Снаружи шум шел на убыль. С помощью багров матросам фрегата удалось оттолкнуть шебеку, которая медленно тонула, в то время как люди Кулугиса набились в три спасательные шлюпки, чтобы попытаться уйти в более гостеприимные воды.
Коммодор Кинг через переводчика объявил им, чтобы они поскорее убирались, если не хотят быть затянутыми на дно водоворотом, и никому из них не пришла в голову мысль повторить подвиг Теодороса и взобраться на плавающую крепость.
Но все эти шумы едва проникали в затуманенное сознание Марианны, которая все глубже погружалась в благодетельный сон…
Когда фрегат по имени «Язон» возобновил свой путь, она уже давно плыла на борту корабля грез, такого же белого и стремительного, как чайка, который увлекал ее к неизвестной цели, полной нежности и радости, вдруг воплотившейся в трагическое лицо ее возлюбленного, каким она видела его последний раз. И по мере того как корабль приближался, лицо отступало и погружалось в волны, испуская безнадежные крики. Затем оно появлялось снова, чтобы тут же начать удаляться, опять исчезая, едва только Марианна протягивала к нему руки…
Как долго продолжался этот сон, точное отражение подсознательных мыслей Марианны, где драматически чередовались уже столько дней надежда и отчаяние, сожаление, любовь и злоба, кто знает? Но когда молодая женщина снова открыла глаза в реальном мире, очищенном от туманов и предателей и полном солнца, впечатление от него засело в ней, как отравленная стрела.
Найдя в памяти самый подходящий из прошедших дней, Марианна, которая среди опасностей думала только о сохранении своей жизни и свободы, теперь ощутила горькое сожаление в этой каюте, напомнившей ей другую, где — хотя она и пережила там агонию — ценой любых мучений она с радостью оказалась бы.
Проснувшись в этом замкнутом пространстве, она более обостренно ощутила свое одиночество в безжалостном мире мужчин, в котором она пытается, как подбитая птица, достичь наконец гавани, где смогла бы спрятаться в какую-нибудь щель, оправиться от ран и перевести дыхание.
Подумать только, что повсюду на этой безумной планете, которая раскачивала ее, как брошенную в море бутылку, были женщины, имевшие право жить только для дома, детей и мужа, давшего им все это! Они просыпались утром и засыпали вечером, ощущая успокаивающее тепло избравших их спутников жизни; они производили на свет детей в радости и безмятежности! И эти дети были для них желанными, их не считали проклятием. Словом, они были женщинами, а не пешками или фишками! У них была нормальная жизнь, а не извращенная судьба, управляемая каким-то безумным демиургом, которому, похоже, доставляло злобную радость все уродовать!
Теперь, когда она находилась на пути в Константинополь, куда ей так хотелось попасть, Марианна обнаружила, что это желание исчезло! Ей больше не хотелось снова проникнуть в незнакомый мир, населенный незнакомыми лицами с незнакомыми голосами, причем проникнуть в него в одиночестве, в ужасном, отчаянном одиночестве! И в довершение всего везущий ее туда корабль носит по иронии судьбы имя человека, которого она любила и считала навеки потерянным для себя!
«Это моя вина, — с горечью подумала она, — я получила только то, что заслужила! Я хотела обмануть судьбу, заставить Язона капитулировать, мне не хватило веры в его любовь! Если бы можно было повернуть время вспять, я сказала бы ему все, если бы он по-прежнему желал меня, я уехала бы с ним, куда он захотел бы, и чем дальше, тем лучше!..»
Только теперь уже слишком поздно, и охватившее ее чувство беспомощности было таким сильным, что она разразилась рыданиями, закрыв лицо руками. Такой и нашел ее Теодорос, когда, привлеченный шумом, он просунул голову в дверь.
Марианна была настолько погружена в свою безысходность, что не услышала, как он вошел. Какое-то время он смотрел на нее, не зная, что делать, как любой мужчина перед женским горем, причина которого ему неизвестна. Но, убедившись вскоре, что слезы вот-вот сменит истерика, что молодая женщина дрожит как лист, что она испускает невнятные восклицания и задыхается, он поднял ей голову и спокойно дал пощечину.
