Потом мама отыскала в мешке с обрезками большой кусок мягкой голубой шерсти, которая осталась от ее воскресного зимнего платья, и скроила из него пальтишко. Лора с Кэрри прострочили и прогладили все швы, а Мэри мелкими стежками подрубила подол. Затем мама пришила к пальтишку воротничок и узенькие манжеты из мягкого лебяжьего пуха.

Синее пальтишко с белым пуховым воротничком и манжетами и белый капор с шелковой подкладкой, голубой, как глаза Грейс, выглядели просто замечательно.

— Это все равно что шить кукольные платья, — сказала Лора.

— Грейс будет красивее любой куклы, — объявила Мэри.

— Давайте оденем ее сейчас! — воскликнула Кэрри, приплясывая от нетерпения.

Но мама велела спрятать пальто и капор до Рождества. Придется им всем дожидаться завтрашнего утра.

Папа ушел на охоту и сказал, что к рождественскому обеду раздобудет самого крупного зайца во всей округе. Сказано — сделано. Такого огромного зайца они еще в жизни не видывали. Его освежевали, вычистили внутренности и убрали в чулан на холод до завтра, когда придет время поджарить его на обед.

Вернувшись из хлева, папа стряхнул с сапог снег, выковырял из усов ледышки и протянул руки к печке.

— Уф! Ну и холодина выдалась тут в Сочельник! Пожалуй, Санта Клаус в такой мороз и носа на улицу не высунет, — подмигнул он Кэрри.

— Нам не нужен Санта Клаус! Мы сами… — начала Кэрри, но тут же закрыла себе рот обеими руками и испуганно посмотрела на Мэри и Лору: не сердятся ли они, что. она чуть не выдала все их секреты.

Папа повернулся, чтобы согреть спину у печки, и окинул всех счастливым взглядом.

— Мы все в тепле и уюте. Эллен и Сэм с Дэвидом тоже в теплом удобном хлеву, и по случаю Сочельника я задал им побольше корма. Да, это будет прекрасное Рождество, правда, Каролина?

— Да, Чарльз, ты прав, — сказала мама. Она принесла блюдо с горячей кукурузной кашей и разлила по мискам молоко. — Садись за стол. Горячий ужин согреет тебя лучше всякой печки.

За ужином они вспоминали прошлые рождественские праздники. Сегодня все они снова вместе, в теплом доме, сытые и счастливые. Наверху в Лорином ящике всё еще лежит Шарлотта, тряпичная кукла, которую она нашла в своем чулке, когда они еще жили в Больших Лесах. Жестяные кружки и монетки — рождественские сюрпризы с Индейской Территории — давно потерялись, но Лора с Мэри всё еще помнили, как мистер Эдвардс прошел сорок миль до Индепенденса и обратно, чтобы принести им эти подарки от Санта Клауса. С тех пор как мистер Эдвардс один уплыл вниз по реке Вердигрис, они ничего о нем не слыхали и часто гадали, что-то с ним теперь сталось.

— Где бы он ни был, будем надеяться, что ему повезло так же, как и нам, — сказал папа. Все они помнили о мистере Эдвардсе и желали ему счастья.

— А ты тут, папа, — сказала Лора. — Ты не заблудился в снегу.

Все молча поглядели на папу, вспоминая то страшное Рождество, когда он не вернулся домой и они боялись, что он больше никогда уже не вернется.

У мамы на глаза навернулись слезы. Она старалась их скрыть, но пришлось быстро смахнуть их рукой. Все притворились, будто ничего не замечают.

— Это просто от радости, Чарльз, — сказала мама, вытирая нос платком.

Папа рассмеялся.

— Да, угораздило же меня тогда! — сказал он. — Человек умирает с голоду трое суток, съедает всё рождественское печенье и конфеты, а потом вдруг видит, что всё это время он просидел в сугробе под берегом своего же собственного ручья в какой-нибудь сотне ярдов от дома!

— А по-моему, самое лучшее Рождество было на елке в воскресной школе, — сказала Мэри. — Ты была еще совсем маленькой, Кэрри, и поэтому ничего не помнишь, но как чудесно там было!

— Нет, нынешнее Рождество намного лучше, — возразила Лора. — Кэрри уже большая, она всё запомнит, и еще у нас теперь есть Грейс.

Да, вот она — Кэрри, волк ее не тронул, а на коленях у мамы сидит их младшая сестренка Грейс. Волосы у нее золотятся, словно солнце, а глаза голубые, как фиалки.

— Да, пожалуй, это Рождество лучше всех, — согласилась Мэри. — И может быть, на будущий год здесь откроется воскресная школа.

Каша была съедена. Папа подобрал из своей миски последнюю каплю молока и допил чай.

— Ну что ж, — сказал он. — Рождественской елки у нас не будет, потому что на Серебряном озере и кустика не сыщешь. Да и зачем нам елка, если мы тут совсем одни. Но мы можем устроить себе праздник не хуже, чем в воскресной школе, Мэри.

Он достал футляр со скрипкой, и пока мама с Лорой мыли и убирали посуду, настроил скрипку и натер канифолью смычок.

Стекла замерзли, а щели вокруг дверей опушило мохнатой морозной бахромой. Сквозь незамерзшие узкие полоски в верхней части окон было видно, как на дворе кружатся снежинки. Но на красной клетчатой скатерти ярким светом горела лампа, и в открытых печных конфорках полыхало пламя.

— Сразу после еды петь нельзя, — сказал папа. — Поэтому я просто поиграю.

Он сыграл «Вниз по реке Огайо!», «Как весело поют колокола», и:

А потом остановился и, улыбаясь, спросил:

— Ну как, вы готовы петь?

У скрипки изменился голос — ведь теперь она споет гимн. Папа взял несколько первых нот, и все запели:

Голос скрипки звучал откуда-то издалека, а папа, казалось, тихонько пел про себя о том, что думал. Но мелодия постепенно захватила всех, и стройный хор голосов затянул:

Вдруг Мэри воскликнула:

— Что это?

— О чем ты, Мэри? — спросил папа.

— Мне показалось… Послушайте сами! — ответила Мэри.

Все замолчали и прислушались. Лампа тихонько мурлыкала, в печке потрескивали угли. За чистой полоской над покрытым белой изморозью стеклом мерцали освещенные лампой снежинки.

— Что ты слышала, Мэри? — спросил папа.

— Это было похоже на… Вот опять!

На этот раз все услышали крик. В темной снежной ночи кто-то громко кричал. Потом голос раздался где-то совсем рядом.

Мама вздрогнула.

— Чарльз! Кто это может быть?

Папа уложил скрипку в футляр и быстро открыл переднюю дверь. Холодным ветром в комнату внесло снег, и опять раздался хриплый крик:

— Хелло, Инглз!

— Это Боуст! Входите! Входите! — С этими словами папа накинул пальто и шапку и вышел на холод.

— Он, наверно, до смерти замерз! — воскликнула мама и побежала к печке подбросить угля. Со двора доносились голоса и смех мистера Боуста.