С каждым разом Иоахим выглядел все хуже. Со времени их последней встречи он потерял вес и выглядел болезненно худым. Его руки и лицо были испачканы красным от пиления бразильского дерева, и он был скорее похож на убийцу, чем на кающегося в исправительном доме.

– Вы не возражаете, если я буду присутствовать при вашем разговоре? – сказал голландец. – Я должен быть уверен, что здесь не произойдет ничего неподобающего.

Мигель возражал, но сразу понял, что удалить привратника из комнаты не удастся, и просто кивнул.

– Чем обязан вашему визиту, сеньор? – Голос Иоахима звучал ровно, лишенный какого-либо сарказма. Он играл в официальную вежливость.

– Мне нужно знать, что вы сообщили маамаду. Вы послали записку? Вы таким образом общаетесь с внешним миром? Мне нужно знать.

Губы Иоахима чуть дрогнули:

– Как сильно вы хотите знать?

– Мне нужен ответ. Скажите мне, что именно вы сообщили, каждое слово. У меня нет времени играть в игры.

– Никаких игр. Пока я здесь, вы не получите никакого ответа. Они заточили меня сюда, а я даже не знаю, как долго пробуду в заключении и какое преступление совершил помимо того, что не желаю горбатиться как раб. Итак, если вы вызволите меня из этой тюрьмы, я вам скажу все, что знаю.

– Вызволить вас отсюда? – чуть не сорвался на крик Мигель. – Я не мировой судья, чтобы выпустить вас на свободу. Как, по-вашему, я могу это сделать?

Безносый голландец кашлянул в кулак:

– Все можно устроить, если знать как. Это возможно, но не для всех, а только для тех, кто был сюда брошен не из-за преступления, а из-за какой-нибудь выходки.

Мигель вздохнул.

– Очень хорошо, – сказал он. – Говорите прямо.

– О, я полагаю, за двадцать гульденов дело будет улажено.

Мигель сам не мог поверить, что собирается дать сторожу взятку в двадцать гульденов, чтобы вызволить из Распхёйса врага, а еще недавно он был готов заплатить гораздо больше, чтобы засадить того сюда. Но Иоахим знал, почему его вызывает маамад, и за эти сведения было не жалко заплатить двадцать гульденов.

Мигель заглянул в кошелек, расстроенный тем, что привратник теперь знает: он хранит деньги в разных местах. В кошельке было немногим больше, чем требовал привратник.

Привратник пересчитал монеты:

– Что такое? Двадцать гульденов? Я сказал сорок. Вы принимаете меня за идиота?

– Один из нас точно идиот, – ответил Мигель.

Привратник пожал плечами:

– Тогда я его уведу, и на этом расстанемся.

Мигель снова открыл кошелек:

– У меня осталось только три с половиной гульдена. Либо берите это, либо останетесь ни с чем. – Он протянул привратнику деньги, молясь, чтобы этого хватило.

– Вы уверены, что у вас нет больше кошельков, или карманов, или узелков?

– Это все, что у меня есть, поверьте.

Видимо, его слова прозвучали вполне убедительно, потому что голландец кивнул.

– Проваливайте, – сказал он. – И не болтайтесь перед входом.

Они молча двинулись прочь.

– Благодарю вас, – начал Иоахим, – за вашу доброту.

– Я бы не возражал, если бы вы сгнили в этой дыре,– пробормотал Мигель, когда они проходили через внутренний дворик, – но мне нужно знать, что вы сообщили маамаду.

Они вышли на Хейлигевег, привратник закрыл за ними дверь, и скрежет замков и засовов отразился эхом на пустынной улице.

– Сначала мне нужно задать вам один вопрос, – сказал Иоахим.

– Прошу вас, у меня нет времени. Давайте займемся вопросами, относящимися к делу.

– Я как раз и хотел задать вопрос, относящийся к делу. Я хотел спросить. – Он прочистил горло. – А что такое этот маамад?

Мигель почувствовал тупую боль в затылке, и его бросило в жар.

– Не валяйте дурака! Это совет португальских евреев.

– А с чего вы решили, что я разговаривал с таким важным советом?

– Разве вы не обещали сказать мне, что вам известно?

– Обещал. И сдержал обещание. Мне ничего не известно о вашем правящем совете, хотя вот сейчас я кое-что о нем узнал. Я узнал, что вы боитесь, что я ему что-то скажу.

– Черт вас побери, жалкий пес! – прошипел Мигель.

Его пальцы сжались в кулаки, а мышцы рук напряглись.

