– Люди Мезенцио снова взялись за свое? – спросил капитан Хаварт.

Адданц с трудом кивнул:

– Да. А мы… собрали в тылу недостаточно народу, чтобы полностью отразить удар. – Он перевел дыхание, словно только что пробежал не одну лигу. – Не… ожидали, что они ударят вновь так скоро.

Леудаст знал, что таится за этими словами, но размышлять не было времени.

– Надо выбираться из этой дыры, – уверенно сказал он. – Когда альгарвейцы врежут заклятием, окопы могут закрываться сами собой.

– Он правду говорит, – подтвердил Магнульф.

Они с капитаном Хавартом торопливо полезли наружу, но ослабевший от удара Адданц едва мог пошевелиться. Со сдавленными проклятиями Леудаст спрыгнул обратно, одним толчком выпихнул чародея на руки товарищам и тут же выскочил.

– Спасибо, – пробормотал Адданц. Такие лица Леудаст видел только у солдат на пятый день непрерывных сражений. – Вы представления не имеете, каково чародею испытать, как поблизости обуздывают жизненные силы стольких убитых. Как у альгарвейских колдунов мозги не выгорают, понятия не имею, но сердца у них, без сомнения, холодней грельцких зим.

Этот самый миг альгарвейские чародеи избрали, чтобы нанести магический удар. Земля под ногами Леудаста содрогнулась, точно преступник на дыбе под ударом бича, и застонала почти человеческим голосом.

Из глубины рвался огонь, словно поле битвы враз проросло вулканами. То здесь, то там вскрикивали – коротко – настигнутые огненными струями. Окоп под ногами Леудаста сомкнул края, жадно причмокнув. Окажись солдат внутри, земляные губы раздавили бы его.

– Вы хорошо сделали, что вытащили нас, – признал капитан Хаварт. – Надеюсь, в тот раз не так много наших попало в капканы.

Адданц застонал вновь, как пару минут назад.

– Ваше волшебство, что, второй удар? – спросил сержант Магнульф с понятным ужасом. Прежде альгарвейцы никогда не били смертоносными чарами по одному участку фронта дважды подряд. Пережить один налет было тяжело. Смогут ли плоть и кровь – или хотя бы земля и камень – перенести два?

Но архимаг Ункерланта покачал головой – он, видимо, потерял дар речи. Адданц обернулся не на восток, к альгарвейским позциям, а на запад, где лежал ункерлантский тыл.

– О силы горние!.. – пробормотал Леудаст.

– Нет! – прохрипел Адданц – язык у него все-таки не отнялся. – Силы преисподние! Убийство на убийстве, и конца им не видно…

Слезы текли по его щекам, смывая грязь: сейчас верховный чародей державы был не чище простых солдат.

– Мы пошли на это только потому, что рыжики начали первыми, – как мог мягко промолвил капитан Хаварт. – Мы обороняемся. Если бы Мезенцио не взялся за кровавую волшбу, нам бы в голову не пришло за нее хвататься.

Все это была, несомненно, правда. Но архимага она не утешила. Адданц с рыданиями покачивался взад-вперед, взад-вперед, будто оплакивал что-то – быть может, утерянную невинность.

Леудаст протянул было руку, собираясь похлопать его по плечу, но замер. Куда скорей, чем в предыдущие колдовские налеты, твердь под ногами сдержала дрожь, подземное пламя иссякало и почти совсем угасло.

– Похоже, ваше волшебство, товарищи ваши в тылу здорово сработали.

Только после этих слов вспомнил Леудаст о крестьянах – кем же еще могли быть эти несчастные? – погибших, чтобы напитать своей силой ункерлантские противочары. Они едва ли согласились бы с ним.

– А вон и рыжики показались, – промолвил Магнульф.

К разрушенным передовым позициям ункерлантцев приближались вражеские бегемоты. За ними трусили пехотинцы, готовые ворваться в разгромленные траншеи. Позади мелькали отряды кавалерии, быстрой, но чудовищной уязвимой. Однако, если фронт окажется прорван на широком участке, кони и единороги ворвутся в прореху, чтобы сеять хаос в ункерлантском тылу.

– Знаете, парни, мы их, похоже, врасплох застанем, – заметил капитан Хаварт. – Они, верно, думают, что врезали нам сильней, чем на самом деле.

Об этом Леудаст не подумал. Он уже торопился к ближайшей траншее.

