— И, тем не менее, мы на бездорожье, — прищурился старик. — Тем не менее, мы здесь.

— Немедленно отвечайте, что вам известно об этом месте!

— Ничего, — проговорил сэр Норлингтон. — Ровным счетом ничего. Кроме того, что нас сюда свернули.

— Свернули? — Паладин почувствовал, как мерзкий холодок пробежал по спине, в то время как ветер прошелся по вершине холма, шевеля ковер из листьев, но, странное дело, не разметывая их и не поднимая в воздух. — Но… кто, как и зачем?

— А вот это мне не менее интересно, чем вам.

Джеймс покосился на спутника и с удивлением отметил, что огромный фламберг извлечен из ременной петли и уложен поперек седла старика. Джеймс даже не заметил, как его товарищ приготовил оружие. Взгляд старика был мрачен, как никогда. Глубокие тени, казалось, и вовсе пожрали глаза сэра Норлингтона. Он оглядывал холмы, а еще корни. Все верно: то, что издали напоминало изломы и трещины камней, вблизи оказалось переплетенными, будто черно-пепельная древесная паутина, корнями. Корнями, но без деревьев. Все простирающиеся до горизонта холмы были затянуты ими, будто великанские головы — волосами. Джеймс поймал себя на мысли, что отчего-то слишком часто за последнее время думает о великанах…

— Сэр Норлингтон, — с дрожью в голосе пробормотал Джеймс. — Мое предчувствие подсказывает мне, что — и вы можете смеяться надо мной сколько угодно! — где-то поблизости живут… великаны!

— Ваше предчувствие вас обманывает, мой юный друг, — безоговорочно заверил старик, все так же глядя вдаль. — Уж здесь, полагаю, живет некто намного хуже…

Конь сэра Норлингтона шагнул вперед, подковы ступили на корни, отозвавшиеся, будто вздохом, протяжным скрипом.

— Если хуже, то отчего же мы продолжаем…  — начал было Джеймс.

В том, что ранее казалось ему черными опавшими листьями, он со смешанными чувствами вдруг различил неподвижных птиц. Тысячи черных пернатых безмолвно глядели на незваных гостей. Они сидели так плотно, что напоминали ковер из смоляных перьев и поблескивающих в закатном свете клювов. Десятки тысяч глаз насквозь пронзали застывшими взглядами всадников.

— Птицы, — прошептал Джеймс, меч его с легким шорохом пополз из ножен. — Что это за птицы? Вороны?

Старик поглядел на него и негромко проговорил:

— … Черный дрозд, — продолжил Джеймс. — Но почему их здесь так много? И почему они не шевелятся?

— Это уцелевшие путники с разбившихся кораблей, — пробормотал старик.

— Море? — удивился Джеймс. Он перестал что-либо понимать. — Откуда здесь корабли?

— Это незваные гости, переступившие порог без разрешения. — Сэр Норлингтон глядел на птиц, они глядели на него.

— Я не…

— Это Чужие, которых отвергла Осень.

— Хватит! — воскликнул Джеймс — ему стало действительно жутко.

— Вы же сами спрашивали, мой друг.

— Да, но я не просил нагонять на меня страху. Откуда здесь столько птиц?

— Из-за черты. Сейчас… Осень.

— Вы прекратите говорить загадками? Отчего они не пошевелятся? Отчего не взлетают?

— Должно быть, потому, что не хотят подниматься в чужое для них небо.

— Чужое?

— «Пока меч оплетен…».. Вы ведь тоже знаете эти строки…

— Детская считалка? Но какая связь…

— Детские считалки из старых сказок, которые из старых легенд, которые из старых дневников, которые из старых времен. Быль прошлого отражается в, как порой кажется, пустых словах настоящего.

— И что значит эта считалка? — Клинок Джеймса мгновенно вернулся в ножны, так и не успев их полностью покинуть. — Оплетенный меч. Как у вас?

— Не так прямолинейно, но в каком-то смысле. Здесь имеется в виду обет. Если ты живешь клятвой, то и она живет за тебя. Вместо тебя.

— Сэр Норлингтон, мне кажется, сейчас не время для очередных уроков и заумного философствования. Нам нужно повернуть и искать выход на дорогу.

