6
Неподалеку от площади Сент-Огюстен они нашли ресторанчик, где их не знали, нечто вроде бистро с клетчатыми занавесками и скатертями и обилием медной утвари взамен украшений. Хозяин, он же шеф-повар, в высоком белом колпаке ходил от столика к столику, расхваливая свои блюда.
Им удалось занять места в углу, хотя в бистро было много народу. Вокруг них ели и разговаривали люди незнакомые, чужие. Ален ничего о них не знает. У них своя жизнь, свой собственный мир, свои заботы и интересы, к которым они относятся с величайшей серьезностью, словно это имеет какое-то значение.
Зачем ему все это? Почему, например, ему не пришло в голову позавтракать наедине с Борисом у себя дома? Да, он мог бы построить свою жизнь по-другому.
Было время, когда они с Мур-мур пытались что-то изменить в своем образе жизни.
Жена загорелась желанием хозяйничать, заниматься стряпней. Они с ней обедали, сидя друг против друга, перед широкой застекленной стеной, за которой тянулись парижские крыши.
Время от времени Ален замечал, что губы Мур-мур шевелятся. Он знал, что она обращается к нему, но слова не доходили до его сознания, казались ему лишенными смысла. У него было ощущение, будто они с Мурмур отрезаны от жизни, погружены в какой-то нереальный, мертвый мир. И охваченный паническим страхом, он поспешил вырваться на волю.
В этом страхе было что-то от ночного кошмара, но только преследовал он Алена не во сне, а наяву. Алену необходимо было двигаться, слышать человеческие голоса, видеть живые человеческие лица, быть окруженным людьми.
«Окруженным» — вот оно, точное слово. Да, быть всегда в центре, быть главным действующим лицом.
Ален еще не решался себе признаться в этом. Всю жизнь у него была куча приятелей. Но не потому ли засиживался он с ними до поздней ночи, что ему страшно бывало оставаться наедине с собой?
Приятели? Или нечто вроде придворной свиты, которую он создал, чтобы обрести чувство уверенности?
На столике с колесиками им подвезли целый набор колбас и холодного мяса. Ален пытался есть, обильно запивая еду сухим вином.
— О чем комиссар тебя спрашивал?
— Почти о том же, что всех. Сначала поинтересовался, часто ли жена заходила за тобой в редакцию. Я ответил, что не заходила, а только звонила по телефону и вы встречались либо внизу, либо в каком-нибудь ресторане. Потом он спросил, был ли я знаком с твоей свояченицей. Я сказал правду, то есть что никогда ее не видел.
— Она ко мне зашла как-то раз три года назад. Ей хотелось посмотреть, где я провожу большую часть времени.
— Ну, я тогда был в отпуске. Потом он спросил, есть ли у тебя записная книжка с номерами телефонов твоих знакомых. Есть она у тебя?
— Нет.
— Значит, я не соврал. А под конец вот что. Извини, но я должен повторить его вопрос. Знал ли я, что у твоей жены есть любовник? И не подозреваю ли я кого-нибудь конкретно? А ты не подозреваешь?
Ален растерялся.
— Это мог быть кто угодно, — ответил он.
— Потом он стал вызывать телефонисток. Первой вошла Мод. Ты ведь ее знаешь. Комиссар разрешил мне присутствовать при допросе. Как видно, для того, чтобы я все тебе передал. С Мод разговор вышел примерно такой:
— Сколько лет вы работаете у господина Пуато?
— В будущем месяце исполнится четыре года.
— Вы замужем?
— Незамужняя. Бездетная. Сожителя не имею, живу со старой теткой, но она у меня просто золото.
— Состояли ли вы с господином Пуато в интимных отношениях?
— Вам угодно знать, случается ли мне время от времени переспать с Аденом? Да.
— Где же происходят ваши встречи?
— Здесь.
— Когда?
— Когда ему захочется. Он просит меня задержаться после работы. Я жду, пока уйдут сотрудники, и поднимаюсь к нему.
— Вам это кажется естественным?
— Во всяком случае, в этом нет ничего сверхъестественного.
— И вас ни разу не заставали врасплох?
— Ни разу.
— А что было бы, если бы вошла его жена?
— Думаю, она бы нам не помешала.
— Вы знали Адриену Бланше?
— По голосу.
— Она часто звонила?
