Так газета "Вольный Дон" в рубрике "на фронте" печатала буквально следующее:
"Корнилов и Великий князь Николай Николаевич двигаются на Ростов с юга" и там же: "Отряды генерала Корнилова берут Батайск. Гайдамаки подходят к окрестностям Таганрога и заняли Гуково" (в 17 верстах от ст. Зверево).
Не отставая от конкурирующего "Вольного Дона" газета "Свободный Дон" сообщала своим читателям:
"С часу на час ожидается вступление в Новочеркасск отрядов генерала Попова и Семилетова, находящихся где-то неподалеку".
На самом деле, все это не соответствовало действительности. Фактически Новочеркасск со всех сторон был окружен большевиками, и никто не спешил нам на помощь. Однако психология тогда была такова, что, как пел победитель "Евровидения" Дима Билан "невозможное возможно", а вымысел часто сходил за истину. Такими сведениями местная печать, очевидно стремилась поддержать в населении бодрость духа, а в сущности оказывала нам медвежью услугу: находились лица, а среди них и офицеры, рассуждавшие в стиле трусливого шакала Табаки: сюда идут отряды Великого князя, генерала Корнилова, Попова, спокойно подождем их прихода, а тогда, в зависимости от обстановки и определимся.
К вечеру 3-го апреля, несмотря на царившую еще в Новочеркасске сумятицу, неналаженность вопросов снабжения оружием и патронами и продовольствия станичных дружин и, наконец, неорганизованность и неустойчивость их в боевом отношении, все же обстановка, как будто, складывалась в нашу пользу.
Я воспользовался этим благоприятным моментом и решил впервые за три дня отлучиться из штаба. Мне хотелось проинспектировать свои кустарные производства "бабахов" на месте и проверить соблюдение технологии.
Мое короткое отсутствие продолжалось не более часа. Но когда я вернулся в штаб, я было глубоко потрясен резкой в нем переменой. Все панически суетились. Офицеры и писаря штаба торопливо разбирали бумаги, жгли многие документы и спешно собирали имущество. Готовились к укладке телеграфные и телефонные аппараты, — в общем, все указывало на то, что происходит лихорадочное приготовление к поспешному бегству.
Причиной такой неожиданной перемены послужило, как я узнал, сообщение одного из чинов железнодорожной администрации станции Аксайская, что большевики большими силами при поддержке броневых поездов, повели массированное наступление со стороны города Нахичевани, интенсивным огнем пушек и пулеметов опрокинули и совершенно рассеяли наш южный отряд. Псов войны спустили с цепи! Ввиду этого, с часа на час можно было ожидать занятия красными названной станции, почему телеграфисты, предупредив штаб о случившемся, прервали связь, испортили аппараты, а сами разбежались. Вот эта весть и произвела такое ошеломляющее впечатление на работников нашего штаба.
Странно, там же железнодорожное полотно должно быть разобрано. Неужели большевикам удалось его так быстро восстановить? Если все это отвечало истине, то Новочеркасск со стороны Ростова был совсем открыт и, значит, каждую минуту броневые поезда большевиков могли очутиться под стенами города. Тут всего- то меньше 40 км, бронепоезду чтобы преодолеть это расстояние хватит минут 50. Как я ни старался проверить это сообщение и выяснить истинное положение у станицы Аксайской, мне это не удалось. Тогда я принял меры, чтобы сколько-нибудь успокоить чинов штаба. Вначале мои настояния возымели некоторое действие, но наступившая темнота вновь усилила нервные настроения.
Очень жуткое и тягостное впечатление произвел на всех истерический припадок нашего свежеиспеченного начальника штаба подполковника Рытикова. Схватившись за голову, он начал бесцельно везде бегать и кричать, молотя кулаком по каменным стенам:
— Все пропало, все потеряно, что теперь будет со мной, с моей семьей! О, я погиб! Погиб!
