Пришлось здесь же на берегу устроить совет.

– Это без привычки, мамаша, вы поучитесь немножко, – твердил Ванюшка. Но Гузик убеждал, что гораздо проще принести зимний водолазный костюм со скафандром. В таком аппарате Марфа Захаровна может дышать, как ей заблагорассудится, – вода не вольется в рот. С этим все согласились. Пока Марфа Захаровна переодевалась в сухое, Ванюшка «слетал» на дно и принес из подводного жилища новенький водолазный костюм, в который и облачили Марфу Захаровну. Теперь дело пошло легче.

Еще несколько шагов, и Марфа Захаровна спустилась под поверхность океана и вступила в новый для нее, необычайный мир. Ее все пугало и удивляло. И свет фонарей, внезапно загоревшийся на голове Гузика и Ванюшки, и неожиданно громкий голос мужа, сказавшего ей через слуховую трубу: «Однако не робей, старуха!», и рыбы, шнырявшие возле самой ее головы.

Несмотря на тяжелые свинцовые подошвы, старуха чувствовала себя легче, как будто она сразу стала сильнее, моложе. Это было довольно приятное, новое ощущение. Но зато быстрота и резкость движений пропали. Все шли медленно, словно подражая плавности движений водорослей. Гузик и Ванюшка уже не поддерживали Марфу Захаровну за руки. Она шла самостоятельно.

– Однако вот мы и дома! – услышала Марфа Захаровна голос мужа.

– Где? – Она ничего не видела. Свет фонаря, выхватывая круг из зеленоватой мглы, освещал лишь два-три десятка метров водяного пространства с бесконечным количеством водорослей. В силу причудливых законов подводного видения Марфе Захаровне казалось, будто она идет в глубину какой-то трубы, наполненной мохнатой бурой паутиной. Но вот за длинными лентами и красивыми лапчатыми листьями она увидела что-то большое, темное, круглое – слишком правильно округленное для того, чтобы быть естественным созданием природы, которая умеет изготовлять круглые предметы только слишком больших или очень маленьких размеров: солнца, планеты, росинки, дождевые капли…

Когда подошли еще ближе, Марфа Захаровна увидала железную стену с большой круглой «заплатой». Это был вход: Волков подошел к «заплате», откатил вбок железную дверь и жестом пригласил Марфу Захаровну переступить порог. Все вошли в камеру. Дверь задвинулась. Вода начала быстро вытекать. Скоро камера освободилась от воды. Над головой Марфы Захаровны загорелась электрическая лампа. Гузик и Ванюшка погасили свои головные фонари, подошли к Марфе Захаровне и помогли ей снять тяжелый водолазный костюм.

– Поздравляю с прибытием! – сказал Ванюшка.

Глава 12

Хунгуз

Волков, Конобеев, Гузик и Ванюшка быстро сбросили свои полумаски и ранцы, спрятали водолазные костюмы в железный шкаф и явились перед Марфой Захаровной в обыкновенном виде, который для нее, женщины старой и строгого нрава, казался довольно неприличным. Она старалась не смотреть на полуобнаженные тела мужчин. Один только Конобеев был приличен в своих широких штанах и длинной рубахе.

– Ну, идем, старуха, – сказал он, взяв старуху за руки, чего раньше никогда не делал. Это было непривычно и трогательно. – Покажу тебе, как живут морские жители.

Марфу Захаровну ввели в восточный домик, где помещались Конобеев и Гузик. По случаю прибытия гостьи Гузик переселился в лабораторию, помещавшуюся в южном домике.

Когда Марфа Захаровна вошла в чистенькую комнатку подводной избушки, она была чрезвычайно удивлена и даже поражена. Неизвестно, как представляла она это подводное жилище, но, наверно, ей мерещились осклизлая тина, копошащиеся в полутьме морские гады и ужасная сырость – как же может быть иначе в воде! И когда она увидала толстые бревна стен, пахнущие смолой («совсем как на земле!»), чистый белый пол, который можно мыть, не боясь занозить руки (так хорошо были оструганы половицы), стол, табуреты, кровати, дощатую перегородку – все сухое, земное, настоящее, – она не верила глазам своим. Было тепло, даже жарко, – Гузик постарался. Электрическая лампа светила ярко. Марфа Захаровна стояла посредине комнаты, сложив руки на круглом животе, и вид у нее был такой, словно она молится в храме. Конобеев наблюдал за нею, самодовольно улыбаясь.

