Засов с лязгом опускается в гнездо. Сельма подходит, смотрит на меня.С надеждой смотрит.
- Спаси ее, дочка. Она мне что родная...
Я молча киваю. Сельма знает, я и так сделаю, что смогу. И принимаюсь привычными движениями разминать пальцы.
Ощути себя.
Ощути свою силу, слейся с миром, зачерпни полной горстью. Сила вокруг тебя, надо просто уметь ее передать тому, кто нуждается. Наш мир велик, он не оставит своих детей без помощи, просто мы разучились ее просить.
Раскрой свою душу миру. Ты это можешь.
Вдох, еще вдох.
Теперь я спокойна. Под полуприкрытыми веками вырисовывается комната. Вещи я почти не вижу. Вижу пятно рядом с кроватью - Сельма. Оно окрашено в тревожные красные тона, оранжевые, желтые, грязно-зеленые. Надо сказать потом тетушке, печень у нее пошаливать начнет. Пусть настойки пропьет.
Но это потом, потом.
Мое внимание притягивает пятно на кровати.
Сейчас эта женщина - смесь багрово-красного и черного. Оранжевые всполохи боли, черные пятна там, где скопились сгустки крови, и среди них - одно голубое пятнышко.
Ребенок пока еще жив, но его пятнышко все больше затеняется розовым.
Ему тоже плохо.
Настойка болотника, которую дал этот идиот, не приглушила боль. Она просто увела сознание женщины в иной мир, лишила возможности бороться, сделала слабой...
Касаюсь руками пятна, провожу пальцами.
- Желтую баночку.
В руку мне толкается привычный холод фарфора. Я открываю крышку, зачерпываю мазь, щедро размазываю ее по рукам.
Я знаю, в чем дело.
Ребенку еще рано выходить в мир, но что-то заставило женщину начать роды раньше времени.
Что?
Это мне потом тетя Сельма скажет. Важно то, что тело женщины уже избавилось от воды, а вот ребенка выпустить пока не может. Странно, что никто этого не понимает...
А сонная настойка вообще лишила его желания двигаться и действовать.
Наношу уверенными движениями мазь, с каждым разом пробираясь все дальше и дальше. Если этого не сделать, ребенок просто разорвет мать.
Женщина под моими руками стонет, но в себя не приходит. Ну и ладно, переживем.
- Вдень нитку в иголку, возможно, придется шить, - командую я. - Нитки в желтом пакетике, осторожнее.
Я не смотрю, выполняет ли Сельма мои приказания. Вместо этого я сосредотачиваюсь на женщине.
И - на крохотном голубом пятнышке.
Ну-ка иди ко мне, малыш.
Я знаю, там тебе хорошо, а сюда тебе вовсе даже не хочется. Ты не собираешься выползать в наш мир, где так холодно, страшно и непривычно. Но я зову - и ты подчинишься.
А еще.... вот так.
Золотистые искорки силы бегут по моим пальцам, скапливаются на голубом пятнышке, скользят внутрь женщины, и я ощущаю, как шевелится ребенок. Как медленно-медленно, нехотя, он начинает свой путь ко мне. К моим рукам.
Наружу.
Женщина под моими руками вскрикивает. Даже сквозь дурман - ей больно. Конечно, милая, а ты как хотела? Это не просто так, это привести новую жизнь в мир. Эхх, если б меня позвали раньше...
Тогда бы и так мучиться не пришлось. Но здесь и сейчас я знаю, что иного выхода нет.
Можно уйти и бросить роженицу. Пожать плечами и сказать, что я ничего не смогла сделать. Можно.
Но я обещала бабушке...
Пятно за моей спиной вспыхивает оранжевым. Сельма волнуется.
Я не отвлекаюсь, я продолжаю звать и чуть надавливать на живот роженицы. Ровно с той силой, с которой нужно, чтобы ребенок двинулся на выход, а я ничего не повредила. Знаю я, как в таких случаях и ребра ломают...
Роженица стонет, не приходя в себя.
Ребенок принимается пробиваться наружу - и тут женщину настигает самая страшная боль.
Она вся вспыхивает красно-черным. Выгибается на кровати, тонко, жалобно кричит...
Сейчас я не обращаю внимание на ее мучения. Мазь смягчила что могла, охладила, немного обезболила, это все, что можно сейчас сделать.
И - звать.
Еще немного, еще чуть-чуть...
Резко надавливаю на опустевший уже живот.
