Очень памятен День Победы Номоконову — он встретил его на Земландском полуострове, на берегу Балтийского моря. Вечером он выковыривал пулями последних фашистских убийц — самых злобных и опасных, которым и сдаваться было нельзя и которые зарылись в землю… А утром пришло большое сообщение. Наступившая тишина вдруг всплеснулась криками и оглушительными выстрелами салютов. В этот радостный день у чахлого деревца, росшего на обрыве у моря, стоял человек из тайги. Кричали чайки, внизу шумел и клубился белый прибой, на берегу, с орудиями, поднятыми вверх, стояли танки, стреляли в лазурное небо зенитчики, и тогда Номоконов вскинул снайперскую винтовку. Впервые в жизни он позволил себе расстрелять обойму патронов в воздух.

В этот же день произошла встреча снайпера с бывшим командиром отделения младшим сержантом Поповым. Номоконов пришёл посмотреть на узников, освобождённых из лагерей. К нему подошёл измождённый, худой человек в пёстром арестантском халате, закашлялся, попросил закурить, но вдруг опешил и писклявым голосом спросил, а не бывал ли старшина в Старорусских лесах?

— Кажется, это вы… Санитар-тунгус… Помните, нас окружили?

— Да, это так, — сказал Номоконов. — Правильно… Однако не всех окружили, был выход!

Узнал старшина человека, оставившего его в лесу со смертельно раненным командиром. За руки схватил труса, хотел вести в комендатуру, но, выслушав, отошёл прочь. Неслыханные мучения перенёс Попов в немецком лагере. Окружившим его солдатам тихо сказал, что нет уже большей казни для него на земле, и Номоконов понял, что это так: бывший младший сержант медленно умирал.

В этот большой день славили героев войны. Качали автоматчиков, артиллеристов, танкистов, лётчиков. Из домов выходили немцы, украдкой смотрели на могучие орудия, на установки реактивной артиллерии, стянутые к их домам. Все же не забыли корреспонденты газет неразговорчивого человека с трехлинейной снайперской винтовкой в руках, вспомнили и, беседуя с ним, «старались представить всю исполинскую меру труда и подвига, совершенного за годы войны простым охотником из забайкальского колхоза». Они говорили, что солдату положена очень большая награда, но об этом не написали в газете.

Не пришлось сдать снайперскую винтовку после Дня Победы. Погрузка в эшелон, длинный путь на восток, Забайкальский фронт…

Давно прокатилась вперёд лавина войск фронта, а снайперы 221-й стрелковой дивизии продолжали уничтожать японских солдат-смертников. Неожиданно выползали они из тайных огневых точек на Хинганском хребте, били по одиночным машинам и связистам, обстреливали гурты скота. В квадрате, где работали снайперы отделения старшины Номоконова, стало тихо лишь 19 августа 1945 года.

Вот здесь, у водопада, в тот самый день, пощадил Номоконов японского солдата, появившегося среди камней с фляжкой и штыком в руках. В оптический прицел было видно, какой, грязный и усталый, пугливо озираясь, жадно глотал воду. Перекрестие прицела невидимой винтовки замерло на голове самурая, вдруг дрогнуло, опустилось ниже, снова замерло. Пуля выбила из руки японца фляжку, отбросила на камни, и, кинув штык на землю, он высоко поднял руки.

Это был последний выстрел Номоконова на войне.

22 августа 1945 года начальник штаба 695-го стрелкового полка капитан Болдырев, прочитав все записи в «Памятной книжке» снайпера, подвёл итог:

«Всего, по подтверждённым данным, в боях за честь, свободу и независимость Советской Родины, за мир во всем мире снайпер товарищ Номоконов уничтожил 360 немецко-фашистских захватчиков, а на Забайкальском фронте — 7 солдат и офицеров. В моменты контратак или в дни наступательных боев результаты работы снайпера узнать было нельзя».

— Пусть так, — перебирает Номоконов документы. — Тоже ладно… Маленько побольше, правда…

Всю войну снайпер видел врагов там, где они были: у орудий, расстреливавших наши города и села, катанках и бронетранспортёрах, давивших людей, у душегубок и лагерей смерти; видел их надменных, жестоких. Он вспоминал все свои поединки и точно наяву увидел гитлеровцев — на чердаках, среди камней, в снегу, на деревьях — с оружием в руках.

Более двадцати раз резали пули врагов его маскхалат, телогрейку и гимнастёрку, оторвали однажды каблук на ботинке. Две контузии и восемь ранений получил Номоконов — десять золотистых и красных полосок у него на гимнастёрке. Целая лесенка. В госпитале, недалеко от Хайлара, вынули врачи немецкую пулю из бедра. Ещё на Северо-Западном фронте глубоко в тело впилась она — долго носил в себе Номоконов германский металл. А осколок в мочке уха по просьбе старшины оставили: носи, если желаешь, на память о немецком артиллеристе.

И за свою кровь воздал врагам снайпер. В апреле и мае 1945 года он сбился со счета…

Долго сидел Номоконов на перевале Хинганского хребта. В памяти встали и события последнего периода войны.

Крепко верил сибиряк в победу, но не мог предвидеть, что так долго будут греметь бои на земле. Совсем не ожидал, что и сыну придётся взять винтовку. Письмо от Владимира-старшего пришло в Маньчжурию из госпиталя. Восемнадцатилетний паренёк писал, как добирался он от Нижнего Стана до большого немецкого города Кенигсберга, как искал полевую почту своего героя-абы. Вот, пишет сынок, что тоже сражался в снайперском взводе, дошёл до Берлина, получил три награды, два ранения и теперь лечится [20] .

Дорогой ценой завоёвана победа, многие погибли. Не пришлось встретиться с лейтенантом Репиным. Изредка писал Иван Васильевич, ставший после учёбы командиром роты, обещал приехать после войны в Забайкалье, поохотиться, погостить… А потом где-то потерялся след дорогого человека. Раз не пишет, как обещал, — погиб, наверное. Забыть не должен…

Когда кончилась война, в гарнизоне на окраине большого маньчжурского города довелось Номоконову поговорить с командующим Забайкальским фронтом Маршалом Советского Союза Р. Я. Малиновским. Маршал зашёл в казарму, чтобы проститься со старыми солдатами, призванными на войну из запаса, и, обходя строй, остановился возле Номоконова.