Грег едва сдерживался. Никогда внутренняя сила не была до такой степени готова хлынуть наружу. Он знал, что так Кукольник создаст ему угрозу. Он нуждался в подпитке – то есть в муках и терзаниях, недобрых черно-красных эмоциях. В Нью-Йорке и Вашингтоне с этим не возникало затруднений. Там у него всегда были под рукой его марионетки, там не составляло труда осторожно подкрасться к жертве, обрушиться на нее и ускользнуть незамеченным.

Но в турне все обстояло иначе. Отлучки бросались в глаза и требовали каких-то объяснений. Приходилось осторожничать; он вынужден был держать свою силу впроголодь. С того дня, когда самолет вылетел из Нью-Йорка, ему удалось насытить ее лишь однажды, в Гватемале.

Кукольник изголодался. Хартманну не удастся долго его сдерживать.

«Попозже, – взмолился Грег. – Помнишь Мариу? Помнишь тот потенциал, который мы почувствовали в нем? Мы прикоснулись к нему, мы раскрыли его. Только попробуй – видишь, ты все еще чувствуешь его, он всего лишь в квартале отсюда. Потерпи еще несколько часов, а потом мы насытимся. Только не трогай Сару. Я не позволил тебе завладеть Андреа и Суккубой; и Сару получить тоже не дам».

«Думаешь, она стала бы любить тебя, узнай она правду? – зубоскалил Кукольник. – Думаешь, она все так же питала бы к тебе теплые чувства, расскажи ты ей обо всем? Думаешь, она стала бы обнимать тебя, целоваться с тобой, позволила бы тебе овладеть ее телом? Если ты и впрямь хочешь, чтобы она любила тебя таким, как ты есть, расскажи ей все начистоту».

«Заткнись! – рявкнул Грег. – Заткнись! Ты получишь Мариу. Сара – моя».

Прошло три часа, прежде чем он смог придумать отговорку, чтобы уйти; Сара решила остаться в клинике. Дрожа от напряжения, которого ему стоило удерживать Кукольника внутри, он вышел на ночную улицу.

Санта-Тереса, как и Джокертаун, не засыпала по ночам, да и сам Рио, казалось, никогда не спит. Грег смотрел на город и видел переливающиеся огненные реки, текущие по долинам между остроконечных гор и чуть не до половины захлестывающие их склоны. Это зрелище было из тех, что заставляют человека на миг остановиться и задуматься о маленьких чудесах, которые человечество, само того не желая, сотворило.

Грег едва замечал эту красоту. Бушующая сила внутри гнала его вперед. Мариу. Ощутить его. Найти его.

Джокер, который привел истекающего кровью Мариу в клинику, чуть-чуть говорил по-английски. Грег краем уха слышал историю, которую он поведал Тахиону. Мариу – дурачок. С тех самых пор, как Кара как-то раз пожалела его, он не дает ей проходу. Муж Кары, Жоао, велел Мариу держаться от нее подальше, обзывал его плохими словами. Обещал убить Мариу, если он не оставит Кару в покое. Мариу не послушал. Он повсюду преследовал Кару, пугал ее. Вот Жоао и пырнул его ножом.

Когда Тахион зашил рану Мариу, Грег предложил перевязать ее, чувствуя, как изводится внутри Кукольник. Он прикоснулся к омерзительному Мариу, позволил своей силе раскрыть его разум и обнажить клокочущий котел эмоций. И мгновенно понял: вот кто ему нужен!

Сенатор, так и не снявший голубой униформы, шел по узким петляющим улочкам. Должно быть, напряжение, владевшее им, накладывало на него какой-то отпечаток, потому что его ни разу не потревожили. Лишь один раз его обступила стайка оборванных ребятишек, принялась дергать его за карманы, но стоило ему глянуть на них, как они умолкли и бросились врассыпную. Он двинулся дальше, все приближаясь и приближаясь к Мариу, пока не увидел его.

Джокер стоял перед обшарпанным трехэтажным домом и смотрел в окно на втором этаже. Хартманн ощутил клокочущую черную ярость и понял, что за окном Жоао. Чувства, которые Мариу испытывал к этому мужчине, были примитивными, животными; к Каре же он относился более сложно: с невольным уважением, отливавшим металлом, и лазурной привязанностью, пронизанной прожилками подспудного желания. У Мариу с его игольчатой кожей, скорее всего, никогда не было женщины, но в его сознании роились смутные фантазии – Грег чувствовал их. «Ну, пожалуйста». Судорожно вздохнув, он опустил решетки. Кукольник расхохотался.

