Работа в Заплавах, надо сказать, протекала в необычайно своеобразных условиях.

К вопросу о введении настоящей дисциплины, учитывая психологию дружинников, приходилось подходить осторожно и деликатно. Легко было какой-либо несвоевременной мерой получить обратные результаты. Нельзя было не считаться, что казаки только что начали выздоравливать от большевистского угара. Их можно было уподобить выздоравливающему тифозному больному, которому, если дать сразу сытую мясную пищу, значило бы его убить.

Очень много вызывал хлопот вопрос продовольствия для казаков, отрезанных от своих станиц. Они очутились на положении пасынков, так как станицы с которыми связь существовала, заботу о продовольствии для своих полков целиком взяли на себя, но чужих кормить категорически не желали. Однако, в конечном результате, все же удалось убедить станицы все продовольствие и фураж доставлять в Заплавы, где оно интендантом нашей армии полковником Бобриковым будет уже распределяться по частям. Результаты тех переговоров прибывали в виде мычащих, блеющих стад и гогочущих гусей, числом превосходящих самые смелые ожидания. Да и порции нам подавались порядочные. Для раненых и больных мы учредили подобие госпиталя. Нашлось 2–3 врача и несколько сестер милосердия. За неимением медикаментов и перевязочного материала мы пользовались подручными средствами.

Наши новые полки по очереди несли сторожевую службу на позициях. Весь район между Новочеркасском и Заплавами — открытая плоская равнина, пересекаемая изредка неглубокими лощинами. Нашу главную позицию мы выбрали примерно в 2 километрах к западу от станицы и в ночь на 6 апреля приступили к рытью окопов и ее оборудованию. Траншеи шли не одной сплошной изломанной линией. Отнюдь. Соединялись проходами, но не более того. Штаб армии расположился в станичном правлении и был связан телефоном с позицией. Довольно далеко впереди, на левом фланге, у станицы Кривянской обстоятельства вынуждали нас иметь авангардную позицию.

С военной точки зрения эта позиция была совершенно ненужной, но Кривянцы, настроенные весьма воинственно и составлявшие отличный полк под командой полковника И. Зубова, настойчиво просили не оставлять их родную станицу на разорение большевикам и держать около нее наши части. Пришлось, в ущерб общему делу, согласиться с этим, причем только одни лишь Кривянцы и несли там службу, не пропуская в то же время свою очередь и на главной позиции.

Большевики допустили огромную тактическую ошибку, что 4 апреля они нас не преследовали, увлекшись грабежом захваченного Новочеркасска. Да и никто просто не хотел шевелить наше осиное гнездо. "Товарищи" упустили наиболее благоприятный момент разогнать "казачью армию", бывшую тогда в образе полувооруженной и панически настроенной толпы. Оставались они пассивны и 5-го апреля, тем самым позволив нам переорганизовать дружины и несколько упорядочить самые важные и неотложные вопросы.

С нами в Заплавы несомненно проникли и большевистские агенты, что постоянно вились вокруг нас, словно мухи вокруг компота. Когда они поспешили донести в Ростов, что здесь закладывается прочный фундамент будущей Донской армии и что вскоре может создаться серьезная угроза существованию Советской власти не только в Новочеркасске, но и в целой области, то большевики крайне обеспокоились и решили под корень уничтожить эту опасность. Потому что теперь восставшие находились в явном меньшинстве, были отрезаны со всех сторон и, как наверняка полагали красные, обречены.

С 6-го апреля они начали активные боевые действия против Заплав. Главный удар большевики опять направляли на станицу Кривянскую, предварительно обстреляв ее сильным артиллерийским огнем. Наши части это наступление успешно отбили. Столь же были неудачны атаки красных и 8-го апреля. Ворвавшись в наше расположение, элитный красногвардейский Титовский полк потерпел разгромное поражение, потеряв при этом деле около сотни человек убитыми и ранеными, и в том числе своего влиятельного красного командира. Последнего с огромной помпой хоронили в Новочеркасске, да разроют его могилу дикие кабаны. Церемония торжественных похорон под духовой оркестр (вместе с дежурной пьянкой) заняла у деградирующих большевиков целых два дня. В течение этих дней они нас не беспокоили, а мы, пользуясь этой временной передышкой, лихорадочно налаживали дело организации и сколачивания боевых частей.

