– Да! И для тебя тоже! – Влепив Джошу пощечину, она бросилась к двери. Крылья у нее дрожали. – Я не собираюсь стоять здесь и терпеть твои оскорбления!

Она потянулась к ручке двери, но Маккой втиснулся между ней и дверью и преградил ей дорогу.

– Нет. Мне нужно с тобой поговорить.

– Ты не говоришь, ты меня оскорбляешь, – отрезала Соколица, – и я не желаю это слушать.

– Ты понятия не имеешь о том, что такое оскорбление! – выкрикнул он, сердито сверкая карими глазами. – Что же ты не зовешь на помощь? Тахион небось торчит под дверью. Он будет рад-радешенек ворваться сюда и спасти тебя. А ты в благодарность можешь трахнуться с ним.

– Да как ты смеешь? Я не нуждаюсь в нем, чтобы защитить себя! Ни в нем, ни в тебе, вообще ни в ком! Пусти меня! – потребовала она сердито.

– Нет. – Он прижал ее к стене. Она чувствовала себя бабочкой, распятой на бархате. Его теплое тело тяжело налегало на нее. – Что, это всегда так и будет? Мужики всегда горят желанием защищать тебя? Всегда горят желанием заполучить тебя в постель по той только причине, что ты Соколица? Я хочу, чтобы больше никто к тебе не прикасался. Никто, кроме меня!

– Соколица, – помолчав, продолжал он уже более спокойным тоном. – Взгляни на меня. – Она не подчинилась, и тогда Маккой приподнял ее подбородок, по щекам у нее текли слезы. – Прости меня за все, что я наговорил вчера. И за все, что я наговорил только что. Я не хотел выходить из себя, но когда я увидел, как этот разодетый в пух и прах индюк обнимает тебя за плечи, я просто не сдержался. Мысль о том, что к тебе прикасается кто-то другой, не я, приводит меня в ярость. – Пальцы, сжимавшие ее подбородок, сжались. – Вчера, когда ты сказала, что отец ребенка – Фортунато, перед глазами у меня был только он, в постели с тобой, обнимающий тебя, обладающий тобой. – Джош отпустил ее и подошел к окну маленькой комнатки, руки его сжимались и разжимались. – Именно тогда, – продолжал он, – я отчетливо понял, с чем мне придется иметь дело. Ты – знаменитая, красивая и сексуальная, мечта любого мужчины. Я не хочу быть мистером Соколицей. Я не хочу состязаться с твоим прошлым. Мне нужно твое будущее. Все, что я наговорил вчера о джокерах, – неправда. Я ляпнул первое, что пришло в голову. Мне хотелось сделать тебе так же больно, как было мне. – Он взъерошил свои светлые волосы. – Мне действительно было очень больно, когда ты рассказала о ребенке, потому что не я его отец. Я не питаю ненависти к джокерам. Я люблю детей и буду любить твоего ребенка, я попытаюсь стать ему хорошим отцом. Если Фортунато появится на горизонте, я буду держать себя в руках изо всех сил. Черт побери, Соколица, я люблю тебя. Эта ночь без тебя была просто ужасной. Я понял, во что превратится мое будущее, если я упущу тебя. Я люблю тебя, – повторил он, – и хочу, чтобы ты была в моей жизни.

Соколица обхватила его руками и прижалась к его спине.

– Я тоже тебя люблю. Прошлая ночь была едва ли не худшей в моей жизни. Я поняла, как ты мне дорог и как дорог мне этот малыш. Но если мне придется выбирать между вами двоими, я выбираю ребенка. Мне очень жаль, но я должна была это сказать. Но без тебя мне тоже будет плохо.

Маккой обернулся и взял ее за руки. И поцеловал их.

– Похоже, ты уже все решила.

– Да, решила.

Мужчина рассмеялся.

– Что бы ни случилось, когда этот ребенок появится на свет, мы сделаем все, что будет в наших силах. – Он улыбнулся ей с высоты своего роста. – У меня куча племянников и племянниц, так что я умею даже менять подгузники.

– Это хорошо. Сможешь научить меня.

– Научу, – пообещал он и притянул ее к себе так близко, что их губы соприкоснулись.

Дверь распахнулась. Мужчина в белом халате неодобрительно уставился на них. Мгновение спустя в приоткрытую дверь заглянул Тахион.

– Вы закончили? – осведомился он ледяным тоном. – Им нужна эта палата.

