Ланселет покачал головой, и Моргаузе почудилось, что от него исходит сияние – или даже не от него, а через него, и тело его словно бы сделалось прозрачным; а в улыбке его сквозь печаль просвечивала тайная радость.

– Нет, милый мой кузен, – сказал Ланселет, – отринь эту мысль навеки. Галахад принял то, что было уготовано ему Господом, – как это предстоит и всем нам. Но его дни окончены, и он отныне свободен от забот и треволнений этого мира. Наши же треволнения продолжаются, милый Гарет, – и дай нам Бог встретить свою судьбу так же мужественно, как это сделал Галахад.

– Аминь, – отозвался Гарет, и Моргауза с ужасом и изумлением увидела, что он перекрестился. Затем он поднял голову, заметил мать и вздрогнул.

– Матушка, неужто это ты? Прости – я просто никак не ожидал увидеть рядом с Ланселетом тебя. – Он почтительно поцеловал руку Моргаузы. – Пойдем, госпожа. Позволь, я вызову дворецкого, – пускай он проведет тебя к королеве. Она со своими дамами с радостью примет тебя, пока я провожу Ланселета к королю.

Моргауза подчинилась, недоумевая: зачем, собственно, она приехала сюда? У себя в Лотиане она была полновластной королевой, а здесь, в Камелоте, ей остается лишь сидеть среди дам Гвенвифар – да и знать она будет лишь то, что какой-нибудь из ее сыновей сочтет возможным сообщить ей.

– Передай моему сыну Гвидиону – сэру Мордреду, – что приехала его мать, – обратилась Моргауза к дворецкому, – и попроси, чтобы он как можно быстрее пришел ко мне.

Но душу ее охватило уныние, и Моргауза втайне спросила себя: а захочет ли Гвидион выказать ей хотя бы ту толику уважения, что проявил Гарет? И снова ей подумалось, что она совершила ошибку, приехав сюда, в Камелот.

Долгие годы Гвенвифар казалось, что в присутствии соратников, рыцарей Круглого Стола Артур принадлежал не ей, а им, своим братьям по оружию. Подобное вторжение в ее жизнь – и даже само их присутствие в Камелоте – выводило Гвенвифар из себя, и ей частенько казалось, что если бы не придворное окружение, быть может, они с Артуром могли бы жить куда счастливее.

Но в год, последовавший за явлением Грааля, королева начала осознавать, что вот тогда-то она была счастлива – а теперь, после отъезда соратников, Камелот превратился в селение призраков, а сам Артур – в привидение, безмолвно бродящее по опустевшему замку.

Нет, нельзя было сказать, что теперь, когда Артур принадлежал одной лишь ей, его общество перестало доставлять Гвенвифар удовольствие. Просто теперь она начала понимать, сколь значительную часть собственной души вложил Артур в свои легионы и в строительство Камелота. Он обращался с Гвенвифар с неиссякаемой любезностью и добротой, и теперь они проводили вместе куда больше времени, чем за все предшествующие годы войны и даже последовавшие за ними годы мира. Но некая часть Артура и сейчас находилась рядом с соратниками, где бы они ни были, – а с ней осталась лишь малая его толика. Гвенвифар любила Артура-мужчину ничуть не меньше, чем Артура-короля, но теперь она понимала, насколько умалялся этот мужчина, удалившись от дел королевства, которому он отдал большую часть своей жизни. И она стыдилась того, что оказалась способна обращать на это внимание.

Они с Артуром никогда не говорили об отсутствующих. В год поисков Грааля они жили тихо и мирно и разговаривали лишь о вещах обыденных: о хлебе и мясе, о плодах в саду или о вине в погребах, о новом плаще или о пряжке на башмак. А однажды, обведя взглядом Круглый Стол, Артур сказал:

– Может, убрать его до их возвращения? Что скажешь, любимая? Хоть зал и велик, из-за этого стола в нем не повернуться. А теперь, когда за ним некому сидеть…

– Нет-нет, – поспешно возразила Гвенвифар, – не надо, милый, пусть он остается на месте. Этот зал строился специально для Круглого Стола, и без него он будет походить на пустой амбар. Пусть стол стоит. А мы с тобой и с челядью можем обедать в зале поменьше.

Артур улыбнулся королеве, и Гвенвифар поняла: он рад, что она ответила именно так.

– А потом, когда наши рыцари вернутся из странствий, мы сможем снова устроить здесь грандиозный пир, – сказал Артур – и умолк. Королева догадалась, о чем он думает. А сколько их вернется?

При дворе остался Кэй, да старик Лукан, да еще два-три соратника, которым преклонный возраст и старые раны не позволили отправиться в путь. И еще Гвидион – теперь все звали его Мордредом, – всегда находился при короле и королеве, словно взрослый сын. При взгляде на него Гвенвифар частенько думалось: «Вот он – тот сын, которого я могла бы родить Ланселету». И от этой мысли кровь вскипала в ее жилах. Она вспоминала ту ночь, когда Артур сам толкнул ее в объятия Ланселета. Ее часто сейчас бросало в жар, так что Гвенвифар никогда не понимала, жарко в комнате или холодно, равно как не знала, приходят эти волны тепла снаружи или поднимаются из глубин ее тела. Гвидион всегда обращался с ней нежно и почтительно и называл госпожой, а иногда робко говорил «тетя». И сама эта робость, с которой Гвидион упоминал об их родстве, согревала душу Гвенвифар, и он становился ей еще дороже. К тому же, Гвидион был похож на Ланселета – только Ланселет был общительнее и светлее сердцем. Там, где Ланселет весело шутил, Гвидион отпускал остроту, подобную удару или булавочному уколу. Шутки его всегда были недобрыми – и все же Гвенвифар не могла удержаться от смеха.

Однажды вечером, когда их поредевшая компания собралась за ужином, Артур сказал:

– Племянник, я хочу, чтоб ты занял место Ланселета, пока он отсутствует, и стал моим конюшим.

Гвидион усмехнулся.

– Невелики же будут мои труды, мой дядя и лорд, – ведь в конюшне осталось всего несколько лошадей. Лучшие кони с твоей конюшни разъехались вместе с твоими рыцарями и соратниками; и кто знает, – быть может, вдруг среди всех этих коней найдется один, который таки отыщет Грааль!

– Перестань, – попыталась одернуть его Гвенвифар. – Не нужно потешаться над их поисками.

– Но почему же, тетя? Священники постоянно твердят, что все мы – овцы стада Господня, а раз овца может предаваться духовным исканиям, то уж конь – и подавно. Я всегда считал, что конь – куда более благородное животное, чем овца. Так почему бы более благородному животному не достигнуть цели этих поисков? И какой-нибудь покрытый шрамами старый боевой конь может в конце концов обрести священный покой; ведь говорят же, что настанет такой день, когда лев уляжется рядом с ягненком и даже не вспомнит об обеде.