Первые наши успехи сильно ободрили казаков. Большевики же, ввиду неудачной борьбы с казаками силой оружия, решили испробовать на них свой излюбленный прием, то есть лживую агитацию. И вот, как-то перед нашей позицией показались автомобили противника с белыми флагами. Их появление вызвало в окопах разные комментарии и горячие споры по вопросу — стрелять или нет. На другой день, такие автомобили приблизившись к нашим окопам, бросили несколько пачек прокламаций и затем удалились.

В оставленных прокламациях большевики предлагали казакам "мир" на условиях выдачи ими своего командного состава. Так и мы на таких условиях готовы мирится — везите к нам на суд в кандалах из Москвы Ленина и Троцкого, вместе с остальными ублюдками. В агитках красные поясняли казакам, что им нет никакого смысла воевать против таких же трудовых казаков и крестьян и что их в междоусобную борьбу обманным путем втянули офицеры и помещики. Идиоты! Кто тут из нас помещики? Земля — станичное достояние. Но, такая пропаганда была тогда крайне опасна и могла иметь для нас весьма тяжелые последствия. Это зло было самое опасное и с ним приходилось бороться весьма осмотрительно. Я опирался на ветеранов. Они слишком хорошо знали, что следующая битва принесет вопли и кровь, ранения, боль и жажду, но, скорее всего и добычу в виде награбленного золота большевиков или мешочка настоящего чая, снятого с разлагающегося, усеянного червями трупа очередного "товарища".

На мое категорическое приказание начальнику боевой линии открыть по большевистским автомобилям огонь и не допустить их к окопам, он мне легкомысленно ответил, что казаки отказываются стрелять в противника, едущего к ним с белыми флагами. Только на одном участке и то хитростью, при помощи коварного Шэн Сю-Чена и его китайцев, нам удалось захватить и спеленать одного матерого главаря делегации красных. Он был доставлен в штаб и оказался казаком Лагутиным, тупоумным алкоголиком с лицом обезьяны. Плод греховной любви бульдога с кашалотом. Я лично его опрашивал и скажу, что держал себя он крайне вызывающе, не по чину берет, очередной "Наполеон".

— Слушай ты, недомерок сифилитичной потаскушки, я вспорю тебе живот и продам твои потроха китайцам на жаркое, если захочу, и не потому что я полковник, а ты — обычный рядовой, а потому что я злобный сукин сын, а ты тупая трусливая гнида, — взорвался гневом я при виде подобного мерзкого коллаборациониста.

После короткого опроса, предатель был предан "Суду защиты Дона". Его судили и приговорили к смертной казни. В тот же день он был повешен на самом видном месте в станице.

— На изменника казачеству и служителя сатаны, — говорил один казак, комментируя происходящее — жаль тратить патрон.

— Вы только посмотрите, — размышлял в слух другой — какая это мерзкая тварь! Жирный ублюдок!

Теперь уже казаков, продавшихся большевикам, ненавидели и презирали все поголовно.

Столь строгая и быстрая кара сразу отрезвила казаков, а вместе с тем у них сильно возросла ненависть к большевикам. Красные сами увеличивали ее тем, что делая постоянные налеты на станицу Кривянскую, они грабили казачье имущество и многое увозили с собой в город. Больше всех были озлоблены на большевиков, конечно, Кривянцы. Они негодовали на красных и своей кипучей злобой заражали и остальных казаков. Особенно беспощадно и жестоко расправлялись Кривянцы с красными мародерами. Их обычно приводили в Заплавы, где на центральной площади- Майдане — всенародно судили. Суд и расправа были коротки. Нередко в них принимали участие и женщины-казачки. Были случаи, что мародеров засекали на смерть. Остановить и запретить подобные народные расправы было тогда совершенно невозможно.