Он собственнически погладил поверхностный слой сознания джокера, негромко приговаривая что-то себе под нос. Затем убрал немногочисленные сдерживающие установки, которые равнодушное общество и церковь внедрили в его сознание. «Да, разозлись, – нашептывал он Мариу. – Исполнись праведного гнева. Он не подпускает тебя к ней. Он оскорбил тебя. Он тебя обидел. Дай выход своей ярости; пусть она затмит собой все, пока не останется ничего, лишь ее ослепительный накал». Джокер беспокойно расхаживал по улице, размахивая руками, как будто спорил сам с собой. Грег наблюдал за ним, а Кукольник раздувал неудовлетворенность, обиду, гнев слабоумного – пока тот с хриплым воплем не бросился в здание. Грег закрыл глаза и прислонился к стене. Он слышал гневные крики на португальском и треск дерева; внезапно ярость вспыхнула в нем с неизведанной доселе силой.

Кукольник насыщался, черпая жизненную силу из перехлестывающих через край эмоций. Мариу и Жоао дрались – Хартманн ощущал где-то в глубине привкус боли. Теперь к их возгласам присоединились женские крики, и по тому, как извивался разум Мариу, Грег понял, что Кара тоже там. Кукольник раздувал гнев Мариу до тех пор, пока его пламя едва не ослепило бедного джокера. Женщина закричала громче; со второго этажа неслись ясно различимые глухие удары.

Грег услышал звон разбитого стекла и вой; он распахнул глаза и увидел, как из окна на крышу стоявшей внизу машины упал человек и грохнулся на мостовую. Тело было изогнуто под неестественным углом – позвоночник явно сломан. Из окна на втором этаже выглянул Мариу.

«О да, это было славно. Очень вкусно. Сейчас будет не менее вкусно».

Мариу скрылся в комнате, и Кукольник медленно притушил владевший джокером гнев. Теперь он принялся играть с чувствами, которые тот питал к Каре. Он приглушил сдерживающее уважение, отодвинул куда-то далеко привязанность.

«Ты ведь знаешь, она никогда тебя не захочет, ты слишком уродлив, ты джокер, покрытый острыми иглами. Ее тело не для тебя. Она будет смеяться над тобой, будет отпускать грубые шуточки. Когда Жоао овладевал ею, она смеялась и повторяла: “Мариу не на что надеяться; никогда он не получит меня”».

Кара закричала. Грег услышал треск рвущейся материи и ощутил необузданную похоть джокера. Его воображение разыгралось – словно наяву он видел, как Мариу грубо валит женщину на пол, не заботясь о том, что его длинные иглы рвут ее беззащитную кожу, стремясь лишь утолить свое желание и упиваясь местью за пренебрежение.

«Довольно, – подумал он спокойно. – Хорошенького понемножку». Но Кукольник лишь расхохотался и не покинул Мариу до тех пор, пока оргазм не погрузил его сознание в хаос. Только тогда он, насытившись, оставил джокера. И залился веселым смехом, когда Мариу пришел в себя и с ужасом воззрился на то, что натворил.

Из дома уже неслись новые крики; где-то вдалеке послышался вой сирен. Грег открыл глаза, хватая ртом воздух, – и пустился наутек.

Внутри его Кукольник уютно устроился в своем логове и спокойно позволил окружить его решетками. Удовлетворенный, он уснул.

Пятница, 26 декабря 1986 года, Сирия

Майша подскочила в постели как ужаленная, вся в холодном поту. Судя по всему, она кричала во сне: Сайид пытался сесть на своей кровати.

– Уаллах[42], женщина! Это еще что?

Сайид был из породы настоящих богатырей, добрых десяти футов ростом и мускулистый, как бог. Спящий, он был великолепен: смуглый египетский великан, оживший миф. Сайид был орудием в руках Нура аль-Аллы; террористы наподобие аль-Муэдзина были его потайными лезвиями. Когда Сайид стоял перед правоверными, возвышаясь над всеми, в лице полководца Нура аль-Аллы они видели символ покровительства Аллаха.

Это острый ум Сайида породил стратегии, которые позволили нанести поражение куда лучше вооруженным и снаряженным израильским войскам на Голанских высотах, когда весь мир считал, что Hyp аль-Алла и его сторонники находятся в безнадежном меньшинстве. Это он подготовил восстание в Дамаске, когда аль-Ассад, управлявший партией Баас, попытался отступить от законов Корана и тем самым позволил секте Hyp заключить союз с суннитами и алавитами. Это он дал Нуру аль-Алле хитроумный совет послать правоверных в Бейрут, когда лидеры христианских друзов грозили свергнуть правящую исламскую партию. Когда в позапрошлом году Прародительница Роя отправила на Землю своих смертоносных отпрысков, это Сайид защитил Нура аль-Аллу и правоверных. Победа стала детищем его ума. Для джихада Аллах даровал Сайиду хикма – божественную мудрость.