^{Зинаида Гиппиус}

Мережковский написал книгу о Достоевском и Толстом[156], видна в ней враждебность к Толстому. Жена же Мережковского (Гиппиус З. Н. — В. Р.) писала, что и перед приездом ее муж с любовью относился к Л. Н. и что он уехал с той же любовью, с какой приехал.

Александра Львовна: Мережковскую бы взять за шиворот и выбросить ее!» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 113).

«Кузминская (Татьяна Андреевна. — В. Р.) спросила:

— Что читать?

Л. Н.: Достоевского, у него есть шедевры — «Записки из Мертвого дома». Гоголь хорош» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 165).

^{Эжен-Мельхиор Вогюэ. 1910}

«Л. Н. прочел изречение Шопенгауэра, помещенное в «Круге чтения»: «Думать, что животные не чувствуют, и не сочувствовать им — важнейший признак варварства».

Л. Н. разговаривал с Вогюэ[157] по-французски. Вогюэ, перебивая Л. Н., задавал ему разные незначительные вопросы. Говорили о Тургеневе, Достоевском (знакомых его отца), о Киселеве (после́ в Париже в 50–60-х гг.). Вогюэ говорил, что Тургенева трудно переводить на французский язык. Льва Николаевича легче, и спросил:

— А как с французского на русский?

Л. Н.: С французского на русский трудно, с немецкого легче […]

Каким-то образом перешли к вопросу о гонорарах. Бурже получает за роман 30 000 франков от журнала, а кроме того еще от издателя книги.

Л. Н.: Тургенев, Достоевский получали 100 рублей за лист. […]

Не знаю, в какой связи, Вогюэ начал рассказывать, сколько он получает в месяц от отца.

Л. Н. ему сказал:

— Кант говорит, что есть только одно настоящее наслаждение — отдых после труда (прогулка или музыка); блага, получаемые за деньги, — это не настоящее наслаждение. […]

Л. Н.: Работается хорошо днем, после сна. Ночью после целого дня нельзя так ясно мыслить. Во время работы один творит, другой критикует, а при работе ночью — критик спит. Я вполне согласен с Руссо, что лучшие мысли приходят ночью, когда человек после сна просыпается, утром и во время прогулок. У мысли есть зенит. Иногда схватишь ее, когда она только что выступает, — тогда она не будет так сильна, ясна, как в зените; иногда — когда она уже миновала зенит и слабеет (Л. Н. не говорил: «миновала», «слабеет», это не буквально его слова).

Вогюэ: Вы никогда ничего не писали ночью?

Л. Н. (подумавши немного): Ночью я писал план «Власти тьмы». Можно определить, какие книги написаны ночью. Диккенс и Руссо писали днем, Достоевский — ночью (в его романах в первых главах уже сказана вся суть, дальше — только размазывание, повторение), Байрон писал ночью. Шиллер, когда писал, выпивал полбутылки шампанского и мочил ноги в холодной воде — и в произведениях это чувствуется. В них есть преувеличения» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 172–174).

«Под вечер Л. Н. сказал:

— Хорошие книги, талантливо написанные, авторам которых было что сказать, начиная с «Горя от ума» и до настоящего времени, цензура не пропускала, и они стали тем более известными, тем больше их читали.

Господам Амфитеатровым нечего возмущаться цензурой (их запрещенных книг все равно читать не будут). […]

Л. Н. процитировал Страхову[158] слова Бисмарка и сказал:

— Никогда я не писал о том типе людей, к которым принадлежит Бисмарк. Он был безнравственный, страстный, сильный. Таким был и Бэкон, который был, кроме того, и лживым. Некрасов, Б. <?> были прямые, Федор Толстой-Американец — этот к старости так молился, что колени и руки себе ободрал.

Страхов спросил:

— А Наполеон — нет?

Л. Н.: Где же, у него пульс был 40. Наполеон принадлежал к разряду людей, как Мольтке, — холодный, расчетливый. Он (Наполеон) взял одно равенство и думал, что все христианство, это — égalité (равенство. — франц.) на пушках».

^{Н. С. Кашкин}

Вспоминали Н. С. Кашкина[159]. Л. Н. рассказал, почему он служит судьей. Ему 70 лет, богатый, друг Достоевского, Петрашевского (Фурье, Phalanstère (фаланстер — франц.)» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 179–180).

«Андрей Львович говорил, что он боится спать при закрытых дверях, а Душан Петрович их ночью закрывает.

Я сказал, что я думаю, что ему так поспокойнее, и потому закрываю в перегородке между нами дверь. (Мы с Андреем Львовичем спим внизу, в бывшей библиотеке, разделенной перегородкой на две половины: он в одной половине, я — в другой.)

Л. Н.: Достоевский говорил, что самое большое страдание для него в тюрьме было то, что он никогда не бывал один. Я это понимаю» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 271–272).

«Был разговор о Достоевском.

Л. Н.: Достоевский стенографировал свои романы, что и видно: сначала хороши, в первых же главах высказано все, дальше — повторение» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 274).

^{А. М. Горький. 1905}

«Говорили о Горьком.

Л. Н.: Заслуга Горького в том, что он показал психологию босяков, описал их жизнь с любовью, хотя иногда и неверно, показал хорошие стороны их души. Этим он и понравился, и от этого за границей имел успех, где на этих людей смотрели, как на потерянных и где не была затронута эта сторона никем. Достоевского «Записки из Мертвого дома» — то же самое» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 302).

«Софья Александровна[160] рассказывала о статье Мережковского в «Русском слове», посвященной Чехову. Мережковский хвалит его простоту, которой не достигли ни Тургенев (мало старался), ни Толстой (слишком старался), и его несравненное искусство художественно описывать природу. Приводит примеры, но как раз самые искусственные, неестественные.

Л. Н., в связи с Мережковским, вспомнил, что́ декадентского читал в «Вопросах жизни», и сказал:

— Все это декадентство — полное сумасшествие. Тут некоторая ограниченность — не преувеличиваю — есть и малообразованность, пожалуй; необразованности нет.

Там же читал о Константине Леонтьеве, славянофиле. Он был в Оптиной пустыни в послушании у Амвросия (Абрикосов сказал: «Предшественник Амвросия — Макарий, которого описал Достоевский»).

— Я его знал (Леонтьева), очень интересный человек[161], — сказал Л. Н.

Л. Н.: Вечером, если будет охота слушать, будем читать рассказ Герцена «Долг прежде всего». Нет ничего подобного в русской литературе. «Кто виноват?» — робкое, это — бойкое…» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 353–354).