— Я пойду на второе, побывав на первом, — сказал д'Артаньян. — Одно назначено на семь часов, другое на восемь. Времени хватит на оба.

— Гм… Я бы не пошел, — заметил Арамис. — Учтивый кавалер не может не пойти на свидание, назначенное ему дамой, но благоразумный дворянин может найти себе оправдание, не явившись к его высокопреосвященству, особенно если у него есть причины полагать, что его приглашают вовсе не из любезности.

— Я согласен с Арамисом, — сказал Портос.

— Господа, — ответил д'Артаньян, — я уже раз получил через господина де Кавуа подобное приглашение от его высокопреосвященства. Я пренебрег им, и на следующий день произошло большое несчастье: исчезла Констанция. Будь что будет, но я пойду.

— Если ваше решение твердо — идите, — сказал Атос.

— А Бастилия? — спросил Арамис.

— Подумаешь! Вы вытащите меня оттуда, — сказал д'Артаньян.

— Разумеется! — ответили в один голос Арамис и Портос с присущей им великолепной уверенностью и таким тоном, словно это было самое простое дело. — Разумеется, мы вытащим вас оттуда, но так как послезавтра нам надо ехать, то покамест вам было бы лучше не лезть в эту Бастилию.

— Давайте сделаем так, — сказал Атос. — Не будем оставлять его сегодня одного весь вечер, а когда он пойдет во дворец кардинала, каждый из нас, с тремя мушкетерами позади, займет пост у одного из выходов. Если мы увидим, что оттуда выезжает какая-нибудь закрытая карета хоть сколько-нибудь подозрительного вида, мы нападем на нее. Давно уж мы не сталкивались с гвардейцами кардинала, и, должно быть, господин де Тревиль считает нас покойниками!

— Право, Атос, вы созданы быть полководцем, — сказал Арамис. — Что вы скажете, господа, об этом плане?

— Превосходный план! — хором вскричали молодые люди.

— Итак, — сказал Портос, — я бегу в казармы и предупреждаю товарищей, чтобы они были готовы к восьми часам. Место встречи назначаем на площади перед дворцом кардинала. А вы пока что велите слугам седлать лошадей.

— Но у меня нет лошади, — возразил д'Артаньян. — Правда, я могу послать за лошадью к господину де Тревилю.

— Незачем, — сказал Арамис, — возьмите одну из моих.

— Сколько же их у вас? — спросил д'Артаньян.

— Три, — улыбаясь, ответил Арамис.

— Дорогой мой, — сказал Атос, — я убежден, что лошадьми вы обеспечены лучше, чем все поэты Франции и Наварры.

— Послушайте, милый Арамис, вы, должно быть, и сами не будете знать, что делать с тремя лошадьми. Я просто не могу понять, зачем вы купили сразу три.

— Дело в том, что третью лошадь мне привел как раз сегодня утром какой-то лакей без ливреи, который не пожелал сказать, у кого он служит, и сообщил, что получил приказание от своего господина…

— …или от своей госпожи, — прервал его д'Артаньян.

— Это неважно, — сказал Арамис, краснея. — И сообщил, что он получил приказание от своей госпожи доставить лошадь в мою конюшню, но не говорить мне, кем она прислана.

— Нет, только с поэтами случаются подобные вещи! — заметил серьезным тоном Атос.

— В таком случае — сделаем по-другому, — сказал д'Артаньян. — На какой лошади поедете вы сами? На той, что купили, или на той, что вам подарили?

— Разумеется, на той, которую мне подарили. Вы же понимаете, д'Артаньян, что я не могу нанести такое оскорбление…

— …неизвестному дарителю, — продолжал д'Артаньян.

— Или таинственной дарительнице, — поправил его Атос.

— Выходит, что та лошадь, которую вы купили, теперь уже не нужна вам?

— Почти.

— А вы сами выбирали ее?

— И притом очень тщательно. Как вам известно, безопасность всадника почти всегда зависит от его лошади.

— Так уступите ее мне за ту цену, какую вы за нее заплатили.

— Я и сам собирался предложить вам ее, любезный д'Артаньян, с тем чтобы вы вернули мне эту безделицу, когда вам вздумается.

— А во что она обошлась вам?

— В восемьсот ливров.