– Выводите архимага с передовой! – рявкнул он через плечо. – Это не его война!

Это была война Леудаста. Капрал открыл огонь по наступающим альгарвейцам, и не он один, далеко не один. Рыжики падали, как груши. Но несмотря на то, что кровавая волшба подвела их, враги продолжали шагать вперед. Леудаст сражался с ним слишком долго, чтобы подозревать противника в трусости. Иначе его родной Ункерлант пострадал бы куда меньше.

– Отходим, отходим! – заорал в конце концов капитан Хаварт, как приходилось ему кричать уже не раз.

Леудаст неохотно повиновался, чтобы альгарвецы не отрезали его позицию от остальных. Но в этот день удача была на стороне ункерлантской армии. К закату, когда бой утих, Леудаст и его товарищи потеряли не более мили родной земли.

Время от времени над Бишей появлялись ункерлантские драконы: сбрасывали десяток-другой ядер и улетали обратно на юг. Особого урона им причинить не удавалось, да они, заключил Хадджадж, и не к этому стремились – просто напоминали зувейзин, что конунг Свеммель не забыл о них, хотя и занят более важными делами.

К третьему или четвертому налету министр иностранных дел Зувейзы подметил еще кое-что: всякий раз ядра ложились в опасной близости от альгарвейского посольства. На приеме, который давал посол короля Мезенцио в Бише, он рассказал об этом Балястро, заметив:

– Полагаю, вы стремитесь собрать всех дипломатов в столице в одном месте, чтобы их накрыло одним ядром. Вы уверены, что служите не конунгу Свеммелю, а своему сюзерену?

Маркиз Балястро оглушительно расхохотался, запрокинув голову.

– О, ваше превосходительство, – вы слишком высокого мнения как обо мне, так и о меткости ункерлантских драколетчиков.

Огни светильников играли на его лампасах и нашивках, погонах и медалях, на серебряном шитье камзола. Если в поместье Хадджаджа посол мог явиться нагим, на своей территории он предпочел распустить перья – в буквальном смысле, поскольку шляпу его украшали три ярких пера какой-то тропической птицы из далекой Шяулии.

Сегодня одежда мешала Хадджаджу менее обычного. Солнце висело низко над северным горизонтом, и погода была, по зувейзинским меркам, прохладная – благодатная по-альгарвейским. Министру даже перестало казаться, что рубашка и килт – не столь роскошные, как у Балястро, – его задушат.

– Не желаете финикового вина, ваше превосходительство? – спросил Балястро. – Наш поставщик заверял меня, что это великолепный букет – если слово сие возможно применить к финиковым винам, – хотя вы, надеюсь, простите меня, если я признаюсь, что не опробовал его лично.

– Возможно, когда-нибудь и прощу. Но не скоро, – улыбнулся Хадджадж, и альгарвейский посол рассмеялся снова.

Балястро был очарователен: добродушен, остроумен, образован. Хадджадж взирал на него, не в силах понять, как все это сочетается с… нет, это подождет. Подождет.

Министр подошел к стойке.

– Что вам подать, ваше превосходительство? – с поклоном спросил альгарвейский лакей на неплохом зувейзи.

По роду занятий этот тип был, должно быть, скорее разведчиком, нежели слугой, но в последнее время Хадджадж подозревал в шпионаже каждого встречного, пока не будет доказано обратное. Неприятная история, приключившаяся с его секретарем, убедила его, что так безопаснее.

Балястро внимательно следил за ним, наблюдая, что выберет министр. Больше ради того, чтобы сделать приятное хозяину, чем ради собственного удовольствия, Хадджадж попросил финикового вина. Но когда лакей налил ему бокал из глиняного кувшина, глаза министра вылезли на лоб.

– Вино из золотых фиников Шамийи! – воскликнул он, и альгарвейский посол кивнул. Хадджадж отвесил поклон – одновременно и хозяину дома, и собственному бокалу. – Вы оказываете мне великую честь и наносите великий урон казне короля Мезенцио.

Он отпил маленький глоток ароматной золотистой жидкости, едва сдерживаясь, чтобы не схватить Балястро за шкирку и силой не влить напиток в посольскую глотку. Хотя Балястро, даже расхвалив финиковое вино до небес, не поймет его прелести. Если человек привык с детства к виноградному вину, всех достоинств вина финикового ему уже не понять. А вот Хадджадж – понимал.