Как же слеп я был! Как ничего не почувствовал, ни о чем не догадался! Ну почему время не возвращается вспять?!..

Я не находил себе места. Командир полка в присутствии нескольких офицеров отчитал меня, как мальчишку, а потом еще и выговор объявил в приказе. И главное, за что? Не чувствовал я особой вины в случившемся. Ну, даже если и можно было считать меня виноватым, то не настолько, чтоб объявлять такое строгое взыскание. Произошло же вот что…

Отбив у немцев поселок Росселвис, мы взяли в плен немецкого капитана. В сумке пленного оказалась карта, на которой были обозначены места расположения гитлеровских частей этого направления. Видно, капитан был важной птицей или офицером связи. Кроме карты мы могли бы, наверное, получить от него ценные сведения. Я составил рапорт на имя командира полка и направил пленного в штаб под конвоем одного из своих солдат. Вскоре после этого мне позвонили и сообщили, что пленный в пути бежал и в штаб доставили только карту.

Ознакомившись с картой, полковник пришел под вечер к нам в батарею. Он был хмур и очень сердит.

– Эх, лейтенант, лейтенант! – в сердцах бросил он. – Знал бы ты, каким нужным для нас человеком был этот офицер! Мы многое могли бы выведать у него. Разве такого пленного направляют в сопровождении одного конвоира?!

"И чего он так расстроился? – недоумевал я. – Все равно фашисты доживают свои последние дни. Ну, сбежал капитан, так ведь карта осталась. А сам он что может нам сделать, чем навредить?"

Но полковник, видно, был иного мнения – он еще долго ругал меня при моих товарищах, а потом уехал. Через несколько часов я получил из штаба пакет. В приказе мне объявлялся выговор…

После этого всю ночь шел бой. Не прекратился он и утром. Больше того, разгорелся с новой сплои. Почти сутки мы дрались, не имея и минуты на отдых. Только к вечеру наконец наступило затишье. Меня к этому времени буквально качало от усталости, и я решил воспользоваться передышкой – пошел в дом, где обосновался старшина. Здесь стояла кровать с двумя большими тюфяками из лебяжьего пуха. Сняв сапоги, швырнув их под кровать, прямо в обмундировании я упал на эту райскую постель.

– Товарищ лейтенант, вы хотите вздремнуть? – спросил старшина Папков, направляясь к коробке с продуктами, стоявшей в углу комнаты.

– Да, пока тихо, передохну, – сказал я. – Потом, наверное, опять не будет возможности.

Старшина взял коробку и вышел. Я обнял подушку и закрыл глаза.

Заснул мгновенно, но тут же и проснулся. Разбудил меня кашель. Я сел на постели и огляделся. В комнате никого не было. "Странно, – удивился я. – Не приснилось же, что кто-то кашляет. Может быть, это Коневский подшутить так решил…"

Я со смехом встал и посмотрел под кровать. Но, кроме моих сапог, там ничего не увидел. Снова лег. "Наверное, кашляли на улице, а мне показалось, что в комнате".

Но сон уже пропал. Как будто это не я совсем недавно валился с ног. Но хоть и не спалось, вставать не хотелось – я лежал на постели и думал. Выговор никак не выходил у меня из головы. Да и не скоро, наверное, выйдет. Сознаюсь, не мог выносить, когда меня ругали, не любил выслушивать нотации и старался, чтобы у меня всегда было все в порядке, чтобы не за что было ругать, а тут выговор! Конечно, то, что пленный бежал, – плохо, такого нельзя было допускать. Но кто же мог подумать, что конвоир окажется раззявой? Он наказан по заслугам. Ну, а мне-то за что попало? Да еще так! За то, что отправил пленного с одним конвоиром, хватило бы и порицания…

Должен сказать, что по натуре своей наш командир был добрым человеком, заботливым, но очень легко мог вспылить, частенько выходил из себя из-за пустяка, и я, наверное, попал ему под горячую руку…

Снова кто-то кашлянул. На этот раз я не спал и вполне мог определить, что кашляли не на улице. Кашель, раздался в комнате. Я снова оглядел ее всю.

Взгляд мои остановился на большом шифоньере, который стоял напротив кровати в другом конце комнаты. И словно кто-то толкнул меня: "Встань, посмотри там!"

