Впереди шли старшие. Маргарита Вронская первая подошла к мешку и смело опустила в него руку, назвав свое имя.

За нею приблизилась графиня Стэлла. Потом подошла Маруся Васильева. Эта, никогда не унывающая шалунья-девочка, и тут оказалась верна своему характеру: даже при таких обстоятельствах она не удержалась, чтобы не выкинуть обычной шутки.

— Мяу! Мяу! — промяукала она.

— Васильева, — строго произнес Орлик, — как вам не стыдно паясничать в такую минуту!

— Простите, Василий Андреевич, — сконфуженно оправдывалась Коташка.

За нею подошли две сестрицы, Зайка и Лиска. Они так привыкли делать все сообща, что и теперь захотели обе в одно и то же время запустить руки в мешок. Но Орлик вовремя предупредил, что этого нельзя, и девочка покорились ему со вздохом. С Гусыней произошло некоторое замешательство. Машенька Степанович подошла к мешку вплотную и стояла перед ним, в неизъяснимом ужасе глядя на директора.

— Берите же, Степанович! Вы задерживаете остальных, — торопил Орлик, видя нерешительность девочки.

— Ай, не могу! — так и встрепенулась Машенька. — Ей-богу же не могу! Хоть зарежьте, не могу. Я туда суну руку-то, а как он оттуда шасть…

— Кто? — в один голос спросили девочки.

— Да тот, кто в мешок спрятан! — в ужасе прошептала простоватая Машенька.

— Успокойтесь, Степанович! В мешке никого нет, — произнес Орлик, едва удерживаясь от улыбки, которая вряд ли была бы заметна впотьмах.

— Ай, Ай! — запустив было руку в мешок вскричала Машенька, — ай, не могу! Боюсь!

Кое-кто из девочек фыркнул, несмотря на торжественность минуты.

Едва-едва уговорили Машеньку взять из мешка билетик.

Вслед за Ниночкой Рузой, между нею и Берг, подходила Тася. Неспокойно было на душе девочки, и чем ближе приближалась она к злополучному мешку, тем сердце ее билось сильнее. Ей казалось немыслимым запустить туда руку и вынуть билетик. Она была заранее уверена, что судьба справедливо накажет ее, и все узнают ее вину.

Робко подошла девочка к директору и, постояв секунду перед ним, скользнула пальцами по мешку, но руку в него опустить не решилась. Она точно боялась, что ненавистный билетик сам приклеится к ее пальцам и таким образом уличит ее. Потом, как ни в чем не бывало, она отошла к группе подруг, уже взявших билетики.

— Ну-с, кажется, все подходили? — спросил в темноте Василий Андреевич, когда последняя из девочек, Пчелка, отошла от него.

— Все! — хором отвечали девочки.

— Осветите столовую, — приказал Орлик.

Самая высокая из пансионерок, Маргарита Вронская, встала на табурет и зажгла висевшую над столом лампу. В комнате стало по-прежнему светло.

— Поднимите руки, каждая ту, которою брала билет! — снова скомандовал Орлик.

Девочки повиновались. И тут же легкий крик изумления вырвался из груди всех присутствующих. Каждая рука, державшая билетик, была черна, как у трубочиста, и только одна из них резко отличалась своей белизной от остальных.

В Тасиной руке не было билетика.

— Тася, я не буду наказывать вас, — сказал Орлик, — вы уже достаточно наказаны и угрызениями совести, и этими минутами стыда перед подругами. Бог с вами. Пусть это послужит вам хорошим уроком и навсегда предостережет от всего дурного.

Директор пансиона вышел из столовой, а пансионерки зажужжали, как рой пчелок.

— Нехорошо, Стогунцева! Стыдно, Стогунцева!

— Отстаньте! — крикнула Тася, глядя исподлобья на девочек. — Отстаньте от меня.

— Не кричи, пожалуйста! — сказала Красавица, — мы и не думаем приставать к тебе; мы только высказали наше неудовольствие и теперь и знать не хотим такую дурную девочку.

— Сами вы дурные! Не очень-то я нуждаюсь в вашем обществе. Мне только Дуся нужна. Я одну Дусю люблю, а вас всех ненавижу. Пойди ко мне, Дуся. Я хочу быть только с тобой, а их мне не надо, — она кивнула на остальных девочек, — я ненавижу их!

Дуся в ответ на ее слова только покачала головой и, глядя на Тасю с укором своими ясными, честными глазками, возразила:

— Нет, Стогунцева, я не пойду к тебе. Я заступалась за тебя, когда считала тебя хорошей, а теперь… теперь я вижу, что ты дурная, и пока не узнаю, что ты исправилась, не буду твоей подругой.

