Вновь прибывшие души можно было легко распознать по нескончаемым попыткам постичь пространство и свою новую сущность, выливающиеся в недоуменное: «Как, я уже здесь?» Эта едва слышимая мантра повторялась вновь и вновь, равнодушно, но и без скуки. Время шло, а вопрос повторялся. Сколько миллионов или миллиардов раз, Эхомба понятия не имел. То же самое можно было сказать о тех, кто плавал в пустоте вокруг него. Чувства, ощущения, определенность — все ушло прочь. Проходил какой-то промежуток времени, и вопрос повторялся, такой же тихий и безучастный.

Но в этой невесомой пустоте вскоре родилось еще одно ощущение — осознание общей предназначенности «всему». Откуда оно взялось, Эхомба не знал. Исследователь по натуре, он был рад понять, что все на свете имеет причину и цель, основанную на чем-то «всём», но был и разочарован оттого, что не понимал, что же такое это «всё». Это состояние было похоже на крушение надежд, хотя точно описать его в прежних терминах не представлялось возможным.

Он не ощущал ни жары, ни холода, ни собственного веса. Не испытывал боли или удовлетворения. Ничего! Только чувство существования — и Цели! Не божество, не кто-то, наблюдающий и управляющий, — просто души, люди, собравшиеся вместе, думающие о Цели…

Химнет Одержимый, высокомерный, уверенный в себе, по-прежнему стоял возле тронного кресла. Он поправил шлем, за время поединка сбившийся набок, и указал на чужаков у подножия трона.

— Видишь их, Перегриф?

— Да, господин, — ответил генерал, всегда готовый исполнить приказ.

— Как только придут в себя, наплачутся вволю, узнай, что они намерены делать. Наемнику предложи поступить ко мне на службу — но только не в гвардию. У меня нет обыкновения подбирать в ближайшее окружение людей, имеющих повод для мести. Кот по сравнению со своими мелкими сородичами проявил себя разумным. Я полагаю, что он пожелает уйти. Отпусти его. Что касается волосатого верзилы, — правитель пожал плечами, — то даже не знаю, что с ним делать. Надеюсь, он уйдет вместе с котом. Только пусть не пачкает пол. — Он повернулся к прорицательнице и протянул руку. — Прошу, дорогая. Я думаю, на сегодняшнюю ночь представлений достаточно.

Припавший к распростертому телу Симна внезапно издал дикий вопль. Слезы потоком текли по его щекам.

— Ты, сумасшедший осел, думающий лишь о себе! Ты, мрачный самодовольный ублюдок! Что я теперь скажу твоей семье?

— Извини, — пробормотал стоящий рядом с северянином Хункапа Аюб. — Я вынужден попросить тебя отойти на шаг.

— И что будет? — рыдая, выговорил Симна. — Почему я… — Он внезапно замолк и удивленно уставился на Хункапу. — Постой. Что ты сказал?

Взгляд похожих на голубой арктический лед маленьких глазок был равнодушным.

— Я попросил тебя отойти. Мне нужен простор.

— Что тебе нужно? — Глаза у северянина сузились. — А где же «Хункапа хочет», «Хункапе нужно, чтобы Симна отодвинулся»? — Симна поднялся. — Во имя всего сонма этих треклятых богов, кто мне объяснит, что все это значит?

— Мне для работы необходимо пространство, — откликнулся Хункапа Аюб.

Едва Симна отошел на пару шагов, Хункапа выпрямился во весь рост, откинул волосатую голову, несколько мгновений смотрел в потолок, потом закрыл глаза и резко выбросил обе руки вверх и в стороны.

Алита тоже отполз назад.

— Я знал, что с ним дело не чисто. Я знал.

— Что? — не понял Симна. — О чем ты знал?

Огромный черный кот, продолжая пятиться, негромко зарычал. Его когти визгливо заскребли по каменным плитам.

— От него, — объяснил левгеп — никогда не пахло ни глупостью, ни дикостью.

— Симбала! Асенка cap врануто! — вскричал Хункапа, взывая к силам, лежащим глубже, чем эти слова.

Нестерпимо яркое, ослепительно белое сияние возникло над его головой. Оно мощно пульсировало, его энергия рвалась на волю. Химнет Одержимый и его молодая супруга замерли, повернулись.

