Когда у летчика выдавалось окно, подходил срок очередного сточасового осмотра самолета и приходилось лететь за механиком в Фэрбенкс. Он работал без отдыха днем, а если мы наседали, то и ночью, копаясь в разваленном моторе, чтобы наутро можно было лететь.

Дело осложнялось еще и тем, что помимо пассажиров самолет типа «Сессна» мог взять лишь очень скромный груз – примерно столько, сколько можно навьючить на трех лошадей. Начальный вес багажа неизменно определялся киноаппаратурой Криса, затем шла одежда, палатки, продовольствие, топливо и инструменты. Это означало, что мы должны обходиться без множества нужных вещей и урезывать себя во всем, уповая на свою изобретательность и неприхотливость.

Энди вложил в наше предприятие нечто гораздо большее, чем просто умение водить самолет, – он вложил в него душу. Недолго думая, он допустил меня к своим личным запасам и дал отобрать все, что было необходимо.

21 апреля 1953 года мы с ним неторопливо полетели вверх по широкой заснеженной, поросшей елью долине реки Джон, которая, извиваясь, уходила в недра хребта Брукса. Я и не подозревала, что подобно Крису впервые встречусь с полярной пустыней один на один. Мы молчали; шум мотора не располагал к разговору. Энди разъезжал по воздуху, словно фермер в фордике, со спокойным довольством оглядывая белоснежные вершины гор по обоим берегам реки. Одну облитую солнцем скалу он впритирку облетел вокруг – это явно доставило ему удовольствие. Я смотрела вниз, разглядывая отпечатки звериных лап на снегу.

Время от времени цепочки следов сплетались целыми клубками; было семь часов утра, каждая ямка от копыта или лапы была заполнена тенью.

Спустя час Энди повернул на запад и поднялся выше. Мы покинули долину и летели теперь над совершенно незнакомой ему местностью. На коленях у меня лежала развернутая карта, и, заглядывая в нее, он сличал ее с местностью, держа скорость сто десять миль в час. Вот остались позади деревья, и мы полетели между безлесными горами, одетыми в белый бархат и иссеченными отвесными голубыми тенями. Едва заметная теневая рябь на чистом снегу неподалеку от самолета выдавала русла речек, так и застывших вольным летним узором.

Я стала присматриваться к местности внимательнее. Ведь мы направлялись в страну, где мне предстояло остаться. Какой она окажется: живой или мертвой? Под нами изредка пролетали какие-то белые птицы, но звериных следов на снегу не было.

До ярости пристально всматривалась я в снег, пытаясь обнаружить что-либо помимо следов. Сквозь шум мотора ко мне пробился голос Энди.

– Этим путем вам придется выбираться в случае необходимости.

Я кивнула: понятно.

С карты, лежащей на коленях, я то и дело переводила взгляд вовне, на заснеженные горы. Прежде всего ориентиры. Будет ли видна с земли эта пирамидальная гора? Тут на юг, тут опять на запад. Что это, водораздел? Да, легкий, вполне проходимый.

Небесно – голубым льдом, покрытым искусственной белой кожей снежной ряби, открылось под нами озеро Тулиалек. Мы сели с треском – отскочил болт хвостовой лыжи. Рябь оказалась в фут глубиной и тверда, как камень. Энди осмотрел стойки крыльев – целы. Мы сгрузили на лед мои пожитки, с помощью плоскогубцев и проволоки прикрутили хвостовую лыжу.

– Буду беречь ее как могу, – пообещал он. – Вернусь с Крисом часа через два.

И вот я одна среди мертвого безмолвия тундры. Возможно, я да с полдюжины эскимосов, проживающих в Анакту – вук – Пасс у истоков реки Джон, в семидесяти пяти милях по прямой через горы, были единственными людьми на огромном пространстве хребта Брукса, между Беринговым морем и Канадой, мысом Барроу и Бетлсом. Ведь арктическая часть Аляски населена эскимосами очень неравномерно: они сосредоточены главным образом вдоль побережья, где есть работа и поселки. Они всегда жались к берегу океана, потому что тут были запасы живой пищи – морские млекопитающие.

Теперь я охотно взяла бы обратно опрометчивые слова, вырвавшиеся у меня при посадке. «Чертова страна! – воскликнула я. – Пережидать здесь ледолом! Ни одного следа 10 на пятьдесят миль вокруг»! Что подумает обо мне Энди? Ну да ладно!