— Так, Дуся! Справедливо, Дуся! Хорошо, Дуся! — кричали девочки.

Тасе было невыразимо тяжело. Она прошла в классную и уселась на том самом окне, где недавно разговаривала с маленьким фокусником.

Уже давно прозвучал колокол, призывающий пансионерок ко сну, стихли голоса в пансионе, а Тася все сидела и думала свою горькую думу.

— Не нужна я им — и не надо! — упрямо твердила девочка, — и мне они не нужны тоже. И без них проживу прекрасно. Что за важность, Дуся меня бросила. Дуся — гордячка. Я ее не люблю больше. Воображает, что лучше всех. И зачем мама отдала меня сюда! Здесь только мучают бедную Тасю! Сердятся! Бранятся! Наказывают… "Исправься, тогда я буду твоей подругой", — зло передразнила она Дусю. — Очень нужно! Мне и так хорошо. Вот назло не исправлюсь ни капельки. Возьму и уйду от них. Да, уйду. Воображаю, как они все испугаются, забегают. Где Тася? Не видели Таси? А Тася тю-тю. И след простыл. Мама будет плакать и говорить: "Ах, зачем я отдала Тасю из дома!" И Леночка будет плакать, и няня, и Маня, и Дуся, и Карлуша, и даже Сова. Все будут укорять друг друга, что не умели обращаться с Тасей, и когда всем будет тяжело, очень тяжело, Тася вернется и скажет: "А вот и я! Вам было тяжело и грустно без меня, и я вернулась. Но только за это вы должны делать все, что я хочу". И все согласятся и будут очень рады возвращению Таси. Но только куда уйти — вот вопрос?

И так глубоко задумалась Тася над этим, что не заметила, как прямо напротив окна остановился тот самый мальчуган, которому она отдала две недели назад Милку. Он долго стоял перед окошком, всячески стараясь обратить на себя внимание девочки, но потом поднял кусок обмерзлой земли и бросил его в окно.

— Трах! — пропело что-то над головой Таси.

— Здравствуй! — неожиданно обрадовалась она, увидя мальчика.

И тут Тася подумала:

"Если уйти — так туда, к черноглазому мальчику и его хозяину. У них превеселое житье. Пляшут, показывают фокусы, ходят по проволоке, дрессируют зверей. О, как все это весело и интересно! И никто не требует от них знания французского языка и других уроков! Вот там она, Тася, и отдохнет вволю от несносной пансионской жизни. И время проведет весело и напугает всех хорошенько. А когда ей надоест эта жизнь — она снова вернется в пансион. Что может быть лучше и интереснее? Как это она не догадалась раньше!"

Недолго думая, девочка приоткрыла форточку и обратилась к мальчугану:

— Знаешь… я надумала. Я с тобой уйду. Я тоже хочу плясать и показывать дрессированных собачек!

— Молодец! Айда, девочка! — одобрил ее тот. — А знаешь, ведь я угадал, что так будет, и собак с собой не взял. А то бы они шум подняли. Ваши у нас в балагане были сегодня и кошку отобрали. Хозяин страх сердится. И говорит: "приведи девчонку". Это тебя то есть. Кошку они пожалели, девочку потеряют. Ну, скорее собирайся. Спят у вас?

— Спят!

— Так выходи скорее, пока никто не проснулся.

— Сейчас. Жди меня за углом.

Тася прокралась в прихожую, отыскала пальто и капор среди висевшей на вешалке одежды пансионерок, неслышно пробралась к двери, приотворила ее и очутилась на крыльце.

Ноябрьский холодный воздух охватил девочку. Она, поеживаясь и подпрыгивая на ходу, спустилась с крыльца и побежала по улице, мимо неосвещенных окон пансиона. Повернув за угол, она лицом к лицу столкнулась с поджидавшим ее маленьким фокусником.

— Ну, вот и я! Веди меня к твоему хозяину!

И дети, взявшись за руки, пустились в путь.

Они шли долго. Дорогой мальчик успел сообщить, что его зовут Петькой, а сестру звали прежде Зиной, но хозяин велел называть ее Розой. А его зовет "Король воздуха" и что такого, как он, Петька, — нет мальчика в целом свете. И хозяин знает это и очень дорожит им. И Розкой дорожит, потому что она отлично умеет потешать публику своими танцами. А зато Андрюшку терпеть не может; он ужасный неженка и такой неловкий, что постоянно падает, а этого нельзя допустить во время представления, потому что публика приходит в балаган, чтобы веселиться, а не видеть ушибы и увечья да грустные лица исполнителей.