— Но зачем же вы пришли сюда? — чуть ли не взвизгнула Юлия Павловна, снедаемая любопытством.

Ника замирает на мгновение в молчании. Все ждут ее ответа, больше всех инспектриса Гандурина. И вот с дрогнувших губок Ники срывается никем не предвиденный ответ:

— Я хотела поговорить с "ним".

— Что? Что вы сказали?

Пальцы Юлии Павловны остро впиваются в руку девушки. Ее глаза, как две стрелы, пронзают Нику. Если бы эти стрелы имели возможность убивать, то хорошенькая Ника Баян, наверное, уже лежала бы у ног инспектрисы, пронзенная ими насмерть. Но лицо самой Ники внезапно приобретает ее обычное задорное веселое выражение.

— Ну что ж такого, m-lle, — говорит она, тряхнув плечами — ну что ж такого? Я хотела поговорить с Ефимом.

О, этого еще недоставало. Институтки трясутся от усилия удержать смех. Лица их красны, черты искажены. Гандурина до того растерялась от этого неожиданного признания Ники, что положительно теряет дар слова.

И только после продолжительного молчания она поднимает палец к небу и торжественно говорит:

— Баян, я уважаю вашего отца и жалею его, потому что воистину горькое испытание иметь такую дочь. Вы интересуетесь разговором с простым сторожем. Ужас! Ужас! Я не хочу наказывать вас за это, Баян, так как вы были чистосердечны и покаялись мне во всем откровенно, но я требую, чтобы вы выбросили вашу дурь из головы, а для этой цели молились бы ночью. Молитесь, кладите по десяти поклонов утром и вечером, читайте по две главы Евангелия ежедневно, и, может быть, Господь милосердный избавит вас от наваждения и просветит ваш ум. А затем я требую, я беру с вас честное слово, что вы не будете искать больше случая увидеть Ефима и караулить его здесь. Вы должны дать мне это слово, Баян, — торжественно заключила свою речь инспектриса.

— Я даю вам его, m-lle. Я постараюсь исполнить все то, что вы говорите, и надеюсь, что ваши советы спасут меня, — исполненным смирения тоном шепчет Баян.

Юлия Павловна растрогана и польщена. Обаяние этой очаровательной девушки-ребенка действует и на нее. Никто еще с нею не говорил так чистосердечно. И потом, не так уж, в сущности, грешна эта девочка с поэтичной головкой, с глазами, как две далекие небесные звезды, что чувствует потребность поговорить с посторонним человеком. И костлявая рука инспектрисы протягивается к юному свежему личику, а скрипучий голос бубнит протяжно:

— Вы дали мне слово, и я вам верю. Вы всегда держите ваше слово, Баян. А теперь ступайте все в залу на молитву, и чтобы я вас никогда не видела здесь.

С этими словами Гандурина исчезла так же быстро, как и появилась, за колоннами нижней площадки.

— Вот так ловко придумала!

— Ай да Никушка! Ай да молодец!

— Умереть от хохота можно!

— Нет, ведь выдумать надо: хотела поговорить с Ефимом!

— Ха-ха-ха!

Подруги хохочут неистово, не будучи в силах сдерживать смех, но сама Ника грустна. В поэтично растрепанной головке проносятся сбивчиво-тревожные мысли:

"Ложь, невольная хотя, но все-таки ложь. И бедный добрый Ефим точно явился посмешищем. И Ханжа тоже. Некрасиво это в сущности, но что же делать? Был единственный выход спасти троих людей, другого выбора не было, пришлось пойти на сделку с собственной совестью ее, Никиным, «рыцарством», за которое ее так любят в институте".

И успокоенная отчасти, она последовала за подругами в зал, где уже собрались все классы в ожидании общей молитвы.

На дворе трещит декабрьский морозец. Снежинки-мухи крутятся за окнами. Одиннадцать часов утра. В классе выпускных сидит учитель словесности — высокий, некрасивый, с худым болезненным лицом и глубоко запавшими глазами. Его фамилия Осколкин, но есть и прозвище, как это водится в институте: за постоянное прибавление фразы "благодарю вас" после каждого ответа, его так и прозвали институтки Благодарю Вас.