Крик разрывает уши, мешая сосредоточиться.
Искры срываются с моих пальцев одной яркой вспышкой - и этого не хватает роженице для последнего усилия.
- УАААААААААА!!!
На руки мне выпадает комочек, выпачканный кровью, слизью, моей мазью...
Как можно скорее передаю его Сельме, выхватываю у нее из рук нитку с иголкой.
Все-таки без порывов не обошлось. Кровь льет по пальцам, горячая, красная... по счастью, искры все еще со мной, так что я просто вижу, где надо шить.
Ни одна вышивальщица не работает так быстро и точно, как лекарка, стремящаяся спасти больного. Сосуд пережимается, стежки быстрые и точные... да, а ведь никогда мне эта наука не давалась....
Минута, другая... я понимаю, что скоро меня выкинет из этого состояния, как котенка за шкирку, и спешу, что есть рук.
И - успеваю.
Затягиваю последние узлы, перевязываю пуповину, вглядываюсь в мать и ребенка.
Ребенок здоров, хотя настойка сказалась на нем не лучшим образом. На пару дней ему бы кормилицу.
Мать... с той хуже. Упадок сил, разрывы, кровотечения... но лекарь должен справиться. Кормить получше, не трогать несколько дней, да, и ребенка не давать. Пока эта настойка из нее не выйдет...
Почти без сил падаю на кровать.
- Вета, Веточка...
Тетя Сельма.
- Все в порядке. Можно водички?
- Д-да... пускать их?
- Кого?
Только сейчас замечаю, что дверь содрогается под натиском чьих-то могучих плеч.
- Э...
Ответить тетя не успевает. Засов выдерживает, а вот щеколда - нет. Вылетает, прозвенев по полу.
В комнату вваливается несколько человек - и замирают. Я даже знаю, что они сейчас увидели.
Тетя с ребенком на руках. Жена Жмыха на кровати - краше в гроб кладут. И я - тоже на кровати. Сил никаких не осталось. Кто бы знал, сколько у меня это забирает?!
- Милочка!!! - Жмых рвется к жене, хватает тонкую руку, сжимает, что есть сил. - Да как же... да на кого ж...
Что есть оставшихся сил, бью его кулаком по плечу. Лишь бы внимание обратил.
Оборачивается ко мне. Лицо серое, глаза безумные.
- Разбудите - убью. Ей теперь пару дней отсыпаться, а потом кормить получше. Ребенка пока не давать, найдите кормилицу.
Кажется, из моего монолога он понимает только одно слова.
- отсыпаться?! Живая!?
Глаза не закатываю, голова трещит так, что это усилие будет стоить мне сознания.
- Живая. И ребенок жив. Мальчик, да Сельма?
- Да, Веточка. Мальчик. Здоровенький...
В следующий миг меня сгребают в медвежьи объятия. Жмых возрадовался.
- Господа лекарка! Да я...
Что - он, я так и не успеваю понять. Сознание все-таки гаснет, когда тело лишают последних крох воздуха.
***
Когда я прихожу в себя, на небе занимается рассвет.
Мое окно?
Нет, не мое. Обвожу все вокруг взглядом из-под ресниц. Незнакомая комната, но уютная и красивая. Рядом со мной сидит тетя Сельма, дремлет.
Воспоминания налетают ураганом.
Роды, сила, ребенок, сломанная дверь...
- Живы? - выдыхаю я.
Тетушка Сельма дергается, едва не падая на пол, потом трясет головой и пытается кинуться ко мне. Я едва успеваю вытянуть руку.
- Не надо! Устала!
Руку хватают в клещи и принимаются покрывать поцелуями.
- Доченька! Веточка! Спасибо тебе!!! Живы, и Милочка моя, и сынок ее... ЖИВЫ!!!
Вот ради таких минут и живешь. Когда понимаешь, что все правильно и не зря. Я расслабляюсь.
- Слава Светлому!
- Ты прямо там сознания лишилась, лекарь тебя осмотрел, сказал, что устала ты сильно, тебе бы отоспаться...
- Дома отосплюсь.
Откидываю одеяло и обнаруживаю,, что лежу, как была. В платье, только что без сапог.
- Тетя Сельма, поможете?
- Да куда ж ты! Спозаранку-то?!! Хоть до завтрака останься!
При слове "завтрак" желудок издает такое урчание, что я вспоминаю об извержении вулкана. А дома-то мышь повесилась, хлеба - и того нет.
