Было несколько юнцов постарше и более отчаянных, которые не упустили бы случая поизводить новичка, если бы Востронос не был рядом со мной и не скалил зубы при каждом их неосторожном жесте. Поскольку я не выказывал ни малейшего желания покушаться на их права лидеров, мне было позволено следовать за ними. На меня произвели впечатление их тайны. Пожалуй, я даже осмелюсь утверждать, что к концу этого вечера знал беднейшие кварталы города лучше, чем многие из родившихся в замке.
Меня не спрашивали об имени и называли просто Новичком. У остальных были самые обыкновенные имена, как, например, Дирк или Керри, или говорящие прозвища — типа Рыбный Воришка или Расквашенный Нос. Последняя была девчонкой и могла бы быть прелестным маленьким существом, попав в более благоприятные условия. Она была на год или два старше меня, прямодушная, с острым и живым умом. Она ввязалась в спор с двенадцатилетним мальчиком, совершенно не испугавшись его кулаков, и благодаря ее острому язычку вскоре все над ним смеялись. Она приняла свою победу спокойно и заставила меня благоговеть перед ее твердостью. Но синяки на ее лице и тонких руках цвели всеми оттенками фиолетового, синего и желтого, а корочка запекшейся крови под левым ухом только немного не соответствовала ее имени. Несмотря на это, Расквашенный Нос была веселой, и голос ее был звонче голоса чаек, кружившихся над нами. Поздним вечером Керри, Расквашенный Нос и я сидели на каменистом берегу за станками для починки сетей, и Расквашенный Нос учила меня, как очищать камешки от крепко прилепившихся моллюсков. Она счищала их со знанием дела заостренной палочкой и показывала мне, как при помощи ногтя выгонять маленьких съедобных жильцов из их раковин, когда нас окликнула какая-то девочка.
Аккуратный синий плащ и добротные кожаные туфли отличали ее от моих новых товарищей. Она не подошла, чтобы присоединиться к нашей охоте, а закричала:
— Молли, Молли, он ищет тебя повсюду! Пришел почти трезвый час назад, увидел, что ты ушла и огонь погас — и ну поносить тебя на чем свет стоит!
На лице Расквашенного Носа появилось отчаянное, упрямое выражение, смешанное со страхом.
— Беги, Киттни, и прихвати мою благодарность! Я не забуду тебя в следующий раз, когда с отливом появятся крабы.
Киттни наклонила голову, быстро повернулась и бросилась назад, туда, откуда пришла.
— У тебя неприятности? — спросил я, когда увидел, что Расквашенный Нос не спешит снова переворачивать камни в поисках моллюсков.
— Неприятности? — Она пренебрежительно фыркнула. — Это как посмотреть. Если отец сможет оставаться трезвым достаточно долго, чтобы найти меня, тогда, что ж, тогда у меня и правда могут быть неприятности. Но к вечеру он наверняка здорово напьется и не попадет в меня ничем из того, что будет швырять. Наверняка! — повторила она твердо, когда Керри открыл рот, чтобы возразить.
С этими словами она решительно повернулась к каменистому берегу и возобновила поиски.
Мы сидели над многоногим серым существом, которое нашли в лужице, оставленной приливом, когда хруст тяжелых сапог по заросшим водорослями камням заставил нас поднять голову. Керри с криком сорвался с места и побежал по берегу, не останавливаясь и не оглядываясь. Востронос и я отскочили назад. Щенок припал около меня на передние лапы, отважно оскалившись, его трусливый хвостик загнулся вниз и щекотал нежный животик. Или Молли Расквашенный Нос не обладала такой быстрой реакцией, или заранее смирилась с неизбежным. Долговязый мужчина ударил ее в висок. Это был исхудалый костлявый человек с красным носом, а его мосластый кулак был похож на узел, но удар оказался достаточно сильным для того, чтобы Молли растянулась на земле. Осколки ракушек врезались в ее обветренные колени, и когда она поползла вбок, чтобы избежать неуклюжего пинка, которым он собирался наградить ее, я содрогнулся при виде соленого песка, забившего свежие царапины.
— Ах ты проклятая вероломная мускусная кошка! Разве я не говорил тебе, чтобы ты сидела дома и присматривала за обмакиванием? А ты торчишь на берегу и роешься в дерьме, сало же в горшке уже застыло. Они там в замке захотят еще свечей сегодня ночью, и что я им продам?
