Вначале почти весь город оставался погружен в темноту: устрашенные ворданаи задули лампы и свечи в домах в надежде, что так их минует гнев Конкордата. Впрочем, даже и в этой темноте тут и там мелькали островки огней. Примыкавшее к Университету Дно представляло собой сплошную полосу света. В тавернах и питейных заведениях под доброй сотней разноцветных вымпелов студенты и богема всех мастей кричали и бранились, пили и разбивали стаканы о стены.

Они все сильнее расходились с каждой вестью о новых зверствах, подлинных и порожденных чьей–то фантазией. Больше дюжины женщин подверглось насилию в Старом городе. Два десятка священников Свободной церкви искалечены за богохульство (с точки зрения Элизиума). Полсотни хладнокровно застрелено в трущобах Канав. Еще несколько сот агентов Конкордата направляются в город… нет, на самом деле это борелгайские наемники, собранные банками и одетые в черные шинели, а в Вордан их тайно переправил Последний Герцог ради укрепления своих позиций… да нет же, это мурнскаи, Черные священники, их послали изничтожить еретиков под корень.

В другом конце города, в Доках, горела еще россыпь огней. Вначале она была невелика, но как раскаляются угли, почуяв живительное дыхание кузнечных мехов, так и они разгорались все ярче. Их становилось все больше, и ручейки огня текли по лабиринту кривых улочек и проулков, огибая рыбные лавки и склады, тянулись вдоль реки и заполняли площади. Там были факелы — сотни факелов, свечи сальные и восковые, горящие головни и фонари с выпуклым стеклом. Ручейки слились в поток, и, придя в движение, он медленно, но неотвратимо двинулся к Речному тракту и далее на восток вдоль берега — туда, где поднимался Великий Мост.

Оказавшись на противоположном берегу, этот огненный поток повстречался с другими — из Нового города и Старого города, из Дна, и даже из процветающих и добропорядочных кварталов Северного берега. Огни факелов с разных сторон столкнулись друг с другом, закружились, словно колеблясь, на одном месте, и наконец решительно, все до единого, повернули на запад, чтобы хлынуть к подножию отвесных черных стен Вендра.

Глава десятая

Расиния

К тому времени, когда Расиния наконец выбралась из Онлея, она была почти вне себя от злости.

За стенами дворца, в городе, разворачивались невиданные события, на улицах бушевали страсти. Между тем она почти до рассвета шагу не могла ступить из дворцовых покоев, принимая непрерывный поток высокопоставленных посетителей. Каждый из них перед тем побывал у одра ее отца и счел своим долгом лично доставить принцессе весть о том, что в состоянии его величества пока не произошло никаких перемен. Разумеется, все они прекрасно знали, что король умирает, а потому графы и прочие носители благородных титулов спешили обеспечить себе благосклонность нового монарха. С каждым очередным посетителем вынужденная учтивость Расинии иссякала, и наконец ее терпение лопнуло. Сот объявила, что у принцессы случился приступ истерии и ее высочество, приняв снотворное, улеглась в постель, — а затем Расиния и ее камеристка улизнули из дворца.

Оставить отца было нелегко. С другой стороны, Индергаст и не позволил бы ей находиться при нем; и в любом случае Расиния считала, что, узнай отец все обстоятельства, он и сам безоговорочно одобрил бы ее решение. Благо страны и Короны превыше всего, даже семейных уз. Закрыв глаза, Расиния наскоро, без слов, помолилась. «Продержись еще хоть сутки, папа! Знаю, ты страдаешь от боли, но, пожалуйста, дай мне еще хоть один день!» Даже эта безмолвная просьба обожгла ее горьким раскаянием и стыдом.

Небо на востоке уже светлело, предвещая зарю, но во всех закоулках Дна так же жарко горели фонари и факелы. В кофейнях было не протолкнуться, разноцветные вымпелы обвисли в безветренной духоте, и на прохожих, что она видела в окно экипажа, красовались нарукавные повязки, ленты и прочие знаки политических пристрастий. Расиния сунула четки в карман и потрогала брошь, приколотую к ее плечу, — бабочку с синей, зеленой и золотистой полосами на крыльях. Она пока не заметила никого, кто носил бы те же цвета, и уже начинала беспокоиться.

