счастье – немыслимое прежде, но это не значило, что юноша не тосковал по утраченному уюту.