«Я принес Л. Н-чу в кабинет I–III тома «Дневника писателя» Достоевского, по изъявленному вчера желанию Л. Н. прочесть его. Л. Н. продержал один вечер и в 11 ч. сказал, что можно убрать, что не будет читать:
— Он труден» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 114).
«Пропустил день. Вчера. Я встал бодро. Очень приятно встретил ее. Опять ничего, кроме писем, не писал, даже и не брался писать. Нет, неправда: поправлял Предисловие На Каждый День и недурно.
Ездил верхом в Новую Колпну. Пьяный Федотов, старшина, сироты. Очень хорошо себя чувствовал. Всё руки не доходят писать. Стараюсь не огорчаться. Кажется, ничего плохого не было. Помню Бога. Обед, вечер бессодержательно. Читал немного Дост[оевского] и L’immolé (роман Эмиля Бомана «Жертва». — В. Р.). Всё яснее и яснее становится безумие жизни всей и в особенности русской, и как будто готовлюсь высказаться» (57, 177).
«Л. Н.: Нынче получил письмо очень интересное от солдата[193], который описывает, что́ он в детстве любил читать: купил себе — отец раньше не позволял — сочинения Пушкина, Гоголя, Достоевского и Толстого. Привез в казарму и должен был снести ротному командиру. Тот отдал ему обратно все книги, кроме Толстого.
Михаил Сергеевич (Сухотин. — В. Р.): Это значит только то, что ротный командир очень любит Толстого.
Л. Н.: Очень хорошее письмо, прекрасное» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 166).
Прочел письмо ваше с большим интересом и удовольствием. Очень сожалею о том, что ротный командир отобрал у вас книги «Война и мир», «Анна Каренина», «Крейцерову Сонату», «Воскресение», которые не запрещены. Посылаю вам четыре книги «На каждый день», которые, надеюсь, от вас не отберут и которые могут быть вам для души полезны.
Братски жму вам руку» (81, 80).
«В ответном письме Тарасов благодарил Толстого за его письмо и «за правильную книгу «На каждый день» и писал: «Нет, лучше лишиться унтер-офицерского звания… нежели ваших книг, какого бы содержания они ни были». На конверте этого письма Толстой пометил: От солдата хорошее письмо» (Из комментариев Н. С. Родионова. — В. Р. — 81, 80).
«Утром Л. Н. дошел на прогулке почти до самой Козловки. Вернулся на санях. За обедом рассказал, что встретил трех мужиков пьяных. Один из них рассказывал и пересыпал каждый глагол, каждое прилагательное и каждое существительное отвратительными словами; так были взволнованы, что даже не поклонились. […]
Вечером Л. Н. просил журнал «Русскую старину» за февраль, чтобы прочесть воспоминания поляка о Достоевском на каторге[194] и «Новую Русь» от 7 февраля — фельетон Трегубова (о распутном поведении земского начальника. — В. Р.). (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 177–178).
10 февраля 1910 г. Я. П. Сегодня Л. Н. читал Достоевского и просил передать все сочинения Достоевского Булгакову. Наверно хочет поручить ему какую-нибудь работу о Достоевском» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С.178).
В. Ф. Булгаков
«Лев Николаевич… сообщил, что предполагает воспользоваться для «На каждый день» мыслями из Достоевского. Он прочел в «Русской старине» статью о нем (В. Храневича. — В. Р.), и это натолкнуло его на мысль о том, сколько интересного материала заключается в сочинениях Достоевского и как мало он заимствовал оттуда.
Выборку мыслей Лев Николаевич хочет поручить мне, для чего завтра приготовит для меня сочинения Достоевского».
Гоголь, Достоевский и, как это ни странно, Пушкин — писатели, которых я особенно ценю, — говорил Лев Николаевич. — Но Пушкин был еще человек молодой, он только начинал складываться и еще ничего не испытал… Не как Чехов»!.. Хотя у него было уж такое стихотворение, как «Когда для смертного умолкнет шумный день»[195]
3 апреля 1910 г. Я. П. Толстой сказал, что выбранные мною из Достоевского мысли не пригодятся ему для сборника «На каждый день», но что они ему интересны. Нужно принести» (Булгаков В. Ф. С. 131).
Чтение «воспоминаний поляка о Достоевском на каторге» способствовало обращению Л. Н. Толстого к афористике Ф. М. Достоевского. После знакомства с выборкой мыслей из Достоевского, сделанной Булгаковым, Толстой остановил свой выбор на трех мыслях для книги «На каждый день»:
«В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода лишь в одолении себя и воли своей так, чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда, во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведет лишь к рабству.
«Достоевский приводит в «Дневнике писателя» турецкую пословицу: «Если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели.
Люди ограниченные, тупые гораздо меньше делают глупостей, чем люди умные, — отчего это?
«Опять пропустил два дня. Нынче 11 Фев.
Знаю только то, что за эти два дня был в дурном духе. Но все-таки работал и оба дня писал, и нынче даже сделал 2 дня. Был 3-го дня Буланже. Надо написать ему предисловие к Будде. И еще много кое-чего нужно. Главное же, все сильнее и сильнее просится наружу то страдание от грехов людских, — моих в том числе, — разделяющих и мучающих людей. Нынче яснее всего думал об этом в виде «Записок Лакея». Как могло бы быть хорошо! Перечитывал Достоевского, — не то» (58, 15).
«Булгаков хвалил критические статьи Н. Н. Страхова.
Л. Н. (о нем): Он был необыкновенно скромный и огромной начитанности. Он ценил других и себя забывал. Был предан литературе. Достоевского любил.
Татьяна Львовна: И Соловьева.
Л. Н.: Всех. Правда, Некрасова не любил.
Л. Н. вспомнил, как Страхов говорил тихим голосом: «Как у вас хорошо гулять по нижней аллее» (поперечной липовой).
— Когда там хожу, всегда вспоминаю» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 181).
«Буланже говорил про появляющиеся в газетах интервью Горького, Андреева, Куприна, Арцыбашева и т. д. и что он не видит в них ничего особенного писательского, как у Достоевского, Гаршина; то, что они говорят интервьюерам, — это такая бессмыслица.