— Нет, — отрезал Прокард Норлингтон.

— Вы что, собираетесь держать путь через эти холмы, где сидят эти…

— Так и есть.

— Вы спятили, — с сожалением, что эти слова сорвались с его языка так поздно, сказал Джеймс.

— Но именно вы, мой юный друг, явились за помощью к безумцу, — усмехнулся старик. — Так что я не одинок.

— Что ж, сэр Норлингтон, — сказал Джеймс. — Вы своего добились. Боюсь, я не в настроении ни выслушивать ваши наставления, ни разгадывать ваши загадки. Вы вольны делать то, что вам заблагорассудится — пускать коня с оврага, направлять его через холмы, покрытые птичьими стаями и блуждать дальше по бездорожью. А я, в свою очередь, возвращаюсь обратно и буду искать тракт.

— А что будет, если вы его так и не найдете?

— Я дождусь утра и поеду строго в ту сторону, откуда поднимается солнце, пока не доберусь до гор Дор-Тегли, и вдоль них двинусь на юг к степям Со-Лейла, а оттуда — дальше на восток.

— Неплохой план, — прищурился сэр Норлингтон. — Но, боюсь, он не сработает.

— Что ж, вот я и проверю.

— Тогда сперва скажите мне, что передать от вас сэру де Ноту? — бросил спутнику в лицо, будто насмешку, ехидный вопрос сэр Норлингтон. — Да-да, не удивляйтесь так. Мне нужно знать, потому что будет обидно, если после стольких ваших ребяческих переживаний по поводу его спасения, он не получит от вас ни слова, когда я расскажу ему, как сотни черных дроздов растерзали ваше тело за считанные мгновения, когда вы попытались покинуть их вотчину.

Джеймс сверкнул глазами:

— Зачем весь этот цирк, сэр Норлингтон? Почему просто не сказать, что птицы не отпустят нас? Вам доставляет удовольствие потешаться надо мной? Или мой труп должен был бы сожалеть об очередном проваленном в вашей компании испытании?

— А теперь слушайте меня, Джеймс Доусон, паладин из ордена Священного Пламени. — Шутливый тон старика стал угрожающим и резким; его голос теперь напоминал звук, с каким волочат по дощатому полу сундук. — Внимайте, ибо я перестаю говорить, как вы выражаетесь, загадками. Вы невежественны, глупы, наивны и воспитаны на принципах таких отвратно-куртуазных и слезливо-добродетельных, что от них даже розы вянут. Мне неведомо, чему вас учили в Белом замке, как вас наставлял Ильдиар де Нот, но насколько же нужно быть непроходимым болваном, чтобы владеть сведениями — да, к примеру, «детская считалка»! — и не видеть ничего дальше собственного носа. Забудьте романтику баллад, взгляните на них с иной стороны, различите кровь и боль, убийства и смерть, тварей в людских обличьях, с людскими душами, различите мечи так почитаемого вами святого братства, проливающие реки крови. Жизнь в рыцарстве — это вечная война, это жестокая война, а еще это грязная война, потому что чистой и сбрызнутой духами войны не бывает. Вы видите романтику и подвиги, какую-то поэзию во всем этом, вы видите пруды, затянутые лилиями, и проглядывающие из-под воды лица прекрасных дев, и вы мните их изумительными духами, но это утопленницы. Если вы видите женщину в воде, не спешите восторгаться, задумайтесь сперва, кто ее туда засунул. Вы заковываете сердца в металлические клетки — да, я заметил ваш предмет обожания в мешке, — но вы видите в этом знак любви, в то время как это отнюдь не сердца, а наконечники пик — стòит лишь сферу перевернуть. Старые заветы братства забыты. Нет, хуже — они искажены, будто под некромантовыми зеркалами. Могилы с мечами, могилы с мечами, могилы с мечами. Отзовитесь из своих ям, братья, и посмейтесь вместе со мной. Я — последний помнящий заветы истинного рыцарского братства паладин Ронстрада.

— Вы ведь не можете быть из числа легендарных старозаветных паладинов…  — задавленный откровенностью и напором сэра Норлингтона тихо и неуверенно проговорил Джеймс.