— Берите его и вниз! — скомандовал Хорнблоуэр Хуану Большому и Хуану Маленькому. — Сержант, зажигайте костры. Остальные за мной!

Хуан Большой небрежным жестом отстранил тезку и одним движением взвалил на плечи коротышку Клавдия. Тот дико вскрикнул один раз и замолк — должно быть, потерял сознание. Даже не сгибаясь под тяжестью ноши, Хуан Большой уверенно зашагал следом за графом, вновь возглавившим цепочку. Хорнблоуэр шел последним, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Но все было спокойно.

Последние несколько ярдов, и вот уже Миранда первым начал спускаться по узкой трещине в скале, ведущей к потаенной бухте, в которой они высадились неделю назад. Но сначала он принял от Хуана Большого тело Клавдия, подождал, пока тот спустится сам, и передал скорбную ношу обратно. Святой отец не издавал ни звука. Голова его безжизненно болталась. Вполне могло случиться, что душа уже покинула тело, но сейчас не было времени выяснять, так это или нет.

Узкий серп песчаного пляжа не был виден сверху, закрытый козырьком нависающего скального массива. Под скалой расположились в ожидании восемь вооруженных людей. Девятый — раненый — лежал без сознания на расстеленной кем-то накидке. Сверху послышался легкий шорох от осыпающейся под ногами гальки. Люди насторожились, но тут же успокоились, узнав товарища.

— Горит, — лаконично сообщил Рикардо на немой вопрос Хорнблоуэра и принялся вместе со всеми напряженно вглядываться в морскую даль, рассеченную пополам серебристой лунной дорожкой. Две кучи сухого плавника, собранные еще в ночь высадки, вспыхнули сразу, так как Рикардо для верности облил их спиртом из фляги. Эти костры говорили наблюдателям на шлюпе о возможной погоне и необходимости скорейшего спасения группы. В целях дезинформации противника, их расположили в пятистах ярдах от бухты. Даже если патруль обнаружит костры и догадается об их назначении, все равно рядом никого не найдет. Испанцы наверняка решат, что птичка уже ускользнула, и не станут тщательно обыскивать берег. Существовала, правда, вероятность, что кому-нибудь в патруле известно местонахождение бухты. Тогда Хорнблоуэру и его спутникам могло прийтись туго. Но на войне всего не предусмотришь: оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Что-то темное промелькнуло на гребне волны. Чайка? Нет, чайки ночью не летают. Обломок дерева? Шлюпка? Вот уже двадцать минут прошло с тех пор, как сержант Перейра доложил о зажженном условном сигнале. Плюс пять минут на преодоление расстояния от костров до бухты. Хорнблоуэр мысленно прикинул время на спуск шлюпки и путь от корабля до берега. Пора бы уже спасательной команде дать о себе знать. Опять черная точка, но уже ближе. Шлюпка! Нет сомнений! Теперь уже ее можно было разглядеть невооруженным глазом. Матросы на веслах гребли изо всех сил, ритмично сгибаясь и разгибаясь с каждым гребком. Вот шлюпка покинула поле зрения, огибая закрывающие бухту с моря прибрежные скалы. Вот она уже входит в узкий проход между скалами и берегом. Еще несколько секунд, и нос лодки с характерным шелестом врезался в береговой песок.

— Скорее сюда! — махнул рукой командующий шлюпкой мичман. — Вам нужно побыстрее уходить, сэр, — объяснил он, обращаясь к Хорнблоуэру. — Мы только что видели на берегу совсем рядом огни и людей. За вами погоня, сэр?

— Нет, но мы немного нашумели, — коротко ответил Хорнблоуэр и приказал: — Кладите раненого вниз. Осторожно! Так. Очень хорошо. Всем в шлюпку. Садитесь, дон Франсиско. И не возражайте мне, пока я командир!

Тяжело нагруженная шлюпка миновала последнюю скалу в цепи — одиноко торчащий зуб, похожий на бычий рог, — и вышла из тени на освещенное луной пространство. Сверху послышались крики и выстрелы, доказывающие, что эвакуация не прошла незамеченной. Шальная пуля просвистела мимо уха Хорнблоуэра, другая, уже на излете, глухо шмякнулась о планширь. Но с каждым взмахом весел шлюпка все дальше и дальше уходила из зоны поражения. Теперь ее могла достать только пушка. Но у испанцев на берегу были лишь мушкеты, и последний выпущенный ими залп не долетел до цели.

