Макар Иванович, как всегда, поднялся из-за стола только после того, как весь самовар был выпит.

– Однако ты некрещеную рыбу ешь! – выдвинул он неожиданный аргумент, который так поразил старуху, что она замолчала. На этом разговор закончился. А утром на другой день Конобеев, надевая водолазный костюм, сказал:

– Прощай, старуха. Когда захочешь меня видеть, подойди к берегу, опусти руки в воду и постучи камушком о камушек. В воде хорошо слышно. Я стук твой услышу и вылезу.

Марфа Захаровна посмотрела на своего мужа с испугом. Он превращался в ее глазах в водяного. Он уже знал, что делается у них там, под водой, как слышно, как видно… И этот страшный большой черный нос, эти глаза-очки!..

– Когда же ты придешь? – спросила старуха, присмирев, дрогнувшим голосом.

– Как справлюсь, – неопределенно ответил он и зашагал к берегу. Старуха поплелась вперевалку за ним, а впереди бежал Хунгуз и тревожно лаял.

– Чувствует животная!.. – промолвила Марфа Захаровна, вздыхая.

– Ну, прощай, – еще раз сказал Конобеев. Марфа Захаровна посмотрела на каучуковый нос, ровный и гладкий, без единого волосика, к виду которых на мясистом носу мужа она так привыкла, и тяжко вздохнула.

– Прощай. Бог тебе судья.

Но Конобеев не слыхал последнего напутствия жены. Он смело вошел в воду и зашагал, погружаясь все более. Волны шипели песком вокруг него, как бы сердясь, что человек идет туда, куда ему нет доступа. Марфе Захаровне этот «змеиный шип» казался дурным предзнаменованием. Хунгуз, видя «утопающею» хозяина, завыл, заскакал на берегу, бросился в воду… Конобеев отогнал собаку рукой и погрузился в волны с головой.

Плакала старуха, выла собака.

Конобеев не раз выходил на берег, видался с женою, пил чай, уговаривал опуститься вместе с ним на дно, но она упрямо отказывалась и бранила его, называла водяным и безбожником. Макару Ивановичу было жалко старуху. Она хоть и по глупости своей, а сильно страдала. Жили вместе тридцать лет и три года, как в пушкинской сказке, да и разлучились… Конобеев нередко думал об этом, когда ему не спалось, и не мог понять: оттого ли не спится, что думы одолевают, или оттого, что сна ни в одном глазу. И вот однажды, проворочавшись на кровати почти до утра, он явился к Волкову и сказал:

– Семен Алексеевич! Однако помогите мне уломать старуху к нам переехать жить. Оно бы ловчее было. Самоварчик бы ставила нам, уху, щи, кашу варила. Надоели эти корейские кушанья, что Пунь нам готовит. Пунь была бы по стирке, за чистотой смотрела, а моя старуха – за харчем.

Ванюша, присутствовавший во время этого разговора, сказал:

– Семен Алексеевич! Мы вот что сделаем – пойдем всем миром: вы, я, Макар Иваныч, Гузик. Будем ее просить вроде как депутацией. Не откажется.

Волков безнадежно махнул рукой.

– Ничего не выйдет, – ответил он. – Я уже говорил с ней и убеждал ее. Крепкая старуха. Стоит на своем – и баста!

– Тогда вот что: скажем, что Макар Иваныч помирает, она испугается и придет…

– Однако она со страху и помереть может, – возразил Конобеев. – Уж лучше без обману. Пойдем попросим всем миром, может, что и выйдет.

И, захватив на всякий случай водолазный костюм для Марфы Захаровны, все отправились на берег.

Марфа Захаровна стирала белье у фанзы и была даже несколько напугана, когда увидала, как из волн морских вышло четыре чудовища – впереди них ее муж-богатырь, как дядька Черномор, – и вся эта процессия двинулась к фанзе. Марфа Захаровна наспех вытерла руки, спустила фартук и в выжидательной позе остановилась у двери. Хунгуз с радостным лаем бросился к хозяину. Процессия людей с большими черными носами и огромными очками подошла к фанзе. Все сняли водолазные полумаски и с поклонами подошли к Марфе Захаровне. От этой торжественности у Марфы Захаровны даже закололо в носу.

Волков произнес речь, в которой говорил о том, что Макар Иванович заболел с тоски, что он не спит по ночам и что от всего этого и работа у него не клеится, и если бы Марфа Захаровна согласилась жить в море, то она очень помогла бы всем им. Ее можно было бы принять в штат служащих и платить ей деньги… (Тут Марфа Захаровна отрицательно махнула рукой.) А если и не из-за денег, то все же она должна согласиться ради того, чтобы помочь им всем.

