Вася послушно следовал за ним, а вместе за мальчиком последовали и его беспросветные мысли и безграничное отчаяние и печаль.

Тусклое, студеное январское утро. Едкий и сырой туман повис над слободкой и окутал своей серой непроницаемой пеленой и слободские улицы-переулки, и бродившие по ним фигуры людей. Было шесть часов утра, и бледный зимний рассвет слабо боролся с туманом.

В домике священника едва начиналась жизнь.

Софка только что поставила самовар на кухне и собиралась идти на рынок. Заплетая свою жиденькую, похожую на крысиный хвостик косичку, она пугливо поглядывала в окно.

— То есть и погодка же нынче! — вздыхала Софка. — И как-то есть в таку туманину на рынок идтить? Васиньку попросить, што ли? Лукерья-то Демьяновна не узнает, кто был. Сама она вчерась сказывала, что не пойдет нонче. Ноги у нее болят чего-то перед погодой. Васинька, а Васинька, — крикнула в сени Софка, — сходи, штоль, на рынок за меня, мил человек! А?

— Хорошо, схожу! — послышался из темноты сеней голос Васи, и сам он появился вскоре на пороге кухни с пальцами, вымазанными ваксой, и с сапожными щетками под мышкой. В запачканных пальцах он умудрился нести семь пар детских сапог, высокие сапоги батюшки и широкие комнатные шлепанцы Лукерьи Демьяновны. Все это было тщательно начищено и блестело, как зеркало, при свете кухонной лампы.

— Ишь ты, как расстарался! — не могла не восхититься его искусной работой Софка.

— А у Кири-то подошва отскочила, — у меня есть дратва да игла башмачника, вот и починю, — произнес, сам с собою разговаривая, Вася и полез в дальний угол кухни, где стоял его убогий сундучок, за необходимым для починки башмака материалом.

— Стало быть, на рынок пойдешь? — еще раз осведомилась Софка, пока мальчик ковырял иглою в Кирином сапоге.

— Если надо, пойду, — отозвался Вася. Несколькими минутами позже он бежал уже быстро, вприпрыжку по направлению слободской площади, куда аккуратно каждое утро привозили окрестные крестьяне на продажу все необходимое для бедных обитателей слободы.

К семи часам Вася был уже дома с запасом хлеба, мяса, муки и картофеля. Теперь надо было будить Митю и Кирю. Это была настоящая мука, самая неприятная обязанность, которую возложила Лукерья Демьяновна на плечи покладистого, покорного мальчика.

Митинька на все уговоры и напоминания о том, что уже время вставать, только мычал и беспомощно мотал головою. Зато Киря бранился и работал кулаками каждый раз, как Вася делал попытку приподнять его голову с подушки или потрясти за плечо.

Ах, это было такое наказание, такая мука для Васи!

— Дурак! Отстань от меня, не то сапогами хвачу! Убирайся! Убирайся, покуда цел! — негодовал Киря. И только при помощи энергичного окрика Лукерьи Демьяновны, поспешавшей на эту сцену, удавалось разбудить и поднять неистовствовавшего гимназиста. Отсюда Вася, по приказанию хозяйки, отправлялся одевать Лешу. Впрочем, это была самая приятная для него из всех других обязанность.

Трехлетний Леша, за две недели пребывания Васи здесь у них в доме, успел привязаться к нему со всем жаром маленького, бескорыстного мальчика.

Чуткая, покорная и незлобивая натура Васи невольно привлекала к себе сердца хороших и чутких людей и добрых и ласковых ребятишек, и вся младшая половина семьи Волынских — Люба, Шура, Нюра и Леша особенно привязались к Васе. Полюбил его и отец Паисий, успевший лучше всякого другого понять и оценить милого мальчика.

Что же касается Митиньки, то, считавший себя первым колесом в телеге, самым умным и полезным членом семьи, он вполне игнорировал Васю, считая его чем-то вроде слуги, и обращался с ним свысока.

А Киря и Маня, те просто невзлюбили мальчика. Отец Паисий постоянно ставил в пример Васю этим двум детям, учившимся из рук вон плохо в школе и приводившим своим непослушанием и резкостями не раз в отчаяние отца.

Невзлюбила Васю и Лукерья Демьяновна.

Она не переставала пилить старика за то, что он принял мальчика в семью.