– Вам должно быть стыдно, что понадобилась хитрость, чтобы вы вызволили старого делового партнера из такого ужасающего места, как Распхёйс. Но не думайте, что я неблагодарен. А теперь я благодарю вас, и мне пора. – Иоахим низко поклонился и скрылся в ночи.

Мигель стоял будто парализованный. Он даже не мог думать о том, как унизительно выглядел перед своим сумасшедшим врагом. Важнее было то, что его вызывал маамад, а он до сих пор не выяснил почему. Если Иоахим не доносил на него, значит, это, должно быть, дело рук Паридо. Шпионы, которых тот посылал в Роттердам, не могли видеть ничего такого, что можно было бы использовать. Или это из-за Иоахима, когда он пристал на улице к Ханне и Аннетье? Возможно, но они вряд ли смогут его отлучить, если он представит веское объяснение. Конечно, к утру он что-нибудь да придумает.

Мигель проснулся до рассвета. Помочившись обильно после кофе, выпитого перед сном, чтобы мозг продолжал работать и ночью, он умылся и произнес утренние молитвы с особым пылом. Он оделся, позавтракал хлебом и сухим сыром и с жадностью выпил большую чашку кофе.

Прошлой ночью он отчаянно пытался придумать, что предпринять, дабы облегчить свое положение, но в тишине подвала ему не удалось избавиться от страха, комком сидевшего в животе. Это был не простой вызов. На этот раз не будет лекций о том, как важно соблюдать законы приготовления пищи или как устоять перед чарами голландских девушек.

Способен ли он наплевать на все это, как сделал Алферонда? Вместо того чтобы оставаться в Амстердаме, ростовщик и известный мошенник Алонсо мог бы запросто поселиться где-то еще, поменять имя, осесть в другой общине. Амстердам не единственное на свете место, где живут евреи, и Мигель не обязан оставаться здесь. Однако черем будет означать гораздо больше, чем выбор между жизнью еврея где-то в другом месте и жизнью изгоя в Амстердаме. Покинуть город – значит проститься с планами кофейной торговли, проститься с деньгами, которые ему должен Рикардо. Если он останется, кредиторы, включая его лицемерного брата, накинутся на него коршунами, обглодают до костей. Даже если он переедет в город, где никто его не знает, как он будет там жить? Торговец без связей вовсе не торговец. Не стоять же ему с лотком на улице.

Мигель незаметно прошел к синагоге Талмуд-Тора. В этот ранний час Влойенбург только просыпался, и, хотя были слышны крики молочников и булочников, ему удалось перейти через мост никем не замеченным, кроме пары нищих, которые сидели и ели черствый, заляпанный грязью хлеб, провожая Мигеля подозрительными взглядами.

Маамад заседал в том же здании, где располагалась синагога, но в их помещения вел отдельный вход. На верхнем этаже, куда поднималась винтовая лестница, Мигель вошел в знакомую небольшую комнату; вызванные ожидали там своих судей. Несколько стульев было расставлено вдоль стены с арочными окнами, через которые свет раннего утра проникал в комнату, пропахшую плесенью и табаком.

В это утро других ожидающих, кроме Мигеля, не было, что его обрадовало. Он терпеть не мог поддерживать разговор с другими просителями, возмущаться шепотом и смеяться над обвинениями. Лучше ждать одному. Он ходил по комнате взад-вперед и перебирал в уме все возможные варианты: от полного оправдания до отлучения.

Он говорил себе, что самого худшего не случится. Он всегда находил способ избежать гнева совета. К тому же нельзя забывать о Паридо. Тот, конечно, Мигелю не друг, но парнассу что-то от него нужно. У Паридо с давних пор было достаточно оснований, чтобы потребовать отлучения Мигеля, но он этого не сделал. Так зачем ему требовать этого сейчас?

Мигель ждал больше часа, но наконец двери открылись и его пригласили войти. За столом в дальнем конце комнаты сидели семеро мужчин, которые должны были вынести вердикт. На стене за ними висел огромный мраморный символ Талмуд-Торы: большой пеликан кормит троих своих птенцов, поскольку конгрегация образовалась несколько лет назад от слияния маленьких синагог. Убранство комнаты свидетельствовало о богатстве элиты общины и включало роскошный индийский ковер, шикарные портреты бывших парнассов и шкаф из слоновой кости, где хранились документы. Мужчины сидели за массивным темным столом и выглядели одновременно строго и царственно в своих богатых одеждах. Человек не может стать парнассом, если он недостаточно богат, чтобы одеваться как парнасс.