Я надел сапоги и шагнул к шифоньеру, распахнул дверцу и – инстинктивно отпрянул в сторону, так как в тот же миг грохнул выстрел и мимо уха вжикнула пуля. Я выхватил пистолет, выпустил в открытую дверцу шифоньера три пули подряд. Из-за одежды, висевшей на вешалке, послышалась брань, потом медленно открылась другая дверца шифоньера, и из него на пол вывалился человек в форме гитлеровского офицера. Он снова закашлял, пальцы его судорожно зашарили по полу, словно ища, за что бы зацепиться.

На звуки выстрелов в комнату вбежали старшина и еще несколько солдат. Увидев пистолет, в моей руке и фашистского офицера, лежащего на полу, они поразились:

– Кто это, товарищ лейтенант? Как он сюда попал? Что я мог ответить? Откуда я мог знать, каким образом гитлеровец оказался в шифоньере?

Старшина поднял пистолет фашиста, вытащил магазин.

– Пусто! Вам повезло, товарищ лейтенант! – констатировал он.

Да, на этот раз мне действительно повезло – гитлеровец выпустил в меня последнюю пулю.

Когда убитого повернули на спину, чтобы вытащить из-кармана документы, старшина внимательно вгляделся в его лицо и ахнул:

– Товарищ лейтенант, да ведь это же наш старый знакомый! Тот самый, который вчера сбежал!

– Не может быть!

– Точно он! Посмотрите.

Я наклонился, всмотрелся в лицо офицера. Да, старшина не ошибся – это был тот самый капитан. Как он попал в занятый нами дом? Почему спрятался в шифоньер? Хотел там пересидеть до темноты, чтобы перебраться к своим? Или ждал, что мы пойдем дальше на запад, а он сможет найти убежище понадежней? Это осталось для нас загадкой. Ясно было одно – уйти от нас – гитлеровцу все же не удалось.

Мы заняли небольшую немецкую деревню и стали располагаться в ней. Ко мне подошел сержант Али Сарыджалы, который размещал раненых в уцелевшем доме на окраине.

– Товарищ лейтенант, там, в комнате, старая немка, Совсем слабая. Подняться не может…

– Ну и что? Пусть остается. Ты ребят устроил?

– Нет.

– Почему?

– Не могу, товарищ лейтенант.

– Ничего не понимаю, почему не можешь? Кто тебе мешает?

– Старуха.

– Ты же сам говоришь, что она совсем слабая. Как она ухитряется мешать?

– Старуха хоть и больная, но на язык вполне здорова. Кричит, вопит, никого близко не подпускает.

– Пусть кричит, сколько ей угодно, делайте свое дело.

Сарыджалы помотал головой и начал объяснять:

– Понимаете, товарищ лейтенант, в доме три комнаты – кухня, спальня, столовая. На кухне и в столовой1 негде повернуться от всякого барахла. Раненых там не разместишь. Свободна только спальня. А там старуха. И никого туда не пускает. Как только подходим к двери – кричит так, будто ее режут.

– Может, она боится вас? Дайте ей понять, что вы? ее не тронете.

– Да мы и так успокаивали, уговаривали… Старшина даже по-немецки пытался с ней заговорить… Но она, проклятая, ничего и слышать не хочет.

– Ну и ну! – удивился я. – Что же там за ведьма такая? Пойдем поглядим. – И мы вместе направились к дому старухи.

Легко раненные в утреннем бою, солдаты расположились во дворе и грелись под теплым апрельским солнцем. Мы с Али поднялись по ступенькам на крыльцо. Когда сержант открыл дверь прихожей, откуда-то сверху раздался такой громкий крик, что я вздрогнул.

– Видите, товарищ лейтенант, мы только двери открываем, еще к спальне не подошли, а она уже так орет. Знаете, как она завопит, когда мы войдем… Я остановился, Сарыджалы тоже.

– Кажется, тут у нас ничего не выйдет. Придется искать другое место.

– Потерпи, сержант, рано отступать. Посмотрим, что там за пугало.

Не обращая внимания на крики старухи, я направился к спальне. Услышав шаги, старуха стала кричать еще громче. Голос у нее был резкий, визгливый и неприятно резал слух. Но что она кричала? Даже говоривший немного по-немецки старшина Папков и тот ничего не мог разобрать.