Возле предпоследнего двухэтажного дома по правой стороне собралась группа людей, дюжины этак в две, казавшаяся на фоне общей пустынности и глухости переулка изрядною толпой. Здесь были и калеки, и увечные, и люди, очевидно, странные, бродяжные, нищенствующие, но были среди них, как ни удивительно это выглядело, и граждане как будто вполне благообразные, старательно показывающие вид, что они не испытывают неудобства, находясь в этом обществе.

– Это всё к матушке народ, – сказала Наташа. – Я в тот раз и сама так же дожидалась здесь своей очереди. Но сегодня она мне разрешила сразу идти к ней. Не ждать.

Девушки вошли в калитку и очутились в небольшом чистеньком дворике, до тесноты заполненном людьми, ожидающими очереди войти к блаженной старице. Многие из присутствующих тихо молились, иные перешептывались между собою, а несколько человек, босых и в сермягах, пришедших, судя по всему, издалека, сидели в сторонке, прямо на земле, и неторопливо, по-крестьянски чинно и молчком, как на картине «Земство обедает», вкушали простых своих припасов.

Наташа подошла к женщине, строгостью своего убранства напоминающей монахиню, и как можно тише, чтобы никто не услышал, сказала:

– Я была у матушки на прошлой неделе. Она велела мне прийти сегодня…

– Да, да, я вас помню. Проходите, пожалуйста, – так же тихо ответила женщина и с некоторым выражением сомнения в глазах скользнула взглядом по Тане.

– Это моя подруга, – объяснила Наташа, заметив взгляд послушницы. – Она со мной…

Женщина покорно опустила голову, показывая свое непротивление появившемуся, помимо прежней договоренности, обстоятельству, и сказала следовать за ней. По мрачным, заставленным какими-то ларями и коробами, сеням послушница проводила их к самой дальней двери и, уже взявшись за ручку, спросила:

– А крестики на вас надеты, девочки? Без крестика к матушке нельзя.

– Да. Есть, – как-то скованно, видимо, сильно волнуясь, проговорили девицы, причем Таня непроизвольно коснулась пальчиками груди, имея в виду проверить, на месте ли ее крестик.

Послушница отворила дверь, и Таня с Наташей вошли в исключительно тесную, переполненную всякою недорогою мещанскою рухлядью комнату. Тут был и комод с трельяжем, и широченный буфет, и сундук «спальный», и сундук поменьше, и круглый стол посреди комнаты, покрытый синею с аграмантом скатертью. У дальней стены, под иконами, стояла высокая, едва ли не с комод ростом, с исполинскими железными шишками кровать, на которой сидела, свесив короткие, в бумажных чулках, ножки, не молодая, но как будто и не старая женщина. Предположить что-либо о ее возрасте представлялось затруднительным главным образом оттого, что женщина была совершенно слепа. Ее ввалившиеся, плотно сомкнутые веки со страшною убедительностью об этом свидетельствовали. И Тане вначале эта обитательница комнаты показалась женщиной средних лет, чуть ли не моложавой. Таня даже поискала глазами среди изобилия вещей: а кто же тут старица? Но в комнате никого больше не было. И тогда она припомнила, что это понятие, «старица», отнюдь не является характеристикой возраста данного человека. Это своего рода духовная степень, могущая быть у любого достойного, хотя бы он был и молод. А рассмотрев матушку Марфу повнимательнее, Таня смогла убедиться, что та к тому же и не молода совсем. Лет по крайней мере пятидесяти.

Послушница, лишь только переступила порог, тотчас троекратно перекрестилась на образа. Наташа и Таня поспешили повторить за ней это действо. Все это время старица с застывшею на лице строгостью наблюдала за вошедшими. Если, конечно, уместно сказать «наблюдала» по отношению к незрячему человеку. Но едва девушки перекрестились, она заговорила.

– Ну что, пришла? – сказала матушка Марфа, по всей видимости, обращаясь к Наташе. В ее речи были заметны немосковские диалектные нотки. – Я думала давеча про тебя. Но зачем ты не одна? На что тащишь с собой кого ни попадя? А ты, девка, что это выдумала ко мне заявиться?! – обратилась матушка Марфа, как можно было понять, уже к Тане. – Тебя кто звал сюды?

Такая нелюбезная, почище, чем у Мартимьяна Дрягалова, встреча очень Таню уязвила. И теперь она больше всего переживала, как бы ей не вспылить, не приведи Господь. Тогда все пропало. Старица наверно не будет с ней говорить и прогонит прочь.