— Два-три раза в неделю. Я соединяла ее с патроном. Разговоры были короткие.
— Когда она звонила последний раз?
— В прошлом году. Незадолго до рождественских праздников.
— Вам было известно о связи Алена Пуато со свояченицей?
— Да. Мне ведь приходилось звонить на улицу Лоншан.
— По его поручению?
— Конечно. Чтобы продлить договор на квартиру или велеть заморозить бутылку шампанского. Она, видно, любила шампанское. Он не любит.
— И с декабря прошлого года вы туда не звонили?
— Ни разу.
— А она не пыталась звонить ему?
— Нет.
Рассказывая, Борис с аппетитом уплетал еду, тогда как Алена мутило от одного вида грязных тарелок.
— Две другие телефонистки подтвердили слова Мод относительно свояченицы. Потом наступила очередь Колетт.
Его секретарша. Единственная из всех, кто его немного ревновал.
— Когда он спросил, состояла ли она с тобой в связи, Колетт взвилась. Неприкосновенность личной жизни-и пошла, и пошла. Но в конце концов призналась.
Ничего не попишешь: женщине тридцать пять лет. Будь это в ее власти, она держала бы его в вате и нянчилась с ним целыми днями.
— Допросили стенографисток, женский персонал бухгалтерии. Затем комиссар принялся за мужчин.
— Женаты? Дети есть? Сообщите, пожалуйста, ваш адрес. Вам случалось обедать с патроном и его женой?
— Я подал им знак говорить правду. Мужчин комиссар тоже спрашивал, были ли они знакомы с твоей свояченицей. Потом он выяснял, встречались ли они когда-нибудь с Мур-мур без тебя.
С такими, как, например, Диакр или Манок, возни было немного.
Еще бы! Диакр — белесая вошь, а Маноку шестьдесят восемь.
— Последним вызвали Бура. Он только что пришел в редакцию и выглядел не лучше тебя.
— Часть ночи я провел с ним и с Бобом Демари, — отозвался Ален. Дербанули что надо!
— Вот, пожалуй, и все. Кажется, комиссар не дурак и знает, чего добивается.
Перед тем как подали антрекот, Ален закурил сигарету. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным. Небо было серое. Мерзость. Как у него на душе.
— Что у нас сегодня за день — пятница?
— Да.
— Значит, гроб уже установлен в их доме на Университетской улице. Сам не знаю, идти мне туда или нет.
— Тебе видней. Не забывай только, что ведь это твоя жена…
Борис не докончил.
Он прав. Ведь это его, Алена, жена — убийца той, что лежит теперь в гробу на Университетской улице.
Ален вернулся в редакцию: пришлось подвезти Бориса, иначе, вероятно, он поехал бы домой спать.
— Секретарша мэтра Рабю просила позвонить, как только вы вернетесь.
— Соедини меня.
Через несколько секунд Колетт протянула ему трубку.
— Господин Пуато, говорит секретарь мэтра Рабю.
— Я вас слушаю.
— Мэтр просит его извинить. Он забыл передать вам поручение вашей жены. Она составила список необходимых вещей и просила, чтобы вы доставили их ей как можно скорее. Прислать вам его?
— Список длинный?
— Не очень.
— Диктуйте.
Ален придвинул блокнот и записал колонкой перечень вещей.
— Прежде всего серое платье из джерси-если оно не отдано в чистку, то висит в левом шкафу. Вы, видимо, знаете. Черная шерстяная юбка, новая, с тремя большими пуговицами. Четыре или пять белых блузок, самых простеньких. У них там раньше чем через неделю белье из прачечной не возвращается.
Алену казалось, что он видит Мур-мур, слышит ее голос. Когда они останавливались в гостинице, бывало то же самое: списки белья, одежды, пунктуальность деталей.
— Две белые нейлоновые комбинации, которые без кружев. Дюжину пар чулок, неношеных, она их недавно купила, лежат в красном шелковом мешочке.
Сидеть в Птит-Рокетт по обвинению в убийстве, знать, что тебе грозит пожизненное заключение, и думать о новых чулках!
— Я не быстро диктую? Домашние туфли, черные лакированные. Сандалии для ванной. Купальный халат. Пару туфель на венском каблуке. Ее любимые духи, вы их знаете, один флакон, не очень большой.