Что было на десерт, Ален не заметил. Они поднялись из-за стола и вместе с хозяином проследовали в кабинет, где им предложили гаванские сигары.

— Кофе будете пить?

Ален не решался покоситься на свои часы. Маятник стоячих часов в стиле ампир был остановлен.

— Я никогда не вмешивался в их дела. Не требовал, чтобы они писали мне чаще, подробней. Скажите, они встречались после замужества?

Ален и Бланше вопросительно переглянулись.

— Жаклина иногда приезжала к нам вместе с Аленом, — сказал Бланше. — Но нечасто.

— В среднем, раза два в год, — уточнил Ален. Свояку почудился в его словах упрек.

— Мы всегда были вам рады, ты это знаешь.

— И у вас, и у нас хватало своих дел.

— Они перезванивались. Думаю, что даже время от времени встречались где-нибудь в городе, чтобы выпить вместе чашку чая.

Ален мог бы поклясться, что за все семь лет они вряд ли встретились в городе больше двух раз.

— Мы виделись в театрах, в ресторанах. Фаж опять перевел взгляд с одного на другого, но по его глазам нельзя было догадаться, о чем он думает.

— Уик-энды вы проводили у себя на вилле, Ален?

— Иной раз и часть недели тоже.

— Как поживает Патрик?

— Стал совсем взрослым.

— Он знаком со своим двоюродным братом и сестрой?

— Да, они видались.

Фаж не спросил, сколько раз, и хорошо сделал. Должно быть, и он чувствовал себя здесь не в своей тарелке: слишком уж все в этом доме походило на театральную декорацию и слишком уж трудно было судить по его обстановке, чем наполнена повседневная жизнь его обитателей.

Внезапно, безо всякого перехода он вернулся к главному:

— Значит, она так и не сказала — почему? Ален отрицательно покачал головой.

— И никто из вас не догадывается? Ответом было молчание, еще более глубокое, чем после первого вопроса.

— Возможно, Жаклина все-таки заговорит?

— Сомневаюсь, — вздохнул Ален.

— Как вы полагаете, свидание мне разрешат?

— Безусловно. Обратитесь к следователю Бените. Он очень приличный человек.

— Как знать, быть может, мне она откроется?

Но он сам сомневался в этом и только грустно улыбнулся. Он был очень бледен, губы казались бескровными, и потому несмотря на свой рост он выглядел немощным.

— По правде говоря, мне думается, что я ее понял.

Он снова посмотрел на них-сначала на одного, потом на другого. Алену почудилось, что во взгляде, адресованном ему, было больше симпатии, — на Бланше тесть посмотрел более холодно. Но кроме симпатии было еще любопытство, а быть может, и подозрение.

— Что ж, так оно, возможно, лучше, — закончил он, вздохнув.

Сигару взял только сам Бланше-от ее приторного, тяжелого аромата в комнате стало душно. Ален приканчивал не то четвертую, не то пятую сигарету. Фаж не курил. Достав из кармана коробочку, он положил в рот таблетку.

— Велеть принести вам стакан воды?

— Не беспокойтесь. Я привык. Это антиспазматическое. Ничего страшного.

Разговор иссяк. Бланше открыл шкаф, служивший баром.

— Что бы такого вам предложить? У меня есть бутылка старого арманьяка…

— Нет, благодарю.

— Спасибо, не хочется.

Отказ, видимо, сильно задел Бланше: на секунду он даже замер в каком-то остолбенении, большой, рыхлый, похожий на разобиженного толстого мальчика.

— Простите, — придя в себя, обратился он к Фажу, — что я не предложил вам с самого начала. Быть может, у меня вам будет лучше, чем в отеле? У нас есть комната для гостей.

— Благодарю, но я привык к «Лютеции» — я останавливаюсь там уже не первый год. Я познакомился с этой гостиницей еще студентом, в дни моих первых приездов в Париж. Ее постояльцами были чуть ли не все мои товарищи и профессора. Только вот внешне — она с тех пор подалась так же, как я.

Он встал, и его худое тело распрямилось, словно аккордеон.

— Мне пора. Я признателен вам обоим.

Все то же непроницаемое выражение лица. О чем он думает? Он их почти не расспрашивал. И возможно, не только потому, что боится быть нескромным.

— Я тоже еду, — заявил Ален.

