— Явись! Явись! Явись! — повторяет Невеста Надсона. — Явись и сообщи нам, какая жизнь ждет нас там, за гранями бытия.

— Охота ему тоже являться и тревожить себя ради каких-то девчонок, — шепотом говорит Ника.

— Я думаю, — соглашается с нею Чернова.

— Но он не может не видеть, как его здесь любят, — пылко возражает Наташа и в забывчивости начинает декламировать шепотом:

- Брось, милая, брось, лучше послушай, что за загадку я тебе скажу. Что такое: "висит зеленая и пищит"? — кричит Шарадзе.

— Лампа! — хохочет Золотая Рыбка. — А зачем тогда пищит?

— Mesdames, тише. Или духов вызывать, или шарады разгадывать, что-нибудь одно, — сердится Невеста Надсона.

— Все равно, надо свет погасить. При свете он не пожелает явиться, — говорит Хризантема.

— Согласны, согласны. Тушите.

— Страшно, mesdames, в темноте, — шепчет Маша Лихачева.

— Тебе-то уж нечего бояться вовсе, — острит Ника; духи к тебе-то не подойдут: от тебя духами за версту пахнет. Чихать будут, а духам чихать нельзя.

— Mesdames, я гашу свет. Сидите смирно.

В «клубе» сразу становится темно. Напряженная тишина водворяется в комнате. Чего-то сосредоточенно ждут.

Наташа Браун вперила глаза в дверь (ей почему-то кажется, что дух, как живой человек, должен войти не иначе как через дверь), и губы ее шепчут беззвучно:

— Ты войдешь сейчас, прекрасный поэт, бледный и чернокудрый рыцарь искусства, и целый мир неведомых радостей принесешь с собой. Ты расскажешь нам, какие дивные гимны слагаешь теперь в загробном мире… Явись же скорее, дай возможность увидеть твой кроткий образ, твой дивный лик.

— Селедка! Не лампа, а селедка! — вдруг неожиданно раздается среди абсолютной тишины торжествующий голос Шарадзе.

— Что такое?

— Ну да, селедка. Висит, потому что ее повесили, зеленая, потому что ее в зеленую краску выкрасили, а пищит — для того, чтобы труднее разгадать было…

— Так это она про шараду. Ха-ха-ха!

— Mesdames, это свинство. Тут настроение нужно, а они хохочут, — сердится Наташа Браун.

— Ах, Господи! Дух под столом, кажется, за ногу меня схватил!

— Лихачева, стыдись, такая большая и такая…

— Глупая… Очень может быть, — беззаботно говорит Маша. — Воля ваша, скучно сидеть и ждать у моря погоды. Не очень-то любезные господа ваши духи, должна я сказать.

— Mesdames, mesdames! Смотрите, какая красота! — и Ника Баян поднимает к верхнему, не замазанному известью стеклу окна восторженное, восхищенное личико.

Действительно, красиво.

Луна, бледная таинственная красавица, движется медленно среди облаков по залитой ее млечным сиянием лазури.

Горы, пропасти, ущелья, башни, замки и дворцы возвышаются там, за нею… И кажутся они серебряными в ее обманчивом сиянии.

— Сейчас, я чувствую, должно совершиться нечто, — говорит Наташа Браун, и белокурая головка ее снова поворачивается в сторону двери.

Все вздрагивают. Нервы невольно напрягаются.

Так и есть… Тихие, едва уловимые шаги слышатся в коридоре. Кто-то словно подкрадывается в ночной тишине.

"Он!" — бурно колотится сердце в груди Наташи.

Все ближе, все слышнее шаги… Девушки притихли и насторожились… Даже Баян не шутит. Даже Алеко не смеется над «настроением» подруг против своего обыкновения.

Кто-то идет. Крадется по направлению к «клубу». Невольная жуть охватывает сердца девушек. Руки, сцепленные пальцами, дрожат. А шаги все ближе и ближе. Сердца трепещут и бьются.

— Боже мой! — срывается у кого-то подавленным звуком.

Все явственнее чудится, как кто-то притаился по ту сторону двери и берется за дверную ручку.

Все бледнеют. Невольно захватывает дыханье в груди.