Рыдания сразу же прекратились. Вздохи тоже, и Теодорос спросил себя, не слишком ли сильно он ударил. Марианна смотрела на него расширенными глазами, но невидящим взглядом.
Она словно превратилась в статую, и он приготовился встряхнуть ее, чтобы вывести из странного оцепенения, когда внезапно она сказала совершенно спокойным голосом:
— Спасибо! Теперь мне лучше!
— Вы испугали меня, — с облегчением вздохнул он. — Я не понял, что с вами произошло. Вы хорошо поспали, однако. Я знаю, я несколько раз заходил сюда!
— Я и сама не знаю, что на меня нашло. Мне снились странные сны, и затем, проснувшись, я думала о разных вещах… вещах, которые я утратила!
— Очевидно, вам снился этот корабль. Я слышал… вы произносили его название!
— Нет, не корабль, а человек, который носит такое же имя!
— Человек… которого вы любите?
— Увы, да… и которого я никогда не увижу!
— Почему? Он умер?
— Может быть . Я не знаю!
— Тогда, — сказал он, снова возвращаясь к «ты», что было, видимо, для него непроизвольным, — почему ты говоришь, что не увидишь его? Будущее в руках Господа, и пока ты не увидишь труп своего возлюбленного или его могилу, ты не смеешь говорить, что он умер. Ты действительно женщина, раз тратишь силы на слезы и причитания, когда мы еще в опасности. Что ты скажешь командиру корабля? Ты об этом подумала?
— Да. Я скажу, что направлялась в Константинополь к дальнему родственнику. Он знает, что у меня больше нет семьи: он поверит мне…
— Тогда поторопись подготовить твою историю, потому что он придет к тебе не позже чем через час. Человек в белом сказал мне это. Он дал мне также эту ткань, чтобы ты смогла хоть как-то одеться. На борту этого корабля нет женской одежды. Я должен также принести тебе поесть…
— Я не хочу, чтобы из-за меня у вас было столько хлопот! У такого человека, как вы!
Улыбка промелькнула у него на губах, чуть осветив суровое лицо.
— Я твой преданный слуга, княгиня. Мне надо хорошо играть свою роль. Для здешних людей это вполне естественное поведение!
И затем, ты должна чувствовать голод…
В самом деле, одно упоминание о еде заставило Марианну почувствовать, что она умирает от голода. Она с жадностью проглотила то, что он принес, после чего помылась, задрапировалась в кусок шелка, купленный, видимо, сэром Джемсом на память о путешествии, и… почувствовала себя бодрее.
Вновь обретя спокойствие, она приготовилась к визиту хозяина.
Когда он уселся на стуле, она горячо поблагодарила его за гостеприимство и проявленную о ней заботу.
— Теперь, когда вы отдохнули, — сказал он, — не сообщите ли вы по меньшей мере, куда я должен вас отвезти. Мы находимся, я уже говорил вам, на пути в Константинополь, но…
— Константинополь мне отлично подходит, сэр Джеме. Именно туда я направлялась, когда случилось кораблекрушение. Я отправилась в путешествие… уже довольно давно, чтобы встретиться там с одним из членов семьи моего отца. Он был француз, вы это знаете, и когда я бежала из Англии, то приехала во Францию в надежде найти кого-нибудь из его родственников. Но не осталось никого… или почти никого! Пожилая кузина, находящаяся под надзором императорской полиции.
Она сказала мне, что в Константинополе живет один из наших дальних родственников, который, безусловно, будет счастлив принять меня, и что путешествие — лучшее утешение. Так что я поехала, но несчастный случай заставил меня провести несколько месяцев на острове Наксос. Там я и познакомилась с Теодоросом, моим слугой. Он спас меня от гибели, дал мне пристанище и ухаживал за мной, как мать. К несчастью, на нас напали пираты…
Сэр Джеме так широко улыбнулся, что его бакенбарды поднялись до ушей.
— Он действительно очень предан вам. Получить такого слугу — большое везение. Итак, я отвезу вас в Константинополь. Мы будем там, если ветер останется попутным, дней через пять — шесть. Но я зайду на Лесбос, чтобы достать для вас какую-нибудь одежду. В таком наряде вам нельзя выйти на берег! Безусловно, это очень красиво, но мало соответствует существующим обычаям. Нельзя забывать, что мы уже на Востоке.