Потом говорил Ванюшка, потом Гузик. И все они просиди ее. Никогда еще столько людей не просили Марфу Захаровну! Она была смущена, взволнована и польщена. И неизвестно, что побудило ее решиться: то ли что ее просят, или, быть может, мимоходом брошенное Волковым упоминание о том, что ее приглашают на службу и что ей будут платить жалованье… Она не была корыстолюбива и не привыкла обращаться с деньгами. Муж доставлял ей «натурой» все необходимое. Но у нее далеко отсюда был внучек, сын ее дочери, в котором она души не чаяла. И теперь Марфа Захаровна получала возможность делать ему подарки, а потом, собрав денег, даже поехать повидаться с ним перед смертью. А может быть, и самолюбие ее было задето? Ванюшка опять говорил о том, что Пунь не побоялась опуститься на дно.

Марфа Захаровна, выслушав все речи, обращенные к ней, ударила руками по толстым бедрам и засмеялась.

– Ах вы, сукины коты! – неожиданно обратилась она к членам депутации. – Что выдумали! Столько народу ко мне одной, будто я барыня какая. Ну, что мне с вами делать? Возьму грех на душу. Ведите, топите меня, старую!

– Зачем топить, мамаша! – ответил повеселевший Ванюшка. – Представим в лучшем виде. Примерьте носик, мамаша! – И Ванюшка протянул Марфе Захаровне водолазную полумаску.

Марфа Захаровна испуганно ахнула и отшатнулась.

– Не бойтесь, мамаша, не укусит, – продолжал Ванюшка. – Наденьте на нос, а я помогу вам завязать. – Он взял из ее рук полумаску и начал прилаживать на лице. – В лучшем виде, мамаша. Теперь ранец. Вот так. Приподнимите ручки.

Ремни под мышки. Не тяжело? Ранец-то почти пустой, один воздух.

– К носу плотно пришлось? – спросил Гузик и взял Марфу Захаровну за черный каучуковый нос. Она легонько взмахнула руками и снова опустила их: делайте, мол, что хотите, ваша воля!

– Хорошо! Можно присоединить трубки с кислородом. Пусть поучится дышать. Вы, Марфа Захаровна, воздух в себя носом тяните, а из себя ртом выпускайте.

– Да что вы, в самом деле, сейчас меня хотите под воду тянуть? А собраться как же? Я так не могу! Я все свое хозяйство должна с собою взять.

– Возьмем, возьмем, все возьмем, не волнуйтесь, мамаша, – сказал Ванюшка. – Вы только дышите. Вот так. Ну, начинайте! Раз! Раз! Так, хорошо. Идемте, мамаша. Вашу ручку. Гузик, бери за другую. – И в сопровождении двух кавалеров, больше похожих на конвоиров, Марфа Захаровна направилась к берегу океана.

– Ой, батюшки, боюсь! Ой, умру!

– Вот видите, Марфа Захаровна, я же говорил вам, что вы от страху в море не хотите идти, – сказал Ванюшка. – А Пунь, та не побоялась, так за своим муженьком и зашагала.

Это подействовало. Марфа Захаровна сделала еще несколько шагов. Но, когда волны начали обдавать подол длинной старомодной юбки, старуха вновь остановилась.

– Позвольте, но как же это так? – сказала она. – Ведь я вымочусь, вся вымочусь и на полу у вас там наслежу. А переодеться я ничего не взяла с собой.

– Не беспокойтесь, мамаша, – сказал Ванюшка. – Мы там вас живо электричеством высушим, вам и переодеваться не надо будет. Прямо, можно сказать, сухою из воды выйдете. Ну, смелее, крещается раба божия Марфа!.. – И он потащил ее в воду.

– Ах! Уф! – кричала Марфа Захаровна.

– Закройте ротик, Марфа Захаровна, захлебнетесь, мамаша! В воде ахать и охать воспрещается! – строго сказал Ванюшка.

Когда вошли в воду до пояса, Гузик сказал, что пора надеть наушники. Все плотнее натянули на уши аппарат и быстро вошли в воду. Марфа Захаровна что-то еще кричала, но ее уже не слышали. Однако, когда она погрузилась в воду с головой, то вдруг начала биться в руках, как пойманная рыба. Гузик и Ванюшка пытались удержать ее, но подоспевший Конобеев вырвал свою старуху из их рук и вынес на поверхность почти потерявшую сознание. Когда она отдышалась, то объяснила, что без привычки наглоталась воды и едва не захлебнулась.