— Вот сорок двойных пистолей, милый друг, — сказал д'Артаньян, вынимая из кармана деньги. — Я знаю, что именно такой монетой вам платят за ваши поэмы.

— Так вы богаты? — удивился Арамис.

— Богат, богат, как Крез, дорогой мой!

И д'Артаньян забренчал в кармане остатками своих пистолей.

— Пошлите ваше седло в мушкетерские казармы, и вам приведут вашу лошадь вместе с остальными.

— Отлично. Однако скоро пять часов, нам надо поторопиться.

Через четверть часа в конце улицы Феру появился Портос на прекрасном испанском жеребце. За ним ехал Мушкетон на овернской лошадке, маленькой, но тоже очень красивой. Портос был олицетворением радости и гордости.

Одновременно с ним в другом конце улицы показался Арамис на великолепном английском скакуне. За ним на руанской лошади ехал Базен, ведя в поводу могучего мекленбургского коня: то была лошадь д'Артаньяна.

Оба мушкетера съехались у дверей; Атос и д'Артаньян смотрели на них из окна.

— Черт возьми! — сказал Арамис. — У вас чудесная лошадь, любезный Портос.

— Да, — ответил Портос, — это та, которую мне должны были прислать с самого начала. Из-за глупой шутки мужа ее заменили другой, но впоследствии муж был наказан, и все кончилось к полному моему удовлетворению.

Вскоре появился Планше, а с ним Гримо, ведя лошадь своего хозяина.

Д'Артаньян и Атос вышли из дому, сели на коней, и четыре товарища пустились в путь: Атос на лошади, которой он был обязан своей жене, Арамис любовнице, Портос — прокурорше, а д'Артаньян — своей удаче, лучшей из всех любовниц.

Слуги ехали вслед за ними.

Как и предвидел Портос, кавалькада производила сильное впечатление, и, если бы г-жа Кокнар могла видеть, как величественно выглядит на красивом испанском жеребце ее любовник, она не пожалела бы о кровопускании, которое произвела денежному сундуку своего мужа.

Близ Лувра четверо друзей встретили г-на де Тревиля, возвращавшегося из Сен-Жермена; он остановил их, чтобы полюбоваться их блестящей экипировкой, и в мгновение ока целая толпа зевак собралась вокруг них.

Д'Артаньян воспользовался этим и рассказал г-ну де Тревилю о письме с большой красной печатью и с герцогским гербом; само собою разумеется, что о втором письме он не сказал ни слова.

Господин де Тревиль одобрил принятое друзьями решение и заверил их, что в случае, если д'Артаньян не явится к нему на следующий день, он сам найдет средства разыскать молодого человека, где бы он ни был.

В эту минуту часы на Самаритянке пробили шесть. Друзья извинились, сославшись на срочное свидание, и простились с г-ном де Тревилем.

Пустив лошадей галопом, они выехали на дорогу в Шайо. Начинало темнеть, экипажи проезжали туда и обратно. д'Артаньян под охраной друзей, стоявших в нескольких шагах, заглядывал в глубь карет, но не видел ни одного знакомого лица.

Наконец, после пятнадцатиминутного ожидания, когда сумерки уже почти совсем сгустились, появилась карета, быстро приближавшаяся со стороны Севра. Предчувствие заранее подсказало д'Артаньяну, что именно в этой карете находится особа, назначившая ему свидание, и молодой человек сам удивился, почувствовав, как сильно забилось его сердце. Почти в ту же минуту из окна кареты высунулась женская головка: два пальца, прижатые к губам, как бы требовали молчания или посылали поцелуй. д'Артаньян издал тихий радостный возглас: эта женщина — или, вернее, это видение, ибо карета промчалась с быстротой молнии, — была г-жа Бонасье.

Вопреки полученному предупреждению, д'Артаньян невольным движением пустил лошадь в галоп и в несколько секунд догнал карету, но окно было уже плотно завешено. Видение исчезло.

Тут только д'Артаньян вспомнил предостережение:

«…если вы дорожите вашей жизнью и жизнью людей, которые вас любят… не делайте ни одного движения и притворитесь, что ничего не видели».

Он остановился, трепеща не за себя, а за бедную женщину: очевидно, назначая ему это свидание, она подвергала себя большой опасности.