– Однако ты боялась замочиться, отсыреть, замерзнуть, – сказал он. – Тут тебе будет лучше, чем в китайской фанзе. Ну скажи, старуха, неплохо?

– Грех с вами! – неопределенно ответила Марфа Захаровна. – А окно-то зачем? – вдруг заинтересовалась она, поднимая занавеску. – Тьма-то какая!.. Нет, тут не то что на земле. Ночь вечная! Затоскуешь без солнышка.

– Эту ночь мы сейчас в день превратить можем, – ответил Конобеев. – Сейчас, вишь ты, железный ставень закрыт, а вот мы откроем его да свету пустим… – Конобеев повернул рычажок и выключатель. Железный засов отодвинулся, яркий свет осветил пространство за стеклом, и Марфа Захаровна увидала рыб, подплывших к стеклу. Через несколько минут их собралось множество.

– Однако целая уха! – сказал Конобеев. – Если скучно станет, в окошко погляди, что делается.

– А что тут делается? Все одно. Рыбы и рыбы.

– Однако ты приглядись и увидишь, что и тут разное бывает. По рыбам ты многое узнаешь: ночь или день, утро или вечер, солнце над головой или тучи, тихая погода или буря. Я уже насквозь всю эту Премудрость узнал. Вот тут и будешь жить со мной. А теперь пойдем, покажу тебе кухню и твою помощницу.

Конобеев открыл деревянную и железную двери и провел Марфу Захаровну в коридор с железными ставнями. После теплой и сухой избы здесь чувствовался холодок и как будто тянуло сыростью. Марфа Захаровна поежилась.

– Небось не отсыреешь. Вот и пришли, – сказал Конобеев. Они вошли под крышу большого центрального купола, где помещались столовая, библиотека-читальня, машинное отделение и кухня. Еще пара дверей, и они в столовой. Здесь их приветствовал Ванюшка.

– А вот и кухня, – сказал Конобеев, открывая деревянную дверь.

Пунь, увидав входящую Марфу Захаровну, отвесила ей низкий поклон. Она охотно пала бы ниц на землю, чтобы показать глубокое почтение, но Ванюшка отучил ее от этой «азиатской рабской церемонии», как он говорил. Смуглое лицо Пунь сморщилось в улыбке. Она сказала нараспев:

– Мама халасо! – Этими словами Пунь выражала свое удовольствие по поводу того, что в подводном жилище появилась еще одна женщина.

Марфа Захаровна привыкла к подводному жилищу скорее, чем ожидал Конобеев. Она, как практическая женщина, быстро оценила все выгоды и удобства нового жилища. Только к одному она никак не могла привыкнуть – к «электрическому чаю». Ей недоставало самовара. В конце концов Гузик должен был приделать электрическую грелку к ее самовару. Правда, самовар вскипал не от углей, как это полагалось, но, вскипев, он ничем не отличался от настоящего «православного» самовара. И еще одно огорчало старуху – это то, что на берегу осталась собака Хунгуз, к которой она привыкла.

– Лает небось сердешный день и ночь, – говорила она и не обманывалась в своих предположениях.

Когда, несколько дней спустя, Конобеев вышел на берег, он застал там Хунгуза, похудевшего от тоски. Пес, вероятно, оплакивал свою хозяйку, безвременно погибшую в волнах океана. Увидав Конобеева, Хунгуз завизжал от радости и стал лизать мокрые руки старика. Конобеева растрогала эта ласка. Он ничего не сказал жене о встрече с Хунгузом, чтобы не расстроить се, но, встретив Гузика, заявил: «Однако надо и Хунгуза взять сюда. Пропадет с тоски пес. Жалко. Тварь тоже чувствует».

– Как же мы доставим его сюда? Разве что в большом водолазном костюме. – Лицо Гузика вдруг сделалось грустным. Оно всегда казалось таким, когда молодой ученый задумывался. Конобеев посмотрел на Гузика и, вздохнув, отошел. Не до собаки, видно, Гузику. У него дела поважнее.

Но Конобеев ошибся. Гузик как раз думал о собаке.

«А в самом деле, – думал он, – почему бы не сконструировать водолазный костюм для собаки? Сделать такой аппарат, в котором она смогла бы не только прийти сюда, но и бегать по дну моря?»

Гузик отправился на берег, подозвал Хунгуза, измерил объем его шеи, головы и длину морды и вновь нырнул в океан.