Затем вихрь огня поглотил его, закружил и унес сквозь пламя. Он ощущал в руке ладонь Анюты, чувствовал ледяные пальцы Белозерской, и ему казалось, что, кружась в огненном хороводе, они поднимаются над землей и летят, несутся, сопровождая Ладу Алексеевну в мир, откуда нет возврата. Рев огня оглушал, языки лизали лицо, но странно, что он совсем не ощущал жара. Было только чувство полета и ощущение вливающейся в него энергии, заполнявшей каждую клетку тела.

Раскат грома едва не порвал барабанные перепонки, Корсаков больно ударился ступнями, словно прыгнул с большой высоты, колени подогнулись. Он с трудом выпрямился. Дикий холод охватил тело, словно Игоря бросили в ледяную купель прямо из пышущей жаром печи. Он потряс головой, приходя в себя. Рядом, на коленях, все так же держась одной рукой за его руку, а другой сжимая ладонь бабушки, стояла Анюта. Корсаков попробовал высвободить руку из пальцев Лады Алексеевны. Ее безвольная ладонь упала на колено. Корсаков поднял Анюту, прижал к себе, гладя по голове.

— Что это было? — едва слышно спросила она.

— Не знаю, — голос изменил ему и Игорь кашлянул.

— А бабушка?

Корсаков вздохнул.

— Она знала, что уходит, — тихо сказал он, — она хотела и ждала этого. Ты же слышала ее последние слова.

Анюта шагнула к стулу с телом Лады Алексеевны, опустилась на колени, подняла ее руку и уткнулась в ладонь лицом. Плечи ее задрожали. Корсаков закусил губу. Лицо Лады Алексеевны было спокойным, голова склонилась к плечу.

В квартире стоял зимний холод. Корсаков раздвинул гардины, переставил на стол горшки с цветами и открыл окно. Тепло летнего вечера хлынуло в комнату, изгоняя стужу. Игорь огляделся. После бушующего огня он был готов увидеть вокруг разгром, но все осталось, как было, только цветы в вазе поникли потемневшими бутонами — холод убил их. Что-то обжимало запястье. Браслет, подаренный Белозерской, словно впаялся в кожу. Зеленоватые камни, казалось, светились тусклым светом. Впрочем, может быть, это в них отражалось проникшее в комнату солнце.

Взгляд Корсакова упал на картину, и только тогда он поверил, что все произошедшее ему не приснилось, — холст был разодран в клочья.

Анюта сидела на полу возле ног Лады Алексеевны, держась за ее руку.

— Надо бы позвонить в милицию и в «скорую», — сказал Игорь.

— Позвони, — безразлично ответила Анюта.

Корсаков вышел в прихожую. На стене висел старинный дисковый телефонный аппарат, если и не ровесник Белозерской, то немногим моложе. Корсаков снял трубку, набрал «ноль— два». Дежурная приняла вызов, переспросила адрес. Игорь с трудом вспомнил номер дома. Позвонил в «скорую помощь», обрисовал ситуацию. Равнодушный голос подтвердил, что бригада выезжает. На вопрос Корсакова, когда ожидать приезда, сказали, что теперь спешить некуда. Игорь подумал немного и набрал номер Александра Александровича. Ответил молодой женский голос. Корсаков назвался. Через минуту в трубке зазвучал баритон Сань-Саня.

— Кручинский слушает.

— Мы с Анютой находимся у Лады Алексеевны, — сказал Корсаков. — Она…

— Что вы там делаете?

— Если вы не будете перебивать, узнаете об этом гораздо быстрее. Лада Алексеевна умерла. Я вызвал милицию и «скорую».

В трубке послышалось сдавленное ругательство. Корсаков ждал.

— Игорь, я вас прошу, оградите Анну от ненужных расспросов, — голос Сань-Саня звучал почти по-человечески. — Ну, следователь там, врачи.

— Об этом я и сам догадался.

— Очень хорошо. Не позволяйте рыться в вещах Лады Алексеевны, я буду минут через сорок, — Александр Александрович положил трубку.

Корсаков вышел в чистенькую кухню, закурил, выпуская дым в форточку. За окном летал тополиный пух, в заросшем высокой травой палисаднике доцветала сирень.

Корсаков заглянул в спальню. Железная кровать с шишечками была аккуратно застелена, на трюмо, придавленный массивной стеклянной пепельницей, лежал сложенный пополам лист бумаги. Шторы были задернуты, и комнате царил желтый полумрак. Игорь зашел посмотреть, как Анюта. Девушка сидела возле стола и, подперев кулачком щеку, смотрела в окно.

