— Понятно. Соня, слезь уже с Сашки, — тянет сестру за руку.

— Саня мой, — показывает язык брату и обнимает меня за шею.

— Ооо… Боюсь, нас ждет разочарование в этом вопросе, моя дорогая.

Толкаю Сеню в плечо. Вот гад, лежит и давится от смеха.

— Не, мне не жалко. Тем более, ты самый безобидный из всех ее женихов. Вооружен, но не опасен, как говорится, — уже ржет в открытую. Соня на миг недоуменно смотрит на брата, не понимая его реакции.

— Сонь, разрешаю его стукнуть, — злорадно ухмыляюсь, когда ее маленький кулачок опускается на плечо брата.

— Да ладно, все, молчу, — демонстративно трет ушибленное место под торжествующим взглядом Софии. — Сговорились тут.

Несколько минут молчит, глядя в потолок, но я вижу, что его так и подмывает о чем-то спросить.

— Ну?

— Что «ну»?

— Я же вижу, язык чешется что-то спросить.

— А вы драться не будете? — делает жалобное выражение лица.

— Ничего, — вздыхаю.

— Что «ничего»? — переспрашивает.

— Ответ на твой вопрос — «ничего».

— Так я же еще ничего не спросил.

— Спорю на что угодно, хотел спросить, было ли у меня еще что-то с моим репетитором. Ответ — ничего. Не считая грамматики испанского, у нас обоюдное игнорирование.

— А он точно… — закрывает Соне уши, — гей? Может, просто так решил…

— Сень, я не хочу сейчас говорить на эту тему, ладно?

— Ладно, — хлопает по плечу, — замяли. Кстати, ты представляешь, что у нас было в пятницу? Наша Розочка Вильгельмовна…

Дальше тема плавно переходит на учебу и школьные сумасшедшие последние недели. Учимся в разных школах, а ситуация накануне экзаменов и выпуска одинаковая везде. Дурдом на выезде. Когда Арсений с Соней уже стоят в дверях, собираясь домой, из кухни выходит Ванька, как всегда в одних спортивных штанах и опять бросает беглый взгляд на Сеню. И, разумеется, мой друг не был бы собой, если бы промолчал.

— Вааань, — заискивающе.

Мой брат примораживается к месту и растерянно оборачивается, пока я наблюдаю за этим спектаклем.

— Чего? — с опаской.

— Тебе надо чаще ходить без футболки, такие потрясающие мышцы, — с придыханием. Вижу, как у Ваньки отвисает челюсть, пока Арсений, пряча свою паскудную улыбку, выходит за дверь вместе с сестрой.

— Он… Я… Если… — возмущенно задыхаясь, не может выдать осмысленную фразу Ванька.

Смеюсь, захлопывая двери.

— Вань, будь проще, — прохожу мимо него. Арсений как всегда в своем репертуаре, но у моего брата легкоранимая психика. Особенно по этому поводу, насколько я сегодня успел понять.

Собираю сумку на завтра. Учебник — одна штука, тетрадь — одна штука, ручки — две штуки, самообладание и терпение — в неограниченом количестве. Или наоборот, весьма ограниченом. Осталось две недели.

Замечаю, как что-то валяется у ножки кровати. Твою мать! Не хватало еще, чтобы мама увидела. Нет, вероятно, она обрадуется, что ее лекции не прошли даром, но вдруг ей приспичит поговорить еще на какую-нибудь тему по данному вопросу, а мне сейчас совершенно не хочется этих разговоров. Поднимаю с пола презерватив, очевидно выпавший из кармана Арсения. И чего их ко мне-то таскать, спрашивается? Слышу, как мама зовет из кухни и машинально засовываю его в задний карман джинсов. Потом, передумав, достаю и прячу во внутренний карман сумки. Надо будет отдать Арсению.

Опять воскресенье. Все то же метро, автобус, твой дом. Маршрут моего личного пути на Голгофу, где ты распинаешь меня своим безразличием. Раз за разом. Подъезд, лифт, входная дверь. Едва нажимаю на звонок, как дверь распахивается буквально в ту же секунду. Странно, я вроде не опоздал. Несколько секунд смотришь на меня, и в ушах начинает шуметь. Особое садомазохистское удовольствие только для нас с тобой.

Здороваюсь и прохожу внутрь. Не смотреть. Не реагировать. Дышать. Светочка порхает по квартире, куда-то собираясь, судя по обрывкам фраз в магазин. Еще один обмен дежурными репликами.