Повсюду, куда ни глянь, мелькали газетные листки и памфлеты — свежеотпечатанные, влажно пахнущие дешевой типографской краской. Наверное, все щелкоперы и частные печатники трудились не покладая рук, а мальчишки, что обычно торговали их товаром по пенни за штуку, сейчас бесплатно раздавали охапки газет всем желающим приобщиться к последним новостям. Всякий листок, отпечатанный больше часа назад, уже считали устаревшим и безжалостно бросали ради более свежего чтива, так что мостовую, по которой с дребезгом и хрустом ехал экипаж, густо выстилали брошенные за ненадобностью газеты. Оставалось лишь гадать, насколько велики запасы бумаги на столичных складах и что будет, когда они окончательно иссякнут.

Наконец Расиния краем глаза заметила вывеску «Синей маски», но толпа, заполнявшая улицу, стала такой плотной, что экипаж не катился, а едва полз вперед. Терпение принцессы лопнуло, и, пинком распахнув дверцу, она нырнула в водоворот возбужденной, захваченной спорами молодежи. Обогнув пятачок, где буйная ватага утопистов ожесточенно дискутировала с под–под–подкомитетом рационалистов, она пересекла улицу и заняла позицию у витрин кофейни. Отсюда хорошо был виден сине–зелено–золотистый вымпел «Маски», вяло повисший в длинном ряду себе подобных.

Рядом из ниоткуда возникла Сот. Расинии подумалось, что ее спутница обладает приятнейшим свойством: в любой толчее можно не опасаться, что она отстанет.

— Настоящий бедлам, — сказала принцесса вслух. — Здесь, наверное, собралась добрая половина Университета.

— И не только Университета, — мрачно отозвалась Сот. — Здесь опасно. Мы должны вернуться.

— Сот, все это — дело наших рук. Обратно пути нет… да и экипаж вряд ли удастся развернуть, — прибавила она с нарочитой веселостью, хотя в этом гаме ее могли подслушать, только если бы она горланила что было сил. — Идем. Заглянем в «Маску», узнаем, есть ли там еще кто из наших.

И они двинулись дальше, шаг за шагом продираясь через толпу. Казалось, все университетские фракции и кружки в полном составе вышли на улицу, по мере сил пытаясь контролировать незаурядные события. Реюнионисты громко превозносили преимущества объединенной церкви, республиканцы вторили лозунгу Дантона о созыве Генеральных штатов, а утописты, расколотые на сотни непримиримых группировок, потрясали зачитанными до дыр экземплярами «Прав человека» Вуленна. Оравы феодалистов со старинными флагами осыпали бранью монархистов, по–своему продолжая сражения эпохи Фаруса IV, который скончался и был погребен задолго до рождения Расинии. И повсюду, куда ни глянь, — газетные листки и памфлеты: аршинные, вкривь и вкось набранные разномастными шрифтами заголовки, с кляксами типографской краски из–за неисправности станков, полные всевозможных ухищрений, на которые шли печатники, чтобы привлечь внимание к своей продукции. Тут и там торчали экипажи, точно так же застрявшие в толчее и брошенные пассажирами на произвол судьбы; кучеры, восседая на козлах, резались в карты и с философским спокойствием дожидались, пока схлынет толпа. Судя по явственной вони конского навоза, кое–кому приходилось ждать уже долго.

Минут десять Расиния кое–как продвигалась лишь благодаря энергичной работе локтями — и вдруг вырвалась на свободу. Улица перед «Маской» была совершенно пуста. Буйная толпа полукругом огибала вход, словно на это место были наложены злые чары. Внутри царила темнота, и она не сразу почувствовала неладное. Окна таверны — огромные, дорогие, из цельных кусков стекла — были разбиты вдребезги, и груды осколков блестели на мостовой.

— О господи! — Расиния невольно качнулась вперед, и тут же рука Сот стиснула ее плечо, удерживая на месте. — Что за чертовщина?

Она лихорадочно огляделась по сторонам и ухватила за руку подвернувшегося кстати индивидуалиста. Тот лишь протестующе пискнул, когда его выдернули в зловещий полукруг пустоты.