— Я пойду на улицу — встречу милицию и «скорую», — сказал Корсаков.

Она кивнула, не поворачивая головы. Игорю захотелось подойти и обнять ее, разделить горе, но он не стал мешать — нет ничего хуже, когда кто-то влезает в душу с соболезнованиями, мешая проносящимся в голове воспоминаниям о только что ушедшем человеке.

Он спустился во двор. Пожилой мужчина в домашних тапочках, тренировочных штанах и рубашке навыпуск подметал двор тощей метлой. Увидев Корсакова, он настороженно приблизился к нему.

— Издрастуй, — метлу он держал, как дубину, двумя руками. — Что ходишь здесь?

— Добрый день, — ответил Корсаков. — Вот, в гости приехали. К Ладе Алексеевне. Только беда случилась.

— Какая-такая беда?

— Умерла Лада Алексеевна.

— И-и-и, — затянул мужчина. — Ай беда… А ты кто ей будешь?

— Я с ее внучкой приехал, — пояснил Корсаков.

— С Анюткой? Ай, какое горе, — мужчина переложил метлу в левую руку и протянул правую Корсакову. — Я — Ильдус, сосед, вот здеся живу, — он указал метлой на пристройку, — дворник я. И отец здесь дворником был, и я теперь, — мужчина наклонился вперед и понизил голос: — Отец рассказывал, как Ладу арестовали. У-у-у… стрельба была, бандит чекиста зарезал, другой чекист его застрелил, всех арестовал, и Ладу. Посадили ее далеко, на севере она сидела — сама мне говорила. А вернулась из тюрьмы, отец мой уже помер. Не дождался ее. И бабушка Лады тоже померла. А отец за их квартирой смотрел, берег. Хорошие люди — так говорил.

Корсаков угостил его сигаретой. Мужчина положил ее за ухо и заковылял в пристройку. Игорь прошел за угол дома, где видел цветущую сирень, влез в кусты и наломал огромный букет. Вернувшись во двор, он положил букет на заднее сиденье «daewoo». Он уже не помнил, когда дарил Анюте цветы, так пусть хоть сегодня что-то отвлечет ее от тяжелых мыслей.

Из подъезда вышла Анюта, присела на скамейке возле подъезда. Корсаков устроился рядом. Анюта попросила у него сигарету, закурила.

— Ты знаешь, я хотела проститься, — сказала она, — но вдруг поняла, что прощаться не с кем. Бабушки там нет. Она ушла, осталась лишь оболочка. Пустая оболочка. Я лучше запомню ее живой.

Корсаков обнял ее за плечи, она положила голову ему на плечо. Он заглянул ей в лицо. Глаза у Анюты были печальные, будто погасшие, но сухие.

Хлопнула дверь пристройки. Дворник, с круглым подносом в руках, подошел к ним. На подносе стоял графин, четыре стопки, тарелка с нарезанным копченым мясом и блюдечко с дольками соленого огурца.

— Издрастуй, Анютка.

— Здравствуй, дядя Ильдус.

— Вот, помянуть нужно Ладу, — он обернулся к пристройке, что-то гортанно крикнул.

Из двери выскочила женщина в теплом халате, засеменила к ним. Ей вслед глядел мальчишка лет семи в тюбетейке и коротких штанишках.

— Чего кричишь? Такое горе, а ты кричишь. Здравствуй, Аня.

— Здравствуй, тетя Наиля.

Ильдус передал поднос жене, сам уселся на скамейку, открыл графин, разлил по стопкам водку. Корсаков взял стопку, поднялся, уступая место женщине. Она благодарно кивнула. Выпили не чокаясь. Водка была холодная, как из сугроба. Игорь взял с тарелки пласт мяса, пожевал.

— Бери еще, — сказал Ильдус, — родня из Татарстана прислала. В Москве такого не найдешь.

— Спасибо, — Корсаков потянулся к тарелке. — А что, в Москве мясо пропало?

— Это конина, — пояснила Анюта.

Конину Корсаков до сих пор не пробовал. Он прислушался к своим ощущениям. Нет, ему решительно было все равно: мясо как мясо.

Через арку во двор вошел мужчина в милицейской форме с погонами старшего лейтенанта. Китель был расстегнут, галстук милиционер нес в руке.

— Добрый день. Хотя, какой добрый? — сам себя поправил мужчина. — Позвонили мне, вот пришел. Что, преставилась Лада Алексеевна?