Он подробно и красочно объясняет воспитанницам значение Пушкина, разбирает повести Белкина, говорит о романах и поэмах великого поэта. Мелькают названия: "Арап Петра Великого", "Капитанская дочка", «Полтава», "Цыгане", "Евгений Онегин".

У окна за столиком, низко склонив голову, сидит над изящной полоской английских кружев вторая французская классная дама, Анна Мироновна Оль, прозванная институтками Четырехместной каретой. Анна Мироновна не в меру полна, не в меру мала и очень добродушна. Но прозвище Четырехместной кареты она заслужила отнюдь не за свою фигуру; нет, это прозвище имело гораздо более глубокий смысл. У добродушной и снисходительной, много спускающей с рук институткам Анны Мироновны есть «пунктик»: она постоянно повторяет воспитанницам, что для каждой благовоспитанной девушки необходимо соблюдать четыре правила, а именно: прилежание, любовь к занятиям, веру в успех и почтение к педагогическому начальству. За это ее и прозвали Четырехместной каретой. Сейчас Четырехместная карета так углубилась в тщательное обметывание кружков английской прошивки, наметанной на длинную полосу батиста, что и не видит того, что происходит в классе. А происходит нечто не совсем обыкновенное.

Перед Никой Баян лежит тонко разрисованная красками художественная программа. В ней малиновым шрифтом по голубому полю значится:

"Музыкально-вокально-танцевальный вечер, имеющий быть в пользу бедной сиротки в выпускном 1-м классе Н-ского института".

Затем следовали номера исполнения;

Арию Татьяны из оперы "Евгений Онегин" исполнит госпожа Козельская.

Марш "Шествие гномов" из оперы "Кольцо Нибелунгов" Вагнера исполнят в четыре руки госпожи Тольская и Сокольская.

"Мечты королевы", стихотворение Надсона, прочтет госпожа Браун.

"Как хороши, как свежи были розы", стихотворение в прозе Тургенева, продекламирует госпожа Веселовская.

Цыганские романсы под гитару исполнит госпожа Чернова.

И в заключение «Танцы-фантазии» исполнит босоножка госпожа Ника Баян.

Программа обещала быть крайне интересной. Ее составили накануне шесть заговорщиц во главе с Никой: Наташа Браун, Золотая Рыбка, Хризантема и Алеко с Земфирой. Составили по необходимости: наступила зима, а у Глаши, то есть, у Тайны, дочери института ничего не было: ни теплого платья, ни сапог, ни галош, ни пальто. А малютка рвалась на прогулку. Решили сообща устроить вечер, первый платный вечер в институте, в пользу бедной сиротки, якобы проживающей в деревенской глуши.

Смелые Никины мечты полетели далеко. Было условлено просить начальницу назначить день, дать залу, разрешить пригласить родных, братьев, кузенов, устроить после вечера танцы. Ах, все это было так заманчиво и интересно. А главное, обещало известную сумму денег в пользу Глаши. Входные билеты были назначены по гривеннику. Сумма крохотная, в сущности, доступная каждому; она бы не стеснила никого, а для маленькой Тайны составила бы весьма и весьма многое.

Все это вихрем проносится в кудрявой головке Ники, пока она с сосредоточенным видом берет в руки карандаш и самым тщательным образом высчитывает, сколько может принести денег этот вечер.

Вдруг на крышку тируара (пюпитра, на институтском языке) падает скомканная бумажка.

Ника вздрагивает и оборачивается назад.

С последней парты ей кивает Шарадзе:

— Читай скорее! Читай скорее!

Баян развертывает бумажку и читает:

"У Тайны порвались чулки, я заметила. Нет также и зубной щетки. Когда нынче Золотая Рыбка понесет обед, пошли с нею деньги Ефиму, хоть сколько-нибудь.

Дедушка Тайны Тамара Дуярская".

Едва успевает Ника дочитать последнюю фразу, как худощавое лицо Осколкина обращается в ее сторону.

— Госпожа Баян, — звучит его спокойный, всегда немного иронический голос, — соблаговолите повторить то, о чем я только что говорил.