Первые полчаса повторяем то, что проходили на прошлом занятии и я, только услышав хлопок входной двери, незаметно бросаю взгляд на наручные часы. Просишь записывать то, что будешь диктовать в тетрадь и поднимаешься со своего места. Ну да, не дай Бог еще наброшусь на тебя, пока Светы нет дома. Встряхиваю головой, отгоняя эти мысли.

«Desmayarse, atreverse, estar furioso, / «Падать в обморок, рисковать, быть в ярости,

aspero, tierno, liberal, esquivo, / суровым, нежным, доступным, скрытным

alentado, mortal, difunto, vivo, / воодушевленным, губительным, мертвецом, живым,

leal, traidor, cobarde, animoso…» / верным, предателем, трусом, мужественным…»

Сосредоточенно вслушиваюсь в твой голос за спиной и тщательно записываю слова и фразы, пытаясь уловить их смысл. Только так мне удается занятие за занятием бороться с самим собой. Просто уроки. Как и должно было быть изначально. Притворяюсь. Но больше ничего не остается. Тебе ничего не нужно от меня. Даже мое унижение. Осталось продержаться две недели. И я освобожу тебя от своего присутствия.

«…no hallar, fuera del bien, centro y reposo; / «…не иметь благ и отдыха, не находить себе места;

mostrarse alegre, triste, humilde, altivo, / быть радостным, грустным, смиренным, высокомерным,

enojado, valiente, fugitivo, / сердитым, храбрым, непостоянным,

satisfecho, ofendido, receloso…» / удовлетворенным, обиженным, очень ревнивым…»

Ты продолжаешь диктовать ровным спокойным голосом. И я не сразу рассеянно замечаю, как меня что-то отвлекает. Непроизвольно передергиваю плечами. Такое ощущение, будто по мне что-то ползает. Или это уже нервное? Ощущение пропадает. Вновь твой голос. Превращаю низкие чуть хрипловатые звуки в слова на бумаге. Тщательно вывожу каждое.

«Huir el rostro al claro desengano, / «Избегать встречи с явным разочарованием,

beber veneno por licor suave, / пить яд мягкого ликера,

olvidar el provecho, amar el dano: / забывать выгоду, любить то, что вредно:

creer que un cielo en un infierno cabe; / думать, что небо в аду размещается;

dar la vida y el alma a un desengano…» / отдавать жизнь и душу разочарованию…»

Но через несколько минут ощущение вновь повторяется. И когда я, наконец, отвлекаюсь от своих записей, с ужасом осознаю что это. Ты. Кончики твоих пальцев скользят по моей шее сзади, начиная от воротника и медленно поднимаясь к волосам. Застываю от шока. От неверия. От собственных ощущений. Что. Ты. Твою мать. Делаешь?

За доли секунды превращаюсь в окаменевшую недвижимую статую. Не шевелюсь. Боюсь вспугнуть. Сглатываю. Прикрываю глаза. Судорожный вдох. Тело и разум плавятся от твоих рук, будто воск, будто шоколад. Чувствую, как от этих прикосновений путаются пряди моих волос и мысли. Понимаю, что мы оба молчим. Бесконечно долго. Упоительно. Опьяняюще. Увеличивая напряжение с каждой секундой. Это какая-то изощренная игра? Пальцы погружаются в волосы. Осторожное невесомое прикосновение теряет свою пугливость. Мы оба знаем, что ты делаешь. А я задыхаюсь. От собственной беспомощности. Потому что понимаю, что не могу тебя оттолкнуть. Не могу остановить. Потому что стоит тебе коснуться меня, и я готов на все ради того, чтобы это прикосновение никогда не заканчивалось. Отключаешь все защитные коды. Взламываешь систему. С легкостью. Играючи.

Набравшись смелости, запрокидываю голову, растерянно смотря на тебя снизу вверх. Твоя ладонь поддерживает мою голову, а глаза впервые за последнее время не спрятаны за холодными стеклами очков. Смотришь в меня. Читаешь. Без труда. Ты этого хотел?

— …esto es amor. Quien lo probo lo sabe, / Это — любовь. Тот, кто испытал ее — все это знает, — договариваешь тихо. — «Varios efectos del amor» Lope de Vega. / Лопе де Вега. «Несколько эффектов любви».

Не могу оторваться от твоего взгляда. Проваливаюсь куда-то. В тебя. Зачем? Зачем ты это делаешь со мной? Вновь сглатываю. Все самообладание рушится, будто пустая картонная коробка под тем многотонным дорожным катком, которым ты сейчас без зазрения совести проехался по мне. Соскучился. Как же я по тебе соскучился за эти две недели эмоциональной изоляции. Почти физически ощущаю, как между нами тает этот защитный бесполезный глупый барьер.