Вот так герой! В общем, крыша у Рытикова поехала еще в первый же день наступления красных, и он все твердил, что мы должны отступать на Кубань, а на второй день, гайки у него в голове окончательно развинтились. Он осел на пол — кусок дрожащего жира в золоченом парадном мундире, в панталонах цвета спелой вишни, всхлипывая и упрекая меня, Фетисова, Попова и всех остальных, кто только приходил ему на память. Тьфу, смотреть тошно! Не выдержало сердце и у Фетисова. Измученный бессонными ночами и нервной работой, он впал в полную апатию и спокойно говорил, что теперь ему все равно, что он никуда не побежит, останется здесь и что сейчас у него единственное желание — отдохнуть и хотя бы часок заснуть. Тот еще джентльмен-самоубийца. Если бы в ту минуту в холл ворвалась Красногвардейская бригада с приказом взять его под стражу, он не обратил бы на нее никакого внимания.
Скажу откровенно, и меня охватило страшное отчаяние. Хотелось бросить все и скрыться от этой кошмарной действительности. Нервы уже не выдерживали. Хотелось забыться, ничего не знать, никого не видеть. Не слышать все одни и те же ужасные вопросы: "что нам делать, как быть, удержим ли город, не появятся ли сейчас большевики, успеем ли уйти" и так далее и тому подобное. Я всячески старался переломить себя и хоть немного собраться с мыслями.
"Психологический кризис" у Фетисова и Рытикова, впавших в ступор, продолжался и мне одному пришлось выкручиваться из создавшегося хаоса, будучи при этом среди людей уже охваченных паникой. Положение наше ежеминутно ухудшалось, все метались как безголовые цыплята. По городу ползли зловещие слухи, разжигавшие расстроенное воображение и еще более усиливавшие общее смятение. Телефонная связь штаба в это время была почти вся прервана, вероятно, местными большевиками.
Волнуясь говорили, что в городе будто бы уже появились матросы; что наши караулы бросили свои посты и бежали; что арестованные большевики в тюрьмах выломали двери и, вооружившись, направляются для захвата штаба. Я был в ярости из-за постоянного потока противоречивых разведданных, спутавшего все мои тщательно выстроенные планы.
Тревога из штаба быстро распространялась по городу. Мелкая бакалейная лавка демонстрировала бы больше сообразительности, чем эти хаотичные неучи в военной форме, и неудивительно, что большевики выставляли нас полными идиотами. Вскоре на площади около атаманского дворца, скопилась большая толпа. Она явно сочувствовала красным. Чувствовалось, что враждебность нависала над площадью подобно грозовой туче. Слышались недвусмысленные выкрики с угрозами по адресу штаба. Кажется, маятник резко качнулся в другую сторону! Ну, разве у вас не наворачивается слеза?
А в это время, в нашем штабе уже никакой охраны не было. Все исчезли без следа, как утренний туман. Вот уж работнички! К счастью, вскоре во дворец прибыло несколько десятков офицеров, и явился начальник милиции генерал Смирнов. По моему указанию, он стал наводить внутренний порядок. Наспех кое-как сорганизовали прибывших офицеров. Они быстро очистили площадь и установили охрану штаба. С целью не допустить к городу с Ростовского направления бронепоезд красных, я отобрал 8-10 партизан с двумя надежными офицерами и направил их к хутору Мишкину, с задачей разобрать и взорвать на возможно большем расстоянии полотно железной дороги. Этой команде были приданы телеграфисты с необходимым имуществом, чтобы прибыв на место, они могли включиться в линию и ориентировать штаб о сложившейся обстановке и о ходе работы. Но надолго это большевиков не задержит, сил у них больше чем у нас раз в пять, а то и в десять!
Я готов был волосы на голове рвать от собственной глупости, но теперь уже было поздно. Главное не впадать в панику. Везение мое и так оказалось долгим, как память еврейского ростовщика, а ведь все имеет свойство заканчиваться. Оценивая сложившиеся положение, я неуклонно приходил к выводу, что оставление нами города вопрос лишь ближайших часов. Но при сложившейся обстановке вывести офицеров и дружинников из города, мне казалось делом чрезвычайно трудным. Не скрывая своего решения, я, прежде всего, принял все меры, чтобы оповестить об этом всех офицеров, бывших в Новочеркасске, а не бросить их, как это было сделано 12-го февраля 1918 года, когда из города уходил отряд Походного Атамана.