— Те три дюжины, которые я сделала утром. Это было все, что ты мне оставил, ты, старый пьяница! — Молли вскочила на ноги и храбро встала перед ним, хотя глаза ее были полны слез. — Что я должна была делать? Сжечь все дрова, чтобы держать сало мягким до тех пор, пока ты не притащишь наконец фитили? Чтобы тогда нам нечем было разогреть котел?
Человек покачнулся под очередным порывом ветра. До нас донесся его запах. Пот и пиво, сообщил мне Востронос. На мгновение пьяный, казалось, смутился, но затем боль в голове и переполненном пивом желудке снова ожесточила его. Он резко наклонился и схватил побелевшую ветку плавника.
— Ты не будешь так со мной разговаривать, ты, дикая тварь! Торчишь тут с нищими мальчишками, делаешь Эль знает что! Держу пари, что снова воровала в коптильне и позорила меня! Попробуй только убежать — и получишь вдвойне, когда я тебя поймаю.
Она, должно быть, поверила ему, потому что лишь сжалась, когда он двинулся к ней, и подняла тонкие руки, чтобы защитить голову, но потом передумала и спрятала только лицо. Я стоял, оцепенев от ужаса, а Востронос, которому передался мой страх, визжал и даже сделал лужицу у моих ног. Я услышал свист, когда дубинка опустилась. Сердце мое бешено заколотилось, и я отпихнул пьяного. Каким-то странным образом сила, переполнявшая меня, вылетела наружу из моего живота.
Обидчик Молли упал, как и человек с бочонком накануне. Но он не вскочил, а схватился за живот, его палка, никому не причинив вреда, отлетела в сторону. Он упал на песок, дернулся, так что судорога свела все его тело, и затих.
Мгновением позже Молли открыла глаза, все еще дрожа в ожидании удара, и увидела своего обидчика, скорчившегося на каменистом берегу. Потрясение стерло с ее лица все прочие чувства. Она бросилась к упавшему.
— Папа, папа, что с тобой? Пожалуйста, не умирай! Прости, что я была такой гадкой девчонкой! Не умирай, я буду хорошей, обещаю, что буду хорошей.
Не обращая внимания на царапины, она упала на колени рядом с ним и повернула его голову, чтобы он не лежал лицом в песке, а потом тщетно попыталась его посадить.
— Он хотел убить тебя, — сказал я ей, стараясь осмыслить происходящее.
— Нет. Он меня слегка поколачивает, когда я бываю плохой, но он никогда не убил бы меня. А когда он трезвый и не больной, он плачет из-за этого и просит меня не быть плохой и не сердить его. Мне надо было лучше стараться не сердить его. Ой, Новичок, кажется, он умер!
Я и сам боялся чего-то подобного, но через несколько мгновений отец Молли издал ужасный стон и открыл глаза. Как бы то ни было, припадок, сваливший его, по-видимому, прошел. Еще не совсем придя в себя, он принял самообвинения и заботу Молли и даже мои вынужденные попытки помочь. Он оперся на нас обоих, и мы повели его по неровному каменистому пляжу. Востронос не отставал, он то принимался лаять, то наматывал круги вокруг нас. Люди на улицах не обращали на нас никакого внимания. Судя по всему, никто из них не видел ничего необычного в том, что Молли ведет домой своего отца.
Я проводил их до самых дверей маленькой свечной мастерской, Молли, всхлипывая, всю дорогу бормотала извинения. Я оставил их там, и мы с Востроносом нашли путь обратно вверх по кривым улицам и холмистой дороге к крепости, пребывая в глубочайшем удивлении, которое произвели на нас человеческие нравы.
Раз обнаружив город и нищую ребятню, я стал навещать их впоследствии каждый день. Днем Баррич был занят своими делами, а вечерами он пил и развлекался на празднике Весны. Он мало обращал внимания на мои приходы и уходы, если только вовремя находил меня на маленьком матрасике перед очагом. По правде говоря, думаю, он слабо представлял, что со мной делать, и считал вполне достаточным сытно накормить меня и следить, чтобы ночи я проводил в помещении, где со мной ничего не случится.