Капитан с облегчением развалился на кормовой банке. Рядом с ним сидел старшина-рулевой, уверенно держась заскорузлой от мозолей лапищей за деревянный брус румпеля. В ногах у Хорнблоуэра на свернутой вчетверо парусине лежал раненый Клавдий. Он неровно и хрипло дышал, не открывая глаз. Лицо его было перекошено страдальческой гримасой. Руки по-прежнему прижаты к животу. Горацио догадывался, что раненый обречен. Во времена парусного флота смертность от подобных ранений была почти стопроцентной. Умом Хорнблоуэр сознавал высшую справедливость такого конца для жулика и мошенника, беззастенчиво ограбившего не одну сотню людей, но в душе все-таки жалел «дока», к которому успел привыкнуть за последние недели. Словно прочитав его мысли, раненый застонал и открыл глаза.

— Где я? — прошептал он, встретившись взглядом с Хорнблоуэром.

— Вы в шлюпке, доктор, — успокаивающе проговорил вполголоса Хорнблоуэр. — Скоро мы будем на корабле. Там есть доктор, я имею в виду судового врача. Он вас заштопает, и все будет хорошо.

— Идите к черту, Хорнблоуэр! — презрительно фыркнул Клавдий, к которому на минуту словно вернулись прежние силы и несносный характер. — Кого вы хотите обмануть? Я ведь ранен в живот, не так ли? А, ладно! Плевать я хотел. В свое время я многих исповедовал, но никогда не исповедовался сам. Хотите, я исповедуюсь перед вами? А, Хорнблоуэр?

— Успокойтесь, доктор Клавдий, берегите силы. Лежите тихо. Через десять минут будем на месте.

— Для меня уже нет места на этом свете, и вы знаете это так же хорошо, как и я, — возразил Клавдий, начиная задыхаться. — И все-таки я рад, что умираю здесь, а не на виселице в Ньюгейте! Пусть я грешил, но ведь я искупил свою вину хоть немного, а, Хорнблоуэр? Скажите, что я помог вам. Ведь правда помог? О-о-о… — протяжно и громко вдруг застонал он, тело его выгнулось дугой, изо рта хлынула кровь, и несколько секунд спустя все было кончено. Только открытые глаза по-прежнему смотрели на Хорнблоуэра с немым укором, словно обвиняя его в отказе дать последнее утешение умирающему. Хорнблоуэр тяжело вздохнул, протянул руку и дрожащими пальцами закрыл веки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

С наслаждением вдыхая свежий морской воздух, Хорнблоуэр опытным взглядом обозревал вверенное ему хозяйство на топе бизани флагманского линейного корабля «Виктория». В бытность свою юным мичманом Хорнблоуэру приходилось командовать боевым расчетом на этой позиции, и он прекрасно знал обязанности каждого номера. Четырехфунтовое орудие на шарнирах, мешочки пуль и цилиндрические жестяные гильзы с картечью, аккуратно уложенные мушкеты, ящик с песком, банники, гандшпуг, прибойники и прочие необходимые вещи для стрельбы сверху по шканцам и палубе вражеского корабля занимали большую часть ограниченного пространства «корзины». Сейчас в ней никого не было, кроме самого Хорнблоуэра, но по сигналу боевой тревоги здесь сразу станет очень тесно. Помимо командира орудия и заряжающего в боевой расчет входили еще шестеро стрелков, каждый из которых, в случае надобности, мог заменить у орудия первого или второго номера.

По правде говоря, эта боевая часть корабля вовсе не нуждалась в командире такого ранга. В бою ею командовал мичман. Но капитан сам напросился сюда, когда адмирал Нельсон поинтересовался у него, где бы ему хотелось находиться во время предстоящего сражения. Выслушав несколько необычную просьбу, Нельсон удивленно хмыкнул, но возражать не стал.

Считая себя обязанным Хорнблоуэру, адмирал согласился бы, наверное, и не на такую причуду, лишь бы сделать приятное человеку, который во многом способствовал предстоящему сражению.

На самом деле просьба капитана объяснялась свойствами его характера, с которыми он с переменным успехом боролся всю жизнь: застенчивостью, неумению быстро сходиться с людьми и обостренной мнительностью. Он так и не сошелся ни с кем из офицеров с «Виктории». Те смотрели на «чужака», как на пассажира, заранее считая за возможную обузу и не видя в его присутствии на борту ровно никакой нужды. Экипаж флагмана сложился давно, каждый знал цену себе и другим, и проникнуть в этот закрытый мирок можно было, только съев сначала не один пуд соли с его обитателями. Хорнблоуэр понимал это и не обижался. То есть он обижался, конечно, но с таким же успехом можно было обижаться на море, в котором погибают люди.