– Я только хотела спросить… – старательно подавляя раздражение в голосе, начала Таня.

– Спрашивать надо было прежде! Спросить она хотела! Набедила раньше, а теперь премудрости хватилась искать! Ты почто подружку свою гонишь? Почто затравила ее вконец? А она не виноватая! Понятно тебе? – не виноватая! И за нее и за другое с тебя еще взыщется! – При этих словах блаженная старица перекрестилась.

Если бы Таня не была заранее готова повстречать в этом доме всякие, даже самые невероятные, самые чудесные неожиданности, то, при всей своей бесподобной выдержке, при всем своем редкостном хладнокровии, она могла бы испытать от явленного ей сейчас откровения совершенное умопомрачение. Ей открылось, что провидица знает всё! Решительно всё! Вся Танина драма ей известна! А если так – Боже правый! – то логическая конструкция, которую Таня строила в течение нескольких последних дней в отношении участников этой драмы, и в первую очередь Лизы, и которой она так упорно, так последовательно держалась, оказалась ложью, химерой. Ибо, ежели провидица вообще знает, то она непременно знает истину! Что я наделала? – пронзило Таню убийственное позднее раскаяние. И как быть теперь?! Можно ли поправить что-нибудь?

– Как же мне теперь быть, матушка? – подавленно простонала Таня.

– А чего ты меня спрашиваешь? Отца своего поди спроси. Почем я знаю… Она хватилась, когда скатилась! Худое ты сделала. Вот что. Неповинную душу под монастырь подвела. Эх ты, девонька! Я уже вижу на тебе печать многих бед. – С этими словами матушка Матрона вытянула руку в Танину сторону. – И кабы не это, я и разговаривать с тобою не стала бы. Тяжел будет твой крест, – матушка Марфа снова перекрестилась, – и нести тебе его не столько за свои грехи – у тебя весь грех-то, только что неразумная ты! – сколько за иных своих ближних. А с них станется! Но что тебе до этого?! Ты покорствуй знай и молись. Молись больше. Вот что.

Таня стояла ни жива ни мертва. Она и услыхав пророчество о тяжких испытаниях, якобы уготованных ей, не устрашилась. Но ею овладело уныние. Едва ли не до полного упадка духа уныние. Она неповинную душу под монастырь подвела! Сделала точно то же, в чем совсем недавно еще обвиняла другого, – предала! Она легко, по первому же навету, – гнусному полицейскому навету! – отреклась от ближайшей подруги! Подавленность Таниного настроения умерялась лишь одним – безусловною готовностью любою ценой искупить свою вину. Все равно, ценой ли мученичества лихого, как говорит матушка Марфа, или даже жизни самой. Но только бы еще послужить кому-то на пользу. Только бы не бездействовать.

Блаженная старица пока не говорила ничего, словно позволяя Тане поразмыслить. Наконец, много мягче прежнего, она произнесла:

– Ну ступай. С Богом. Я тоже буду молиться за всех вас. Погоди, – прибавила матушка Марфа, когда Таня было уже попятилась к двери. – Ты Иверскую знаешь?

– Какую Иверскую? – переспросила Таня, и без того вполне понимая, о чем идет речь. Это получилось у нее от волнения чувств.

– Часовню Иверскую! – опять будто осерчав на бестолковую отроковицу, сказала матушка Марфа. – «Какую Иверскую» говорит?! Так знаешь? – нет?

– Знаю, – поскорее, чтобы не сердить старицу, ответила Таня.

– А коли знаешь, ступай туда. К Матушке к нашей заступнице. – Голос старицы дрогнул, и она в очередной раз перекрестилась. – Теперь ступай. Понятно тебе? Подружку не жди. Тогда увидитесь. Тогда. – Она махнула рукой куда-то в сторону будущего. И, возможно, недалекого. Так, во всяком случае, поняла ее просторечное «тогда» внимательно следившая за их разговором Наташа.

Таня, опять же по обыкновению непременно говорить слова прощания при расставании с кем-либо, почти беззвучными сухими неподатливыми губами прошептала «до свидания» и, не отворачиваясь от всеведущей Божией угодницы, стала спиной отступать к двери. Послушница, не первый день уже состоявшая при старице и повидавшая в этом доме сцены куда как драматичнее нынешней, заботливо поддержала Таню под локоток и вывела ее за дверь. Но прежде Наташа успела ей шепнуть свой адрес. Таня, в подтверждение того, что она принимает сказанное к сведению, кивнула подруге и тотчас все забыла.