Дверь скрипнула и распахнулась настежь.

Белая фигура стройной институтки с маской на лице перешагнула порог «клуба». И в тот же миг жалобно прозвучал высокий взволнованный голосок:

— Зачем вы потушили огонь? Зачем сидите в темноте? Ах, как страшно!

— Лиза! Лизонька! Ты?

Черная маска скользит вниз, и встревоженное лицо Лизы Ивановой появляется чуть озаренное лунным светом. Лиза смотрит на юных спириток большими испуганными глазами. Спиритки — на Лизу.

— Что за маскарад? Почему ты в маске? Что случилось? Да говори же. Говори скорей.

Спиритический сеанс прерывается. Тревога растет. Не до вызова тени теперь, когда настоящая жизнь предъявляет свои права.

— Mesdames, я сейчас от Таиточки, Стеша приходила и просила зайти к сестренке. Глаша все время капризничает и блажит. Я боялась быть узнанной и надела маску. Так, думаю, не узнает Ханжа, если встретится невзначай. Слава Богу, никого не встретила. Но Таиточку не успокоила тоже. Девочка плачет, капризничает весь вечер и все зовет «бабушку» Нику. Ефим с ног сбился, трясется от страху. Того и гляди плач Таиточки привлечет внимание начальства.

— Меня она зовет, ты говоришь? Ника быстро срывается со своего места.

— Да, да…

— В таком случае бегу.

— Стой, стой! Надень мою маску на всякий случай.

— Да захвати мой платок. Давай я закутаю тебя хорошенько. Так. Теперь ты — таинственная фигура в черном, с маской на лице, ни дать ни взять героиня какого-нибудь старинного французского романа, — смеется черненькая Алеко.

При свете луны Ника, действительно, имеет фантастический вид. В разрезах черной бархатной маски таинственно мерцают ее глаза. Темный платок драпирует наподобие плаща всю ее тоненькую гибкую фигурку. Длинная нижняя собственная юбка темно-синего цвета, доходя до пяток, делает ее выше ростом, стройнее.

— Прощай, прощай и помни обо мне! — патетическим жестом поднимая руку кверху, басит она, пародируя слова тени отца Гамлета, одного из лиц бессмертной шекспировской трагедии.

— До свидания, дети мои. Иду. Если Ханжа встретится, клянусь, испугается и ударится в бегство.

— Вне сомнения, ибо ты страшна сейчас, как смертный грех

— Тем лучше для меня. Тем хуже для нее. Addio. Скрываюсь.

Ника давно исчезла, а восемь оставшихся в «клубе» девушек с присоединившейся к ним девятой, Лизой, долго еще беседовали и делали предположение по поводу Глашиного беспокойства.

— И чего она капризничает, право. Все, кажется, у нее есть: и шубка, и белье, и платье, и конфеты, и в сберегательной кассе две с половиной сотни на ее имя лежит… — резюмирует Тамара.

— Боже, Тамара, как ты, однако, наивна, — волнуясь, замечает Золотая Рыбка, — во-первых, Таиточка еще слишком мала, чтобы понять такую важную вещь, как лежащие на книжке в сберегательной кассе деньги, а во-вторых… К чему ей и шубка, и нарядное платье, когда она целыми днями сидит взаперти в своей сторожке.

— Неправда, она гуляет.

— Несчастная! Это она называет гулять: постоять четверть часа на пороге «мертвецкой» при открытой двери на крыльце.

— Ах! — и маленькая ладонь Шарадзе изо всей силы шлепает себя по лбу.

— Что такое? Что с тобой?

— Идея, mesdames, идея!

— Новая задача или шарада, конечно? — иронизирует Золотая Рыбка своим стеклянным голоском.

— Да, если хотите, это — шарада, но такая шарада, которую не решит никто.

— А ты решила?

— Я решила.

— Двенадцать тебе с плюсом за это, — Маша Лихачева посылает армянке воздушный поцелуй.

— Говори же, говори, Тамара! — звучат кругом голоса заинтересованных девушек.

— Вот в чем дело, mesdames. Ведь Скифки нет в институте.

— Нет, но это не шарада, а решенный вопрос.

— И не будет еще с неделю по крайней мере.