Разумеется, он передаст Крису мои слова – ничего не смягчая, добросовестно, точь-в-точь. Все равно теперь уж ничего не поделаешь – так ли, сяк обернулось дело; считай, что, поддавшись невольному порыву, ты задним числом приняла решение о том, где не следует пережидать ледолом.

Но потом удовольствие, словно спокойная ледяная вода, затопило трещину разочарования. Надо было переделать кучу дел. Совершенно открытое, без клочка тени, лежало под солнцем озеро. Местами на его голубом льду уже стояла вода. Я расстелила брезент, перенесла на него вещи: ящики, спальные мешки, инструменты, свернутые палатки – и стала присматривать место для стоянки.

Я нарочно старалась не глядеть на часы, а посмотрев, увидела, что до назначенного срока остается еще четверть часа.

Самолет, разумеется, не прилетел. Дел было еще достаточно, но теперь в голову полезли всякие мыслишки. Что, если хвостовая лыжа оторвалась при посадке или при взлете?.. Продовольствия у них мало. Сумеет ли Энди связаться по радио с Умиатом? Умиат – единственный населенный пункт между Бетлсом и мысом Барроу, крошечный военный поселок – человек двенадцать или около того – севернее места моей высадки. Снестись с Бетлсом, расположенным по ту сторону хребта, Энди не может. Сумеют ли их разыскать раньше чем через два дня? Отметил ли Энди в летном расписании, что он высадил меня здесь?

Поймав себя на этой мысли, я устыдилась.

Я взглянула на темную молчаливую груду ящиков на голубом льду. Я – то продержусь, но вот они?..

Затем острый, как боль, страх за себя овладел мною. Я здесь, но я никому не нужна. Одна в Арктике. И еще более странное, но столь же болезненное чувство одиночества. Кажется, никогда раньше я не испытывала ничего подобного.

В два часа пополудни шум ветра над ящиками сменился ревом мотора.

Самолет! Он пролетел надо мной и растаял на фоне гор – пестрой неразберихи снега и скал. Затем ближе и ниже, чем можно было предполагать, он вынырнул на бреющем полете в дальнем конце озера.

В окошке показалось загорелое бородатое лицо Криса, высунулась его рука, что-то упало – записка, привязанная к пустой масленке. «Летим в Бетлс. Вернусь вечером или завтра утром. С большущим приветом, Крис».

Это была не просто записка – это было известие. Но что мне известие!

Главное – они живы! Все остальное неважно. Я продержусь здесь одна хоть месяц, это ничего не значит. И что там съемки!

Мне предстояло много работы. Я любила ее. Брезент намокал. До четырех часов я с помощью каркаса[2] перетаскивала вещи со льда на клочок оттаявшей тундры у подножья снежного вала, окаймлявшего озеро. Мои щеки пылали от солнца, ветра и жгучего снега. Я надела свою старую охотничью маску из зеленой сетки – ею я гасила раньше розоват ость лица, подступая к диким животным. На озере было полно питьевой воды в виде мелких луж. Когда солнце заслонялось облаком, ветер ощущался чем – то вроде жидкого льда.

На берегу я разобрала вещи: что можно бросить, что необходимо забрать и что хотелось бы забрать. Я полагала, что Энди не сможет взлететь с тем же грузом, с каким приземлился.

Откуда-то неподалеку раздался странный звук, похожий на скрежет кофейной мельницы. Я подняла глаза. На верху снежного вала на фоне бледно – голубого неба стояла белоснежная птица – тундряная куропатка в «чулках» из белых перьев. Возле каждого глаза у нее было по красному пятнышку. Повернув ко мне изящную голову, она задумчиво «скрежетала», разглядывая меня. Я поняла, что здесь ее ночлег.

Когда живешь на приволье, не посидишь сложа руки. Пошел уже девятый час вечера, а я все никак не могла управиться с делами. Особенно долго пришлось ставить палатку. Это была горная палатка высотой по пояс, одна из двух, что мы привезли с собой. Я разбивала ее гораздо дольше, чем это обычно делается с помощью колышков. Загонять колышки в промерзшую землю – безнадежное занятие. После минутного отчаяния я вспомнила, как поступают в таких случаях, и обмотала растяжку вокруг тяжелых предметов из багажа. Правда, на берегу кое-где были камни, но они намертво вмерзли в землю и их невозможно было стащить с места. Другими вещами я нагрузила стенки палатки, чтобы они не трепались ночью. Снаружи я закрепила все так, чтобы ветер ничего не опрокинул. В противном случае я могла испугаться, а этого мне вовсе не хотелось.