Хункапа закрыл глаза и начал что-то монотонно напевать. Потом резко опустил руки и, направив их на тело Эхомбы, воскликнул:

— Харанат!

Пульсирующая над его головой сфера заколыхалась и, медленно стронувшись с места, накрыла пастуха. Сияющая энергия впиталась в мертвое тело, как молоко в губку. Труп слабо засветился, странное мерцание окутало его с головы до ног. Не открывая глаз, Хункапа продолжал творить заклинание.

Химнет отпустил руку Темарил и торопливо подбежал к возвышению.

— Червь сказал, — воскликнул он, — владеющий искусством некромантии! Но он ни словом не упомянул, каков будет его облик!

Правитель вскинул руку и метнул смертоносную зеленую сферу в обросшего густой шерстью исполина.

Из глаз Хункапы Аюба ударила молния.

Она вонзилась в Этиоля Эхомбу. Пастух, поглощенный стремительным потоком чистейшей белой энергии, которая была постоянным спутником томительного дыхания миллиардов еще не закончивших свой жизненный путь, не исполнивших свое предназначение душ, вскочил с пола и принял удар изумрудной сферы на себя. Шар взорвался, разлетелся зелеными искрами. Симна прикрыл глаза рукой.

Химнет метнул в пастуха еще один шар. Эхомба отбил его легким движением руки: каждый палец его был вооружен белейшей энергией миллионов душ. Все чары Химнета были бессильны против нее.

Симна ибн Синд отполз в уголок и во все глаза следил за столкновением сил, о существовании которых он даже не догадывался и не мог вообразить, какова их природа. Больше всего в эту минуту его поразило лицо Эхомбы: на нем застыло то же самое выражение, с каким он в первый раз бросился на Химнета, — спокойствие и отрешенность. С ним он встретил смерть, с ним он и вернулся таким… Каким? Симна не мог ответить на этот вопрос. Он был воином, а не мыслителем. Попытки работать мозгами были для него хуже, чем удар вражеского меча.

Эхомба двинулся вперед, неторопливо, но неумолимо. Зеленая энергия шаров Химнета сталкивалась с белой энергией душ, по всему залу плясали изумрудные и снежные молнии, а пастух подходил все ближе и ближе.

Внезапно взрыв гигантского зеленого шара пробил защитную оболочку белого сияния, окутывающего Эхомбу. Обессилевший, но торжествующий, Химнет Одержимый приготовился поднять дрожащую от напряжения руку для решающего удара.

— Кто бы ты ни был, пришел твой последний час! — вскричал правитель Эль-Ларимара. — Пришел конец и таинственному кукловоду, который тобой управляет.

Голос Эхомбы, как и выражение его лица, ничуть не изменились.

— Я — Этиоль Эхомба из Наумкиба, и никто мною не управляет.

Он открыл рот и прежде, чем Химнет успел окончательно вздеть руку, плюнул в сторону властителя центрального побережья. Два влажных черных шара вылетели из его губ и угодили прямо в открытое забрало золотого с алым шлема Химнета.

Рука правителя Эль-Ларимара замерла, не поднявшись. Химнет зашатался и сделал шаг в сторону. Потом послышался металлический скрежет, и его броня начала трескаться. Химнет завалился на бок, и прорицательница Темарил вскрикнула. Сраженный двумя эромакади, он распростерся на полу. Его доспехи продолжали раскалываться, как яичная скорлупа.

Перегриф выхватил меч и бросился вперед. Но на пути у него вырос Симна. Выставив перед собой свой клинок, северянин позволил себе улыбнуться.

— Ну уж нет, мой почтенный друг. Клянусь Гекведом, мы с тобой всего лишь зрители на этом спектакле. Давай-ка досмотрим его со стороны, тем более что участвовать в нем могут лишь те, кому это по силам.

Генерал смутился, глянул на странствующего фехтовальщика, затем кивнул и опустил меч.

Темарил бросилась к своему поверженному повелителю. Тревога исказила ее прекрасные черты, но она не плакала. Потом она подняла голову и испуганно взглянула на Этиоля.

— Он… он мертв?

— Нет. — Эхомба окинул долгим взглядом человека в растрескавшихся доспехах. — Только парализован и, как мне кажется, исключительно выше пояса. Скоро к нему вернется подвижность.

Она благодарно улыбнулась и снова повернулась к супругу.