— Лишний рот себе только навязали, братец, — шипела она, в то же время не переставая наваливать на плечи мальчика и самую тяжелую работу.

Отец Паисий, проводивший большую часть вне дома, ходя по требам в свободное от службы время, не мог видеть, во что превратили Васю в его семье.

Мальчик же работал не покладая рук, с утра до ночи. Покончив с одеванием Леши, он шел в столовую, где помогал Лукерье Демьяновне поить детей чаем. Когда старшие ребята уходили, он вел на прогулку младших. Шура, Нюра и Леша не отставали ни на шаг от новой «нянюшки». Добрые, печальные глаза Васи, с ласковой грустью устремленные на детей, находили отклик в душах последних. Мальчик говорил мало и неохотно, но все его отношение к малышам было исполнено заботливости и ласки. После обязательной часовой прогулки, в хорошую погоду, они возвращались домой.

Тут начиналась самая тяжелая задача дня для Васи. Пока Лукерья Демьяновна готовила обед с Софкой на кухне, на обязанности Васи лежало приводить ежедневно в порядок домик отца Паисия.

Лукерья Демьяновна, да и сам отец Паисий особенно любили чистоту и порядок, поэтому полы в домике мылись ежедневно с мылом и щелоком. До появления в доме Васи этим делом заведовала Софка. Теперь же заботы по убранству комнат были возложены целиком Лукерьей Демьяновной на плечи нового члена семьи. Вася трудился на совесть. Только к обеду, к трем часам, управлялся он с уборкой и, уставший до последней степени, едва успевал привести себя в порядок, пообчиститься и помыться, прежде нежели сесть за стол.

Нынче обедали немного позже обыкновенного.

Туман, застлавший с утра слободу и город, не рассеялся и теперь, поэтому за столом горела керосиновая лампа. Отца Паисия не было. Он поехал напутствовать умиравшего старосту за восемь верст от слободы. Его ждали только к вечеру. Вся его большая семья сгруппировалась вокруг обеденного стола. Лукерья Демьяновна была нынче не в духе. Софка разварила мясо в супе и сожгла картофель. Хозяйка сердилась и ворчала весь обед. Младшие же дети о чем-то шушукались и переговаривались между собою.

— На твою долю нынче мяса не хватило. Благодари Софку, она виновата, ошиблась одним куском, — поджимая губы, бросила Лукерья Демьяновна в сторону Васи, передававшего тарелки с жарким детям.

Тот вспыхнул до корней волос, как это всегда случалось в такие минуты, когда старшие обращались к нему с каким бы то ни было вопросом.

— Это ничего, ничего, я и картошкой сыт буду, — поспешил ответить мальчик.

— То-то, картошкой! Небось и картошку-то не каждый день у матери видел, — не унималась хозяйка.

— Нет, они паштет из ворон кушали, — сделал попытку сострить Киря. Но засмеялась на его слова одна только Маня, восхищавшаяся выходками второго брата и старавшаяся подражать ему во всем. Митинька презрительно пожал плечами и небрежно кинул по адресу Кири:

— Не осли!

— А у нас в училище нынче житие преподобного Сергия Радонежского рассказывали, — неожиданно подняла голос Люба, отличавшаяся всегда исключительной молчаливостью. — Вася, ты про Радонежского что-нибудь знаешь? — спросила она своего соседа по столу.

— Ну вот, где ему знать, — усмехнулся Киря.

— Ну а ты-то сам знаешь? — прищурившись на брата, спросил Митинька.

— А то нет? Пришел святой Сергий и основал Киево-Печерскую лавру! — с апломбом доложил на весь стол Киря.

— Ну и врешь… То Феодосий Печерский, а не святой Сергий. Ну-ка, Василий, что он основал? — обратился Митинька к Васе.

Тот, красный, как кумач, поспешил ответить. Он прекрасно знал жития святых и часто в долгие зимние вечера, пока его мать не разгибала спины над работою, читал ей "божественные книжки", которые очень любила покойная Федосьевна. И сейчас толково, хотя и смущенно и тихо, рассказал Вася о маленьком мальчике Варфоломее, отмеченном с детства перстом Господним, ставшем впоследствии великим отшельником и основателем Троице-Сергиевой обители, сыгравшей огромную роль в истории нашего государства.