— Может, побудешь еще немного?

Уж не хочет ли Бланше ему что-то сообщить? Нет, наверно, боится, как бы Ален наедине с тестем не сболтнул лишнего.

— Мне завтра рано вставать. Альбер подал им пальто.

— Гроб будет установлен в гостиной.

Двери были уже распахнуты, и комната казалась огромной. Тесть, наверно, заранее представляет себе черные драпировки, одинокий гроб на траурном постаменте и горящие вокруг него высокие свечи.

— Благодарю, Ролан.

— Спокойной ночи, господин Фаж.

Спускаясь по лестнице, Ален учтиво держался позади тестя.

Потом под ногами у них заскрипел гравий — они шли по тупичку, обрамленному черными, как антрацит, деревьями. С ветвей капала вода.

— До свиданья, Ален.

— Я на машине. Может быть, подвезти вас?

— Благодарю. Я лучше пройдусь пешком.

Фаж посмотрел на пустынный, все еще поблескивающий от дождя асфальт и, как бы обращаясь к самому себе, выдохнул:

— Мне нужно побыть одному.

Алену вдруг стало зябко. Он поспешно пожал протянутую ему костлявую руку и бросился в машину.

Еще один камень на сердце. Хороший урок ему преподали, и он чувствовал себя провинившимся школьником.

Ему бы тоже не мешало побыть одному, но не хватало мужества. Он вел машину вперед с одной мыслью — заехать в бар, чтобы вокруг были люди, не важно кто, но люди. Те, кому он небрежно бросал:

— Привет, кролики!

Ему тут же освободят местечко, официант склонится к нему:

— Двойное, господин Ален?

Ему было стыдно. Он ничего не мог с собой поделать.

Зазвенел звонок — далеко-далеко и совсем близко; потом стало тихо, и опять-трезвон. Кто-то ему сигналит. Кто бы это мог ему сигналить? Он не в состоянии пошевелиться, его засунули в темную, тесную трубу. Дико болит голова: наверно, ударили чем-то тупым.

Это продолжалось долго. Наконец Ален сообразил, что лежит у себя на кровати. Он встал, и его шатнуло.

Ha подушке рядом лохматилась рыжеволосая голова. Он стоял совсем голый. Теперь до него дошло, что звонит звонок в передней. Он поискал глазами халат, обнаружил его на полу и стал надевать, не попадая в рукава.

Выйдя в гостиную, он взглянул в окно. Над Парижем брезжил рассвет, окаймляя узенькой желтой полоской темное море крыш. Звонок загремел опять, но Ален уже открывал дверь. Перед ним стояла незнакомая молодая женщина.

— Привратница, конечно, меня предупреждала…

— О чем?

— Что придется долго звонить. Лучше будет, если вы мне дадите ключ.

Он не мог взять в толк, о чем идет речь. Голова раскалывалась. Он одурело смотрел на маленькую толстушку. Она встретила его взгляд не робея, мало того- еле удерживаясь от смеха.

— Сразу заметно, не очень-то вы рано улеглись, — заключила она.

Она сняла свое грубошерстное синее пальто. Он не решался спросить, кто она такая.

— Разве привратница не сказала вам про меня? Ему казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он видел привратницу последний раз.

— Я ваша новая приходящая. Меня зовут Минна. Она положила на стол пакет, завернутый в шелковистую бумагу.

— Если не ошибаюсь, вас надо разбудить в восемь и подать кофе с рогаликами. Кофе вы пьете много? Где у вас кухня?

— Она очень тесная. Сюда.

— А пылесос?

— В стенном шкафу.

— Вы снова ляжете?

— Да, попытаюсь уснуть.

— Разбудить вас ровно в восемь?

— Не знаю. Нет. Я вас позову.

Акцент выдавал в ней уроженку Брюсселя. Алену даже захотелось спросить, не фламандка ли она, но нет, это чересчур сложно.

— Делайте, что найдете нужным.

Он вернулся в спальню, притворил дверь, уставился, хмуря брови, на рыжую голову, но выяснение этого вопроса тоже отложил на потом.

Поскорей две таблетки аспирина. Он разжевал их, помня объяснение врача: через слизистую оболочку рта лекарство всасывается быстрее, чем через желудок. И запил таблетки водой из-под крана.