– Мы освободим палату, но мы не закончили. Мы только начинаем, – сказала Соколица, сияя улыбкой.

– Ну, раз у тебя все в порядке…

– Я счастлива, – уверила она его.

Они вышли из больницы вместе с такисианином. Он уселся в такси в одиночестве, а Маккой с Соколицей устроились в конном экипаже, ожидавшем у обочины позади такси.

– Нам нужно вернуться в отель, – сказала Соколица.

– Это намек?

– Разумеется, нет. Мне нужно собрать вещи, чтобы мы могли встретиться со всеми остальными в Каире.

– Сегодня?

– Да.

– Тогда нам лучше поторопиться.

– Зачем?

– Зачем? – Маккой покрыл поцелуями ее лицо и шею. – Затем, что нам нужно наверстать упущенное за прошлую ночь, разумеется.

– А а. – Соколица нагнулась к вознице, и экипаж набрал скорость. – Тогда не будем больше терять времени.

– Мы и так его много потеряли, – согласился ее спутник. – Ты правда счастлива? – спросил он негромко, когда женщина устроилась в кольце его рук, положив голову ему на плечо.

– Никогда не была счастливее!

Но назойливый голосок в глубине души все продолжал напоминать ей о Фортунато.

Руки Джоша крепко обняли ее.

– Я люблю тебя.

30 января, Иерусалим

Открытый город – вот как его называют. Многонациональный метрополис, находящийся в совместном управлении Израиля, Иордании, Палестины и Великобритании под протекторатом ООН, святыня трех важнейших мировых религий.

Увы, с большим правом его следовало бы назвать не открытым городом, а открытой раной. И рана эта кровоточит вот уже почти четыре десятилетия. Если это священный город, не хотел бы я побывать в проклятом.

Сенаторы Хартманн и Лайонс и остальные наши делегаты-политики сегодня обедали с объединенным городским руководством, а все остальные провели день, объезжая этот свободный город в бронированных лимузинах с пуленепробиваемыми стеклами, способных выдержать взрыв бомбы. Иерусалим, похоже, любит приветствовать высоких иностранных гостей путем их подрыва. Не важно, что за гости, откуда, какую религию исповедуют и каких политических взглядов придерживаются, – в этом городе столько группировок, что ненавистники непременно найдутся на любого.

Два дня назад мы были в Бейруте. Бейрут и Иерусалим – как день и ночь. Ливан – прекрасная страна, а Бейрут – такой красивый и спокойный город, что кажется почти безмятежным. Самые разнообразные тамошние религии каким-то образом умудряются сосуществовать в относительном согласии, хотя, разумеется, без столкновений не обходится – на Ближнем Востоке (да и во всем мире, если уж на то пошло) нет такого места, где можно было бы чувствовать себя в совершенной безопасности.

Но в Иерусалиме вспышки насилия не прекращаются вот уже тридцать лет, и каждая новая оказывается страшнее предыдущей. Целые кварталы выглядят точь-в точь как Лондон в пору фашистских бомбежек, а уцелевшее население так привыкло к отдаленным пулеметным очередям, что вообще едва ли обращает на них внимание.

Мы сделали небольшую остановку у развалин Стены Плача (в 1967 году палестинские террористы разрушили ее в отместку за убийство аль-Хазиза, совершенное израильскими террористами годом ранее) и даже осмелились выйти из машин. Хирам воинственно огляделся по сторонам и сжал кулаки, как будто вызывая кого-то на бой. В последнее время он какой-то странный – то и дело раздражается, злится по пустякам, ходит мрачнее тучи. Однако то, что мы видели в Африке, оставило свой отпечаток на всех нас. Одно крыло стены до сих пор впечатляет. Я прикоснулся к нему и попытался ощутить свою причастность к истории. Но вместо этого ощутил выбоины, оставленные в камне пулями.

Большинство наших после этого вернулись в отель, но мы с отцом Кальмаром сделали крюк и заехали в джокерский квартал. Говорят, это вторая по величине джокерская община во всем мире после самого Джокертауна… пусть и далеко отстающая от первой, но все же вторая. Меня это не удивляет. Мусульмане не жалуют моих собратьев, поэтому джокеры стекаются сюда со всего Ближнего Востока в надежде на ту слабую защиту, которую предоставляет протекторат ООН и крошечный, страдающий от нехватки людей и оружия и совершенно деморализованный международный миротворческий контингент.